- Отец, помнишь, мы видели с тобой воинов?.. Вон там, - Генри указал на каменистую площадку. - Так вот, среди них был сын Те Нгаро. Знали бы они тогда, что вы собираетесь торговать их головами!..
Генри нарочито громко расхохотался. Сайрус Гривс кинул на сына сердитый взгляд, но, спохватившись, заставил себя улыбнуться.
- Эх, сынок, сынок, - укоризненно проговорил он, - попрекнул ты отца, а ведь зря, видит бог, зря. Смотришь волчонком, думаешь, что хуже старого Сайруса никого на свете нет, чудовище, да и только. А ведь я человек самый обыкновеннейший, тихий, и злости во мне нет никакой, сынок. И если судьба занесла меня в этот богом проклятый край, так я ли виноват, что приходится жить по его законам? - Старик скорбно вздохнул и продолжал: - Тут ведь не люди, а пауки в банке: кто соседа сожрет, тот и уцелел. Губят, режут один другого, ни жалости у них, сынок, ни сострадания... Оно, конечно, пусть - чем скорей они изведут себя, тем лучше: земля-то здесь благодатная, ее бы не кровью, а потом праведным окроплять...
- А ты на трупах нажиться хотел! - зло перебил его Генри. - Праведник!
Старик покачал головой и опять вздохнул.
- Ох, вразумить бы тебя, сынок, да и слов уж не подберу - упрям ты и вспыльчив, ну точно мать, упокой ее душу господь... Дались же тебе эти головы! Не я их резать заставляю, сами они к тому привычны, режут и на частоколы насаживают - наверное, ты и сам видел? Лучше уж в музеях или в коллекции будут красоваться. В назидание тем, кто нашей жизни не нюхал и дикарей невинными детьми считает. Были бы мы с тобой, сынок, побогаче, так, может, и не стоило с язычниками в сделки вступать, да ведь никто для тебя добро наживать не станет, каждый к себе норовит притянуть. Люди есть люди...
Генри яростно дернул уздечку, отчего рыжая кобыленка всхрапнула от боли. Мотнув головой, она рванулась в сторону и сошла с тропы.
- Да замолчите вы, наконец! - со слезами отчаяния в голосе крикнул Генри. Гримаса отвращения передернула его лицо. - Неужели вы не понимаете, как это подло?! Стравливать людей... это же гнусность! Мне стыдно, что я англичанин... Что я сын... подстрекателя... Торговца кровью... Мне...
Он с силой ударил лошадь каблуками под бока и пустил ее галопом.
- Погоди, погоди, сынок!.. - завопил за спиной испуганный голос, но Генри погонял и погонял кобылку, пока позади не смолк топот копыт тихоходного отцовского мерина.
И все-таки скоро пришлось остановиться, чтобы подождать отца: у молоденькой пальмовой рощицы дорога разветвлялась.
...Почти весь остаток пути они ехали молча: Сайрус Гривс впереди, Генри ярдах в десяти от него. К Окленду они подъезжали, когда уже темнело и ярко-багровый шар солнца был уже близок к тому, чтобы спрятаться за могучую спину Рангитото - самого огромного вулкана в окрестностях города.
Сторожевой пост лошадки миновали бок о бок. Едва шлагбаум остался позади, Сайрус Гривс, почему-то оглянувшись, смиренно заговорил вполголоса:
- Думал я, думал и понял - твоя правда, сынок. Человеку в мире жить надо, в покое и согласии... Все едино - язычник или другой кто... Зря я, старый, впутываюсь, это ты верно сказал, ох как верно! Ты ведь не сердишься на отца, сынок?
Гнев Генри уже поостыл, хоть и не настолько, чтобы идти на мировую. Вместо ответа на заискивания старика он сухо сообщил ему то, что собирался сказать еще вчера:
- Как только вернемся, я ухожу в деревню Те Нгаро. Поживу у них, сколько посчитаю нужным. И можете не отговаривать - бесполезно.
Неожиданно старый Сайрус не стал спорить.
- Вот и хорошо, сынок, поживи, поживи... Я и подарки для вождя тебе дам. Они подарки-то любят. Поживи, конечно, чего там, посмотри...
"Что ж, старик не совсем уж и конченый, если мои слова так подействовали на него. Выходит, проповедник из меня мог бы и получиться, - не без тщеславия думал Генри, украдкой посматривая на отца. - Надо будет почаще вызывать его на откровенность, будить в нем совесть... Все-таки родная кровь..."
- Приехали, слава тебе господи! - с облегчением передохнул Сайрус, останавливая уставшего мерина возле бревенчатого строения с тускло освещенной вывеской.
"Веселый китобой", - с трудом прочитал Генри.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
рассказывающая о неожиданной встрече в матросской таверне
Три дня, которые провел в Окленде Сайрус Гривс, оказались для него потерянным временем. К удивлению сына, старый колонист ни разу не вспомнил о больном сердце. Визит к лекарю не состоялся, потому что у Сайруса Гривса в Окленде были дела, на его взгляд, куда более важные, чем разговоры о микстурах и порошках. После неудачной сделки с ваикато Гривс-старший твердо решил продать за приличную цену ферму, свои триста акров земли и перебраться в Окленд. Здесь, под сенью британского флага, он мог бы стать хозяином популярной в городе таверны "Веселый китобой". Хозяин ее, мистер Марчисон, заболев тяжелой формой ностальгии, а может, просто накопив сумму, достаточную для безбедного существования на берегах милой Англии, намеревался с первым же судном отбыть на родину.
Увы, найти охотника переселиться в лесную глушь было не так легко, как могло показаться. Тревожные слухи о вооруженных стычках с маорийскими племенами на севере острова, в районе Корорареки, заставляли горожан поеживаться при мысли о фермерском одиночестве. Хотя в Окленде население не насчитывало и трех тысяч, жить здесь, конечно же, было куда безопасней. Правда, Сайрусу попадались и смельчаки, но они предлагали за ферму сущие гроши либо вообще ничего не могли предложить, разве что долговые расписки.
Оставалось продать земли Новозеландской компании. Это означало, что Сайрус Гривс получил бы за ферму что-нибудь около трети ее стоимости. Но даже страх перед Те Нгаро не мог заставить старого фермера пойти на такую сделку.
Пока отец рыскал в поисках покупателя, Генри убивал время, бесцельно болтаясь по улицам Окленда. По европейским понятиям, молодую столицу Новой Зеландии городом можно было бы назвать только из вежливости. На самом же деле это был грязный поселок, почти сплошь состоявший из бревенчатых одноэтажных домиков и времянок, сколоченных из неотесанных досок. На широких улицах Окленда росла трава, и даже на самой главной паслись козы. Правда, центральная магистраль города отличалась от остальных: ее украшением были пять двухэтажных зданий, тоже деревянных, но построенных с большей старательностью, чем остальные. В трех размещались правительственные учреждения - резиденция губернатора, канцелярии колониального секретаря и генерального прокурора. Четвертый дом занимала Новозеландская компания, а в пятом жили холостые чиновники. В первый же вечер, проходя мимо него, Генри услышал звон разбитого стекла, пьяные крики, брань, а потом и пистолетные выстрелы. Очевидно, слуги ее величества не очень-то скучали.
Впрочем, для Окленда пьяные скандалы были нормой жизни. Народ здесь обитал беспокойный и разношерстный. И если по вечерам дебоширами становились даже чиновники королевы, то многого ли можно было требовать от сброда, который с утра до глубокой ночи бражничал за столиками "Веселого китобоя"? Мистер Марчисон, любезно предоставивший Гривсам комнатку в таверне, сразу же предупредил их о возможности инцидентов с подвыпившими посетителями и посоветовал в случае чего обращаться за помощью к Чайлду-Засоне. Человек, которого звали так, представлял собой огромную, почти бесформенную груду мяса, обладавшую тем не менее достаточным проворством и силой, чтобы схватить за шиворот и выбросить за дверь, как котенка, дюжего гарпунера. Выражение сонного безразличия ко всему на свете, казалось, застыло на его луноподобном лице раз и навсегда, и за все три дня пребывания в таверне Генри так и не удалось уловить проблеск мысли в заплывших глазках телохранителя мистера Марчисона.
"Веселый китобой" не пользовался в Окленде доброй славой. Солидные горожане редко появлялись в нем, предпочитая коротать вечера в более спокойном "Фрегате" или совсем уж респектабельном "Герое Ватерлоо". Но мистера Марчисона не очень огорчало отсутствие почтенной публики. Он знал, что бесшабашные китобои и привычные к постоянному риску спекулянты оружием оставят в его кабаке больше звонких гиней, нежели экономные чиновники или знающие цену каждому шиллингу землевладельцы. Двери "Веселого китобоя" были гостеприимно открыты для любого авантюриста, лишь бы у него звенело в кармане. Оттого по вечерам здесь собиралось общество, которое сделало бы честь и знаменитой Ньюгетской тюрьме.
Прислушиваясь к пьяной болтовне посетителей таверны и наблюдая их оргии, Генри невольно сравнивал своих соотечественников с теми, кого они презрительно называли "грязными туземцами" и "дикарями". Сравнение было слишком невыгодным, и он еще больше утвердился в своем намерении поселиться на время среди маори. Решение это он принял, когда прощался с Парирау, хотя подобные мысли приходили ему и раньше. Еще в Манчестере, задумываясь над своим миссионерским будущим, он осознавал, насколько благородным делом могло бы стать открытие дикарям истины, которая зиждется на человеколюбии и добре. Сейчас, познакомившись с маори ближе, он утверждался в мысли, что свирепые туземцы чисты и наивны, как дети, и что варварские нравы - не вина их, а беда. Идея перевернуть их внутренний мир все сильнее нравилась Генри. Да и честолюбие нашептывало, что среди них он недолго будет в тени.
