После него решительно все остальные члены заседания высказались в том же смысле, и очередь дошла до меня.
Обращаясь в мою сторону, Его Величество сказал:
– Посмотрим, что на это скажет наш военный министр?
– Как военный министр, – доложил я на это, – скажу, конечно, что армия счастлива будет видеть верховного своего вождя в ее рядах, тем более, что я давно знаю это непреклонное желание и Его Величества; в этом смысле формируется штаб и составляется положение о полевом управлении. Но я, как член совета сейчас остаюсь в одиночестве, и такое единодушное мнение моих товарищей не дает мне нравственного права идти одному против всех.
– Значит и военный министр против меня, – заключил Государь и на отъезде в армию больше не настаивал»[80].
Первая мировая война для многих членов династии Романовых оказалась неожиданным и весьма неприятным сюрпризом. Об этом можно судить хотя бы тому факту, что вдовствующая императрица Мария Федоровна и старшая сестра императора Николая II великая княгиня Ксения Александровна находились в это время за границей.
Обратимся к сохранившимся личным документам Романовых, которые позволяют судить о многих нюансах начала великой драмы.
Вдовствующая императрица Мария Федоровна 17 (30) июля 1914 г. в письме к своей дочери, великой княгини Ксении Александровны писала из «Marlborough house», где находилась в гостях у родной сестры:
«От души благодарю тебя, моя душка милая Ксения, за твое дорогое письмо из Vissebes. Но кто мог провидеть эти неожиданные пертурбации в этом коротком сроке. Кажется, что все с ума сошли, не верится, что все это так скоро могло случиться! Я совершенно <…> не могу спокойно сидеть здесь и уже послезавтра уезжаю, но как путешествие через Германию будет, не знаю. Может быть, остановят нас на дороге. Бедная т. Аликс не хотела меня пускать, но я просто не могу ждать здесь… Я не имею никаких известий от Ники, что совсем не понятно. Я ему в первый день телеграфировала [чтобы] узнать, нужно ли мне вернуться, на что он ответил: если тебе больше спокойнее будет здесь, то приезжай. Что это за ответ? И после этого ничего. Бедный Ники, конечно, его положение ужасно тяжелое… Но другие тоже ничего не пишут, как будто мне все равно, это возмутительно. <…> Все, что произошло, так ужасно и так страшно, что слов нет. Боже мой! Что нас еще ожидает и как это все кончится? <…> Положение ужасное, куда ни смотришь. <…> Больше не могу писать. Нежно тебя обнимаю, моя душка Ксения, да поможет нам Господь! <…>
Твоя измученная, но любящая тебя Мама.
Миша был сегодня. Я ему сказала, [что] лучше ему со мною вернуться теперь, но он отказался. Но видно, что он все чувствует, как мы, но не может!»[81]
Как видно из письма Марии Федоровны, поворот международных событий был неожиданный для нее. Перед возвращением в Россию она имела свидание со своим опальным младшим сыном великим князем Михаилом Александровичем, который в этот период находился с семьей в Англии (в связи с морганатическим браком) и ему было запрещено возвращение на родину.
В дневнике Марии Федоровны 17 (30) июля 1914 г. была сделана следующая запись: «В 12 часов пришел Миша. Мы немного прогулялись. Я умоляла его поехать домой вместе со мной именно сейчас – в такой серьезный момент. Для него это было бы теперь самым лучшим решением. Никакого результата, к сожалению, я не добилась! Позавтракали мы в саду. Затем отправились к леди Пейджет, где пили чай и осматривали ее прелестный сад. Там была также мадам Оберн. Погода стоит замечательная. Вечер провела в одиночестве»[82].
Великий князь Михаил Александрович оказался в данном случае в двойственной ситуации. Очевидно, что он стремился вернуться в Россию, но буквально накануне встречи со своей матерью вдовствующей императрицей Марией Федоровной им было отправлено письмо Николаю II, которое приведем полностью:
«16 июля 1914 г. – Knebword House Herts.
Дорогой Ники,
Хотя ты мне и не отвечаешь на мои письма относительно изменения моего положения, которое всецело зависит от тебя, я еще раз обращаюсь к тебе. Учрежденная по твоей воле опека, очевидно, должна была иметь в виду ограждение состояния моего от разорения. Никаких определенных действий, из которых можно было бы усмотреть угрозу имущественному благосостоянию моему, мною совершенно не было и, следовательно, опека имела в виду лишь возможность проявления в будущем расточительности или безмерных трат. Сопровождение опеки над имуществом опекой над личностью, не увеличивая нисколько обеспечения целости состояния, поставило меня в положение слабоумного или психически ненормального человека и создало совершенно невыносимые условия моего дальнейшего существования, отняв у меня возможность даже временного возвращения в Россию, как человека, которого постигла унизительная кара. Я вынужден избегать людей, которым неизвестна истинная причина постигшего меня бедствия, лишен возможности всякого участия в наблюдении за ведением моих дел, а в то же время остался до сих пор председателем разных обществ, ученых, просветительных и благотворительных.
Я глубоко убежден, дорогой Ники, что ты не мог желать поставить меня именно в такое тяжкое, унизительное положение и что учреждение опеки имело лишь единственную цель ограждения целости моего состояния, а если это так, то опека над личностью является прежде всего для сказанной цели совершенно излишнею, да и самая опека над имуществом могла бы быть заменена другими менее оскорбляющими мое человеческое достоинство мерами.
Пережив столько тяжелого и унижений за все последнее время, решаюсь еще раз обратиться к тебе и просить тебя или ограничиться наложением запрещения на все мое недвижимое имущество и капиталы с разрешением мне пользоваться лишь доходами с них или, если это было бы признано тобой не удовлетворяющим поставленной цели, заменить нынешнюю опеку попечительством в твоем лице или лица, которое тебе было бы угодно назначить, как, например, лично известного тебе Николая Павловича Лавриновского. Такое отвечающее вполне цели и назначению ныне действующей опеки попечительство по твоему повелению заменило опеку по расточительности в отношении лейб-гусарского полка графа Стенбок[а], и о такой же милости прошу теперь и я, хотя имущества своего до сих пор не расточал и не растрачивал.
Надеюсь на твое доброе сердце, что ты не назначишь лиц, мне неприятных и вредящих мне, где только возможно, так как это равнялось бы теперешнему тяжелому положению.
Обнимаю тебя
Сердечно любящий тебя Миша»[83].
Как видно из письма, великий князь Михаил Александрович был смертельно обижен на своего старшего брата, но, соблюдая рамки вежливости и смирения, просил о нисхождении. Пока на эту просьбу он еще не получил ответа, то считал себя не в праве возвратиться из изгнания на родину.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
