Люси разинула рот — на сей раз без капли притворства. Ее щеки покрылись алыми пятнами.
— Да я б никогда в жизни!..
— Разумеется, куда вам, — поддакнула Летти, с удовольствием думая, что и в ее бедственном положении есть преимущества, — но попытки все же предпринимали. На балу у Миддлторпов, к примеру, уловками заманили лорда Пинчингдейла на балкон. Подвернись удачная возможность, вы ни секунды не колебались бы.
— Да как вы смеете говорить столь ужасные вещи?! — промямлила Люси, беспокойно дергая края перчаток. — Мама!
— Я говорю правду, — спокойно ответила Летти. — Полагаете, Мари ни о чем не догадывалась? Ее ваши ухищрения лишь забавляли. Она прекрасно знала, что вы ей не соперница.
Люси отпрянула, будто получив удар.
Лицо миссис Понсонби угрожающе побагровело, что очень не подходило к ее платью цвета Нила.
— Юная леди! — проревела она.
Летти высоко подняла голову, ободряемая шампанским и негодованием, что скапливалось целый год, а теперь властно рвалось наружу, и ровным убийственным голосом произнесла:
— Вы хотели сказать «миледи»?
Последнее слово уничтожило миссис Понсонби.
— Люси! Сию секунду идем отсюда! Из этого царства бесстыдников!
Она повернулась к дочери, которая все еще пыталась объяснить, не обращаясь ни к кому в отдельности, каким образом лорд Пинчингдейл очутился в тот день на балконе, и дернула ее за руку.
Но прежде чем удали ться, в последний раз «выстрелила» в Летти:
— Пусть вы теперь и виконтесса, но порог моего дома больше в жизни не переступите!
— Какое счастье! — ответила Летти.
За спиной захлопали в ладоши. Испуганно обернувшись, Летти увидела перед собой леди Генриетту Доррингтон. Та, весело блестя глазами, смотрела вслед уходящим Понсонби с явным одобрением.
— Как вы их! — воскликнула она. — Давно следовало преподать им урок! В этом зеленом платье она вылитая черепаха, не находите?
Летти заулыбалась и крепче сжала бокал, чтобы унять дрожь в руках.
— В следующий раз они не пригласят меня на «венецианский завтрак».
— Теперь я ваша пособница, может, и меня не пригласят? — спросила Генриетта с надеждой в голосе. — Как было бы замечательно!
— Не говорите так, — негромко произнесла Летти, чувствуя, что ее неожиданная смелость мало-помалу сходит на нет. — Если на тебя вдруг начинают указывать пальцем, что ж тут замечательного? Впрочем, если речь идет о Понсонби, не так уж это и досадно, — прибавила она с улыбкой.
Генриетту по неосмотрительности чуть было не постигла та же участь, но она вовремя покинула родное графство, сбежав от интриг мамаши, чьи способности влиять на мнение света могли подивить и шпионов Бонапарта. На лице Генриетты отразилось сочувствие.
— Да, неприятная вышла история. Могу ли я чем-нибудь вам помочь?
В глазах у Летти защипало, и она заморгала, стараясь сдержать слезы. Если не считать отцовского совета о затычках, слова Генриетты были первым проявлением участия к Летти за весь день. Во всяком случае, неподдельного участия, такого, по сравнению с которым многочисленные речи, что начинались притворно сочувственным «бедное дитя», а заканчивались колкими рекомендациями, как вернуть себе доброе имя, казались изысканными издевками.
— Я думала, вы и разговаривать со мной не пожелаете, — призналась Летти. — Вы так давно дружите с лордом Пинчингдейлом, а он после всего, что случилось…
— А что на самом деле случилось? — спросила леди Генриетта. — Само собой, я не верю, что вы или Джефф вели себя так, как изображают карикатуры.
— Вы их видели?
Взгляд Генриетты сделался виноватым.
— Только прочла, что написано под картинками.
— Генриетта! Вот ты где! — За спиной у Генриетты, будто из-под земли, возникла крупная фигура Майлза. Он обхватил жену за талию, едва не сбив с ног. Летти невольно отступила на шаг. Только теперь заметив ее, Майлз неохотно выговорил: — А-а, добрый вечер.
— Где Джефф? — требовательно спросила Генриетта, и Летти принялась раздумывать, как бы поскорее уйти.
Майлз легонько шлепнул пальцем по жениным кудряшкам.
— Опять вмешиваешься не в свое дело?
— А ты пытаешься уйти от ответа! — Генриетта схватила Летти за руку, не давая сбежать. — Не волнуйся. Джефф мне еще спасибо скажет. Где он?
— Трудно объяснить…
Генриетта грозно взглянула на мужа.
— Хорошо, хорошо, — сдался тот. — Джефф… уехал.
— Уехал? — робко переспросила Летти, машинально поворачиваясь к двери.
— М-да, — промычал Майлз, рассматривая собственное отражение в начищенных до блеска сапогах.
— В клуб? — предположила Летти. Все джентльмены ездили в клубы, даже ее витавший в облаках отец. Впрочем, едва ли они с лордом Пинчингдейлом принадлежали к одному кружку—в клуб отца являлись в основном мужчины пожилые, известные главным образом способностью дремать, держа перед собой раскрытую газету.
— Гм… нет, — ответил Майлз, бросив умоляющий взгляд на жену.
Понятия не имея, о чем он молит, Генриетта уставилась на него с неприкрытым любопытством, смешанным с осуждением.
— Где он?
— Уехал, — отчетливее произнес Майлз, весь подобравшись, как загнанный зверь. — Уехал, и далеко.
— Далеко? — растерянно повторила Летти.
— Что это значит? — потребовала Генриетта.
Майлз смущенно рассматривал пол.
— Это значит, — сказал он наконец, поднимая глаза, — что Джефф уехал в Ирландию.
Глава 7
— В Ирландию! — Неожиданное слово прокатилось у Летти по языку. — По делам?
Майлз взглянул поверх плеча на остатки без умолку болтавших гостей — тех, кто еще не упал от выпитого и не счел нужным уехать домой.
— Думаю, нам следует пройти в кабинет Джеффа, — произнес он с наигранной веселостью. — Генриетта?
— Мне в голову как раз пришла та же мысль, — ответила Генриетта, деловито кивнув. Она взяла под руку Летти, и та почувствовала себя малышкой форелью, которую тянут к себе два неумолимых рыбака.
Майлз уверенно повел их по коридорам, прочь от залы с перепившимися гостями. Летти отметила, что мистер Доррингтон и леди Генриетта знают ее новый дом куда лучше, чем она сама. И что оба называют лорда Пинчингдейла как ближайшие друзья — Джефф.
— После вас. — Майлз распахнул дверь в небольшую заполненную книгами комнату и, войдя, принялся зажигать свечи, дабы оживить вечернюю полутьму. Леди Генриетта заботливо подтолкнула Летти к большому кожаному креслу. Тончайшая ткань наспех переделанного платья показалась неестественно белой на фоне черной кожи — в неколебимую крепость мужчины вторглась женщина.
