Один человек сошёл с ума в эту суровую зиму, избил жену до смерти, швырнул своего младшего ребёнка в очаг своей хижины, и Санна постановила, что мужчиной овладел злой дух. Его привели к ней, два воина его крепко связали и удерживали, когда Санна надрезала ему скальп, отогнула назад кожу головы и пробила небольшую дырку в его черепе маленьким каменным молотком и тонким кремневым клинком. Она приподняла круглый участок его черепа, плюнула на мозг и потребовала, чтобы злой дух вышел. Мужчина выжил, хотя был в таком жалком состоянии, что умереть для него было бы лучше
Камабан выучился вправлять кости, залечивать раны мхом и паутиной, и делать усыпляющие снадобья. Он относил эти снадобья жрецам Каталло, которые относились к нему с почтением, так как он был выбран Санной. Он научился делать клейкий яд, которым воины смазывали свои наконечники стрел, когда они охотились на Чужаков в обширных лесах к северу от Каталло. Яд был сделан из смеси мочи, фекалий и сока цветущего растения, которое Санна высоко ценила как смертельно ядовитое. Он готовил Санне еду, разминая её в кашу, потому что, имея всего один зуб, она не могла жевать. Он выучил её заклинания, выучил её песни, выучил имена тысячи богов. А в свободное время он выслушивал торговцев, возвращающихся с удивительными рассказами из своих длинных путешествий. Он прислушивался ко всему, ничего не забывал, но свои мысли держал крепко запертыми у себя в голове. Эти мысли не изменились. Голоса, звучавшие в нём, всё ещё раздавались там, всё ещё будили его среди ночи, всё ещё наполняли его жаждой знаний. Он научился, как лечить, как запугивать и как повернуть мир к желаниям богов, однако он сам не изменился. Главная мудрость не изменила его.
В середине зимы, когда Слаол был наиболее слаб, а Лаханна ярко сияла над храмом Каталло, покрывая камни блестящим нарядом сверкающего холодного света, Санна привела двух воинов в храм.
— Время пришло, — сказал она Камабану.
Воины уложили Камабана на спину возле одного из самых высоких камней храма. Один из них держал его за плечи, а другой вытянул искривлённую ногу по направлению к полной луне.
— Я или убью тебя, — сказал Санна, — или вылечу.
Она держала в руках каменный молоток и клинок, сделанный из лопатки мёртвого человека, который она поместила на уродливо искривлённый нарост на ноге Камабана.
— Это будет очень больно, — сказала она, затем рассмеялась, словно ожидая удовольствия от мучений Камабана.
Воины, удерживающие Камабана, вздрогнули, когда молоток ударил по кости. Санна ударила вновь, выказывая силу, неожиданную для такой старой женщины. Кровь, чёрная в лунном свете, полилась из ноги, заливая руки воина и стекая по ноге Камабана. Санна вновь ударила молотом по клинку, затем вытащила клинок и заскрипела зубами, с усилием вытаскивая наружу комок из ноги Камабана.
— У тебя есть пальцы! — удивилась она, а оба воина задрожали и отвернулись, услышав скрип хрящей, звук раскалывающей кости и скрежетание выпрямляемой ноги. — Лаханна! — закричала Санна, и вновь ударила молотком по ноге Камабана, направляя остриё в другое твёрдое место слившихся нароста плоти и искривлённой кости.
Санна выровняла ногу, скрепила её костями оленя и крепко привязала их полосками волчьей шкуры.
— Я использую кости, чтобы лечить кости, — сказала она Камабану, — а ты или умрёшь, или будешь ходить.
Камабан посмотрел на неё, но ничего не сказал. Боль оказалась гораздо сильнее, чем он ожидал. Это была боль, наполняющая собой весь залитый лунным светом мир, но он ни разу даже не захныкал. В глазах у него стояли слёзы, но он не издал ни звука, и он знал, что не умрёт. Он будет жить, потому что этого хочет Слаол. Потому что он избран. Потому что он скрюченный ребёнок, который послан для того, чтобы сделать мир ровным. Он — Камабан.
Зима закончилась. Лосось вернулся в реку, а грачи — в высокие вязы, растущие к западу от Рэтэррина. Куковали кукушки и летали бабочки там, где зимой лёд сковывал реку. Ягнята блеяли среди могильных курганов предков, цапли охотились на утят в реке Мэй. Песня чёрного дрозда разливалась над лесами, где, когда весна уже окончательно наступила, олени потеряли свои серые зимние шкуры и сбросили рога. Отец Хенгалла когда-то утверждал, что видел оленя поедающего свои старые рога, но на самом деле это был Сирэкс, бог оленей, который бродит по лесам и забирает их себе обратно. Сброшенные рога высоко ценились как инструменты, и поэтому люди старались найти их раньше Сирэкса.
Поля распахивались. Люди побогаче с усилием двигали закалённые плуги следом за своими волами, а остальные вместе с семьями сами проделывали борозды в земле. Они распахали землю с востока на запад, затем с севера на юг, перед тем как жрецы пришли бросить первые горсти зерна. Предыдущий урожай был плохим, но Хенгалл сберёг зерно у себя в хижине и теперь выдал его для полей. Некоторые поля были оставлены под паром, так как почва на них нуждалась в отдыхе. Однако прошлой весной мужчины вырубили деревья на окраине леса, затем осенью сожгли брёвна, и свежеочищенная земля была распахана и засеяна, после того, как женщины принесли в жертву ягнёнка. Пустельги носились по небу над Старым Храмом, где цвели орхидеи и летали голубокрылые бабочки.
Летом, как раз перед тем как умолкли дрозды, юноши из племени Хенгалла должны были пройти испытания на зрелость. Не каждому мальчику это удавалось, а некоторые даже погибали. На самом деле, говорили в племени, мальчику лучше умереть, чем не справится с испытаниями, потому что в случае провала они рисковали сделаться посмешищем на всю оставшуюся жизнь. В течение целого месяца после испытаний мальчик, который их не прошёл, должен был ходить в женской одежде, старательно выполнять женскую работу и мочится как женщины. А всю остальную жизнь он не имел права иметь ни жену, ни собственных рабов, ни коров и свиней. Некоторые из проваливших испытания могли проявить какой-то талант в предсказаниях или толкованиях снов, могли стать жрецами и затем получить права тех, кто был успешен в испытаниях. Но большинство из неудачников были презираемы навсегда. Лучше было умереть.
— Ты готов? — спросил Хенгалл Сабана утром в первый день.
— Да, отец, — Сабан волновался. Он не был уверен, что сказал правду, потому что как кто-либо может быть подготовленным к травле Джегаром и его псами? По правде, Сабан боялся, но не осмеливался проявить этот страх перед своим отцом.
Хенгалл, поседевший за прошедшую зиму, позвал Сабана, чтобы покормить его.
— Мясо медведя, — сказал он. — Оно даст тебе силу.
У Сабана не было аппетита, но он ел с готовностью, а Хенгалл следил за каждым куском.
