"Их сердца изменились. Для меня они перестали быть открытыми, как раньше".
"Это потому, что у тебя только один глаз. Приди ко мне, и я буду твоими обоими глазами".
"Нет, - сказал я. - Я должен научить мой народ пользоваться ножом, как ты когда-то научила меня". - Дело в том, что нож держат в руке не так, как держат каменный топор.
"Все, что ты сделал, - сказала она, - ты совершил не ради своего народа, а ради женщины".
"Тогда почему же бог принял мой правый глаз? И почему ты сердишься?" спросил я.
"Потому что бога может обмануть любой мужчина, а женщину - ни один. И я не сержусь на тебя. Я только очень тебя жалею. Подожди немного, и ты своим единственным глазом увидишь, почему", - ответила она и скрылась среди ветвей.
Мы отправились обратно, каждый нес свой нож и со свистом рассекал им воздух - тссс-тссс. Топор так никогда не свистит. Он ухает - умп-умп. И Зверь услышал. Зверь увидел. Он понял! Он везде от нас убегал. Мы все смеялись. Когда мы шли, брат моей матери - Вождь Мужчин - снял свое ожерелье Вождя, составленное из желтых морских камешков...
- Из чего? А, вспомнил! Янтарь! - воскликнул Пак.
- ...и хотел надеть его на меня. "Нет, - ответил я, - я и так доволен. Что может значить один потерянный глаз, если другим я вижу жирных овец и ребятишек, бегающих в безопасности?" Брат моей матери сказал тогда всем остальным: "Я же говорил вам, что он ни за что не захочет принять дар". Потом они стали петь песню на нашем древнем языке - песню Тора. Я запел вместе с ними, но брат моей матери сказал: "Это твоя песня, о Купивший Нож! Мы сами споем ее, Тор!"
Но я еще ничего не понимал, пока не увидел, как все обходят мою тень. Тогда я понял, что меня считают богом, подобным богу Тору, который пожертвовал правой рукой, чтобы победить Большого Зверя.
- Неужели богом? - чуть не выкрикнул Пак.
- Клянусь Ножом и Белыми Скалами, так оно и было. Они расступались перед моей тенью, как расступаются перед жрицей, когда она идет в Долину Мертвых. Я испугался. Я утешал себя только одним: "Моя мать и моя возлюбленная никогда не назовут меня Тором". Но все равно меня охватывал страх, как он охватывает человека, на бегу свалившегося в яму с крутыми склонами, когда он начинает чувствовать, что выбраться оттуда будет очень трудно.
Когда мы пришли к прудам, там уже собрались все. Мужчины показывали ножи и рассказывали, как они их получили. Все видели, как Зверь улепетывает от нас. Сбившись стаями, с диким воем, волки уходили на запад, за реку. Зверь понял, что наконец-то, наконец-то у нас появился нож! Да, он понял! Я сделал свое дело. Потом среди жриц я нашел свою Возлюбленную. Она взглянула на меня, но даже не улыбнулась. Обращаясь ко мне, она делала знаки, какие делали жрицы, обращаясь к богам. Я хотел заговорить, но брат моей матери стал говорить от моего имени вместо меня, как будто я был одним из богов, от имени которых жрецы говорят с народом в канун Иванова дня.
- Помню, помню. Мне ли не помнить этот праздник!
- Рассердившись, я пошел к дому матери. Она хотела встать передо мной на колени. Я уже совсем разозлился, но она сказала: "Только бог осмелился бы так говорить со мной, жрицей. Человек побоялся бы кары богов". Я взглянул на нее и рассмеялся. Мне было грустно, но я смеялся и не мог остановиться. Вдруг меня окликнули на нашем древнем языке: "Тор!" На пороге стоял юноша, с которым я сторожил свои первые стада, тесал первую стрелу, сражался с первым Зверем. Он просил моего разрешения взять себе в жены мою Возлюбленную, жрицу. Он стоял, не смея поднять на меня взор, почтительно положив руки на лоб. Он весь трепетал от страха, но это был трепет перед богом, меня же - человека, мужчину - он не боялся ни капельки. Я не убил его. Я сказал: "Позови ту девушку". Она тоже вошла без страха - она, та самая, что приходила ждать меня у прудов и обещала быть мне верной. Она не опускала глаз, ведь она была жрицей. Как я смотрю на облако или гору, так смотрела она на меня. Она заговорила на древнем языке, на котором жрицы обращаются с молитвами к богам. Она просила, чтобы я разрешил ей разжигать огонь в доме этого юноши и еще чтобы я благословил их детей. Я не убил ее. Я услышал, как мой собственный голос, съежившийся и застывший, отвечал: "Пусть будет по-вашему". Они вышли, взявшись за руки. Мое сердце съежилось и застыло, в голове словно прошумел ветер, в глазах почернело. Я повернулся к матери: "Скажи, может ли бог умереть?", и прежде чем провалиться в гудящую темноту, успел услышать ее взволнованный голос: "Что с тобой? Что с тобой, сынок?" Я свалился без чувств.
- О бедный, бедный бог, - сказал Пак. - А что же твоя мудрая мать?
- Она поняла. Как только я свалился, она все поняла. Когда я пришел в себя, она прошептала мне на ухо: "Будешь ли ты живым или мертвым, в прежнем образе или нет - я останусь твоей матерью". Это было хорошо, это было лучше, чем та вода, что она мне подала, лучше, чем само выздоровление. Мне было стыдно, что я упал, но все равно я был счастлив. Она была счастлива тоже. Мы не хотели терять друг друга. У каждого человека есть только одна мать. Я подбросил в огонь дров, закрыл дверь и, как в прошлые годы, сел у ее ног, а она расчесывала мне волосы и пела. Наконец я спросил: "Что мне делать с теми, кто называет меня Тором?"
"Тот, кто совершил подвиг, доступный одному богу, должен вести себя, как бог, - сказала она. - Я не вижу другого выхода. Пока ты жив, люди будут тебе послушны, словно овцы. Ты не можешь их прогнать".
"Эта ноша более тяжелая, чем я могу вынести", - сказал я.
"Со временем будет легче. Со временем, возможно, ты не захочешь променять это ни на одну девушку. Будь мудрым, будь очень мудрым, сынок, потому что единственное, что тебе осталось, - это слова песни и поклонение тебе, как богу".
- О, бедный бог! Но когда тебе поклоняются или поют песни в твою честь - это не так уж и плохо.
- Я знаю, что не плохо, но я отдал бы это все - все! - все за собственного малыша, который бы раздувал пепел в моем очаге. - Человек выхватил нож из земли, засунул его за пояс и встал. - И все же разве я мог поступить иначе? Овцы - они как люди.
- Это очень старая история, - отвечал Пак. - Я слышал ее не только на Белых Скалах, но и среди деревьев, там, где растут Дуб, Терновник и Ясень.
ПЕСНЯ ПАСТУХОВ
Мы боялись Зверя, мы бежали от него,
Грозный рык его услышав вдали.
Ведь нельзя, чтобы Зверь был хозяином всего.
Но кремневым копьем - что мы могли?
Зверь смеялся над нашим топором, над копьем,
Только нагло прищуривал глаз.
Но теперь ты, Зверь, от нас не уйдешь: вот он, нож,
Вот тот, кто добыл его для нас!
Расступись - ив траве не задень его тень,
Обрати к нему робкий взор.
Вот он, добывший нам нож, - узнаешь?
Вот он, наш великий бог Тор!
Top задумал нам всем принести торжество,
Ведь от Зверя нашим людям - беда.
Ведь нельзя, чтобы Зверь был хозяином всего,
К Детям Ночи пошел он тогда.
Был волшебный железный их нож так хорош
Он стоял, в восхищенье дрожа,
И услышал: "Ты отдай нам сейчас правый глаз
Такова цена Ножа!"
Там, где мертвые спят под холмом вечным сном,
Доброй вестью их сон потревожь,
Он для нас великий бог Тор с этих пор,
Он купил нам Железный Нож!
Наших женщин и детей отпускать погулять
Не боимся среди Скал Меловых.
Мы спокойны за наших овец наконец,
Пусть пасутся средь трав луговых.
Мы спокойно едим наш обед, страха нет,
А потом вздремнем среди скал:
Ведь умчался Вечерний Пастух во весь дух,
Ведь Бегущий в Ночи убежал!
Ведь ножа убоялся всерьез Лютый Пес,
Дьявол в Сумерках убежал!
Расступись - и в траве не задень его тень,
Обрати к нему робкий взор.
Вот он, Добывший нам Нож, - узнаешь?
Вот он, наш великий бог Тор!
Полуденная тень заполнила уже все пространство ложбины. Зазвенели колокольчики овец, раздался требовательный лай Молодого Джима, и дети встали.
- Вы уже порядком поспали, - сказал им мистер Дадни, когда стадо подходило к ним. - Пора идти ужинать.
- Ой, посмотрите, что я нашел! - воскликнул Дан, протягивая каменный, голубого цвета наконечник для стрелы, новенький, словно только что выточенный.
- Да, - сказал мистер Дадни, - кто лучше знает землю, тот больше сможет увидеть. Я их часто находил. Кое-кто утверждает, что их сделали феи, но я-то знаю - их сделали простые люди, такие же, как мы, только страшно много лет тому назад. Если такие предметы хранить, они принесут счастье. А теперь ответь-ка мне - разве ты мог бы поспать в этом вашем лесу, в этих ваших деревьях так же, как ты поспал здесь, на Белых Скалах? А?
- В лесу среди деревьев спать не хочется, - сказала Юна.
- Так какой же от них прок? - спросил мистер Дадни. - С тем же успехом ты мог бы просидеть весь день в сарае. Гони их, Джим, гони!
Холмы, казавшиеся такими горячими и пустыми, когда дети пришли сюда, сейчас сплошь пестрели тенями; ветер, дующий с моря, перемешивал запахи чабреца и соли. Низкое солнце слепило детям глаза и золотило траву под ногами. Овцы бежали в загон сами, Молодой Джим вернулся к хозяину, и все вместе они пошли к дому, шелестя травой и оставляя за собой мечущиеся тени, похожие на тени великанов.
