На берегу набрал плавника, разжег большой костер, ощипал птиц и бросил в котелок. Подошли Дима с Володей. Дима сказал, что эта утка сидит в воде низко, поэтому пулей малокалиберки взять ее трудно.
Мы впервые за трое суток поели. После еды на некоторое время воцарился мир. Договорились на мысе оставить все вещи, перетащив их прежде из мокрой низины, а самим налегке пробираться по суше к Харасавэю. Дима с Володей ушли к катеру за спальными мешками, а я начал перетаскивать груз к мысу, складывая его на бревна плавника.
В одну из ходок встретил песца. Очевидно, здесь была его территория. Он ошалело уставился на меня, никак не ожидая такой встречи. Несколько минут, не шевелясь, мы стояли друг против друга. У зверька нервно подергивались уши, вздрагивал носик. Видно, его мучил голод. Он хотел поживиться чем-нибудь у моря, но не мог из-за меня прорваться к нему. Сердито тявкнув, зверек отбежал в тундру метров на сто и оттуда долго наблюдал за моей возней с вещами. Так и не дождавшись, когда я уйду совсем, песец скрылся.
Прилив чуть-чуть приподнял облегченный катер. Диме удалось снять его с мели. Винтом разбрасывая ил, катер пропахал отмель и вышел на более или менее глубокое место, однако вскоре снова застрял.
Еще одни сутки, делая не больше километра в час, мы пробивались на север. Когда катер зарывался в ил и песок, мы слезали в воду и толкали его вперед, как застрявший грузовик. Сердце работало с перебоями. Пот заливал лицо. В груди вставал комок и не давал дышать. Господи, когда же кончатся эти мучения?!
Вечером далеко впереди мы рассмотрели огонек. Несомненно, это станция Харасавэй. До нее еще было километров пятьдесят, никак не меньше...
Еще днем я почувствовал себя нехорошо. Меня подташнивало, кружилась голова. Начались резкие боли в животе. Я думал, что это от голода или просто от усталости. Стоит немного отдохнуть, и боль пройдет. Однако через несколько часов я уже не мог тащить катер: отлив снова посадил его на мель.
Оставался один выход: мы с Володей пойдем на берег, по тундре доберемся до Харасавэя, там попросим помощи. Наверняка на станции есть плоскодонные лодки. Они заберут груз с мыса и возьмут "Замору" на буксир.
От берега нас отделяло теперь километров пять такой же "няши", что уже была на полуострове Канин.
Дима дал нам несколько патронов к ракетнице и один пиропатрон на случай, если мы где-то не сможем пройти и потребуется помощь. Договорились также, что когда дойдем до станции и узнаем фарватер, то ракетами просигналим, куда идти катеру. Если выстрелим зеленой ракетой, то надо прижиматься к берегу, красной - перемещаться к кошкам, белой - идти прямо.
На мне были прорезиненные брюки от костюма химзащиты, которые доставали до груди и держались на лямках. Володя надел свой гидрокостюм, разорванный в паху.
Оставив для ориентира огонек слева, пошли в темноту. Волны били по ногам, поднимая брызги. С посвистом выл ветер. Шумела снежная крупа.
Топкое дно засасывало ноги, каждый шаг стоил усилий. В одном месте стало глубже. Володя не смог идти - вода залилась бы в гидрокостюм.
- Я, пожалуй, не пройду, - потоптавшись на месте, проговорил он.
Оба мы понимали, что одному в тундре плохо. Но идти обратно на "Замору" мне не хотелось. Уж лучше к берегу.
- Ладно, возвращайся на катер. Попробую один...
Двинулся, по-прежнему оставляя огонек слева. Когда спазма схватывала живот, я останавливался, хватал ртом воздух, стоял, опершись руками о колени. Не мог же я сесть в воду! Делал еще несколько шагов и снова останавливался. А берег уходил как будто дальше и дальше...
Вспомнился вдруг мой добрый товарищ Олег Куваев. Мы встретились с ним, когда он впервые пришел в редакцию "Вокруг света" и принес несколько своих рассказов, в том числе "Берег принцессы Люськи". От них повеяло свежестью, ветрами, промытым дождями палаточным брезентом, дымом костров, зажженных на краю нашей земли - в Колыме и у Чаунской губы, где Олег работал начальником геологической партии. Потом вышло несколько его книг, ставших для романтически ностроенного читателя праздником. На обложке последнего своего романа, где Олег утверждал прекрасную мысль о великом счастье любимого труда, он сделал надпись: "Крепись, Женька, мы еще сплаваем". А через месяц его не стало. Ему было всего сорок. Оказалось, он давно надорвался, когда бродил по тундрам и сопкам Чукотки и Дальнего Востока, тонул в половодье, ел сырое собачье мясо, таскал на себе рюкзаки с геологическими образцами, до конца отдав себя истинно мужскому делу - трудным дорогам...
Скользя и падая, стеная от боли и усталости, я все же добрался до берега. С тех пор, как я расстался с Володей, прошло пять часов. Значит, шел со скоростью не больше километра в час. Пошатываясь, добрел до более или менее возвышенного места и повалился на мокрую глину. Кажется, я уснул сразу.
Очнулся от дикого холода. Все тело трясло, зубы выбивали дробь. Слева все еще горячо и призывно горел огонек.
С трудом поднялся. В живот ударила боль, словно кто саданул ножом. Но идти надо, в этом единственное спасение. Пошел. Попались медвежьи следы, широкие, как лопата. Свеженькие. Глубоко в землю врезались когти, видать, матерого зверя. Не хватало только встретиться с ним...
На фоне светлеющего неба показалась буровая вышка. Я чуть ли не бегом кинулся к ней. Попалась протока. Перешел ее вброд. Потом встретилась другая, глубже. Зашел, по горло провалившись в ледяную воду. Но ведь на буровой должны работать люди. Если я доберусь до нее, мне дадут обсохнуть.
Медленно разгоралась заря. Я брел по тундровым суглинкам, кое-где прикрытым красноватым мхом.
И вдруг путь преградила река. Она показалась не шире Москвы-реки, но гораздо стремительнее. Это была дикая река. Она сбрасывала в море все падающие на тундру снега и дожди. Перейти ее вброд было нельзя. Как я узнал позже, река звалась Харасавэйкой, глубина ее доходила до десяти метров.
Чтобы привлечь внимание людей на буровой, я вытащил из-за пазухи пиропатрон, высоко поднял его над головой, рванул шнурок. Патрон дернулся в руке, выстрелив в небо тремя ослепительными ракетами. Однако людей на буровой не оказалось. Сколько ни вглядывался я в постройки, никто не вышел, не отозвался. Возможно, геологи законсервировали ее, не натолкнувшись на газоносные и нефтеносные слои.
Связать плот? На берегу валялись плавник, доски, обрывки веревок от сетей, проволока от старых ящиков. Опасаясь перевернуться на стремнине, я стал делать плот наподобие катамарана, то есть из двух связок плавника. Посередине положил доски, как мог крепче стянул их проволокой и начал переправу.
Вода и ветер подхватили мое хрупкое сооружение, начали крутить. Я изо всех сил налег на доску, которая служила веслом. Берег подвигался медленно. Стоило мне секунду передохнуть, чтобы унять бешеную боль, как плот относило обратно на середину и сильно раскачивало. Связки быстро слабели, бревна норовили выскользнуть. Я помянул всех святых, чтобы они не дали мне погибнуть и на этот раз. В тесной, мокрой одежде я бы сразу пошел на дно. Не помню, сколько барахтался в реке, но все же одолел Харасавэйку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
