Миа и я были всем милы. Да, именно так. Мы здоровались первыми с соседями, участвовали в общественных праздниках и всегда трепетно выбирали подарки своим родным. Фирменные каштановые кудри сестры и мою светлую шевелюру узнавали везде. Мы были маленькими деятелями, родителей которых уважали и ценили. Мы не могли их подвести. Но конечно, ничто не долговечно. Ближе к средней школе мы стали ввязываться в драки, заступаясь за свою толстую собаку или же доказывая, что Эштон, соседский мальчик-инвалид, такой же как и все. Да, в наших передрягах всегда был смысл. Мы были чем-то вроде местной команды справедливости. Сейчас, конечно, вспоминать это смешно, но в те времена это казалось поистине великим делом.
И всё-таки, родители считали иначе. Драки – значит, мы уже виноваты, раз не смогли уладить конфликт. Да, так-то, может, и верно, но разве дети могли это понять? И что значат слова родителей, когда ты чувствуешь себя настоящим спасителем Вселенной? И, конечно, был ещё один неприкосновенный запрет, который мы так или иначе всегда нарушали: мы не умели и не хотели существовать поодиночке. Всё становилось слишком маловажным, не стоящим и толики внимания.
К слову, о семейных сборищах… Я стою посреди гостиной и наблюдаю, как тётя Дилайла, придерживая рукой свой округлившийся живот, целует в обе щеки свою старшую сестру и тепло обнимает зятя. В тени остаётся только Мэтью – наш двоюродный брат и первый ребёнок Дилайлы. Он старается оставаться незамеченным, прячась под воротник своей мастерки как можно глубже. Отстранённый и… подавленный? Я хмурюсь, понимая, как же мало знаю о нём. Родственники – громкое слово, отождествляющее, как правило, близость, кровное родство и любовь друг к другу. А в сущности… как много мы знаем о тех, кто находится с нами рядом? Речь не о цвете волос, знаке зодиака и общих приметах. А о том, что на самом деле они любят, отчего иной раз они пускают слезу и с какими чувствами они встречают новый день. Это остаётся за занавесом. Вдали от ярлыков и чужих людей, которых мы привыкли считать «родными».
И лишь мы с сестрой поистине знаем значение этого слова. В том и состоит наше различие с остальными.
В эту же секунду появляется та, кем были заняты мои мысли последние несколько часов. Она, конечно же, тут же привлекает всеобщее внимание, подвергаясь любовным нападкам Ди. Искренняя улыбка мгновенно трогает любимые губы, когда в неё упирается круглый живот женщины. В глазах плещется детский восторг, а пальчики уже вовсю наглаживают убежище будущего ребёнка тёти. Невольно улыбаюсь. Правильно, карапуз, оставайся там подольше. Все мы стали взрослеть слишком рано.
Неожиданно в меня впиваются зелёные пытливые глазки, задерживаясь на лице. Не отвожу взгляд, выдерживая ее напористость. Забыв об остальных присутствующих, смотрю в упор и внимательно изучаю сестру: каштановые тоненькие пряди выбились из хвоста, обрамляя розовые щёки, которые всегда появлялись от мороза или физических нагрузок. Растрёпанная и встревоженная. Меня одолевает дикое, почти безумное желание прижать её к себе. Забрать у всех. Такое привычное и обыденное желание.
Колин и Розали стоят чуть поодаль, придерживая чемоданы. Они, кажется, предвкушают веселье, заинтересованно наблюдая за семьёй и нами.
– Бог мой, какой же твой брат высокий, Мими. Просто великан по сравнению с тобой! – восклицает Дилайла, когда замечает меня рядом с ними. Сестра облизывает пересохшие губы. Отводит взгляд.
– Да, у него трудности с кроватью в общежитии, – встревает Розали, в короткий миг преодолевая расстояние и обвивая меня своими руками сзади.
Тётя озадаченно хлопает густыми ресницами, наконец замечая приглашённых гостей. Она окидывает внимательным взглядом Колина и Рози, а затем её лицо вновь приобретает доброжелательный вид. Мама представляет их Ди и начинает расселять нас по комнатам.
Пустой дом заполняют радостные возгласы, топот поселенцев и скрип старых дверей. Хлопотливая суета охватывает наш лесной домик. К моему сожалению, я оказываюсь в одной комнате с Розали, а Миа… Миа селится в комнату напротив со своим старым другом. Мы занимаем второй этаж. Скидываю свою спортивную сумку и быстро выхожу искать сестру, пока моя «соседка по комнате» наводит марафет.
Прочёсываю весь дом, но так и не нахожу её. В висках начинает стучать. Какого чёрта мы вообще всё это затеяли? Однако, как ни странно, тот факт, что мы стали ближе и бережнее относиться друг к другу, нельзя не учесть. Но как долго мы сможем продержаться? У неё уже сдают нервы. А что касается меня, то я готов сломать челюсть каждому, чьи руки окажутся на её маленьком плече. Что и говорить о Колине, лицо которого мне снится в кошмарах, где ЕЁ любят и она любит в ответ. Это как вечный страх. Боязнь, которую не излечить походами к психологу. Ведь наша любовь – недозволенная любовь. А это значит, что однажды она должна будет сделать свой выбор. Ведь свой я сделал давно. Я обрёк себя на извечную неопределенность и шаткую уверенность в том, что она останется рядом.
Выхожу на улицу. Над кромкой деревьев уже забрезжил рассвет, озаряя зелень ярко-алым маревом. Воздух здесь чистый и свежий, дышится легче. Глубоко вкушаю утреннюю прохладу и шумно выдыхаю. Медленно огибая дом вокруг, я начинаю вспоминать, когда же потребность в её присутствии превратилась в зависимость. Лес вокруг настраивал меня на нужную волну, расслабляя и унося в воспоминания о прошлом. И я отчётливо вспомнил момент нашей жизни, когда отец разделил нас во второй раз. Мне было шестнадцать, ей, соответственно, пятнадцать. Казалось бы, расцвет личной жизни и перспектив. Но у нас было иначе. Впрочем, разве это удивительно? Когда сестра заявилась на мамин званый ужин с разбитыми коленками и в мокром коктейльном платье, родители не выдержали. Наш ребяческий спор разрушил наше лето. Если бы мы только знали, чем обернётся эта шалость, то ни за что бы не стали нырять в городской фонтан. Мы поспорили. Я сказал, что сестра настоящая задница, раз носит то, что ей противно. И тогда, чтобы доказать, что ей плевать на дорогущее платье и нелепые наставления, она прыгнула в фонтан, ловко потянув меня за собой. Признаться, нам было безумно весело. Мы хохотали, словно безумные, пока плелись домой, промокшие насквозь. А потом… потом гнев матери и отца обрушился на нас, как снег на голову. Стёр в один короткий миг наши глупые улыбки с лиц и расцепил соединённые руки.
Мию отправили к Дилайле на летние каникулы, а я остался дома. Комок, застрявший посреди горла в тот вечер, когда машина отъезжала, не проходил все три месяца. Я привык к нему, к этому состоянию дискомфорта и с головой ушёл в спорт. Это был некий антидепрессант, к которому я привыкал ежечасно. Утренняя и вечерняя пробежка в несколько миль, тренажёрный зал и силовые нагрузки. Я искоренял в себе потребность в своей маленькой девочке, но она внедрилась в меня гораздо раньше. Это было неизбежно. Ведь эта потребность была равносильна заражению в моей крови, которое неизлечимо. Горечь в глотке непременно появлялась во время пробежек, когда меня будто душило её отсутствие, и тогда я ускорялся ещё. До того момента, пока бок не пронзала острая боль и я не падал на землю, уже нагретую летним солнцем. Мышцы сковывала приятная судорога, ноющая боль, и я отвлекался. Прерывисто дышал и верил, что ей тоже плохо без меня. И мне казалось, что мы чувствовали друг друга на расстоянии.
