В спальню проник свет уличного фонаря и упал на истертую кожу футляра для скрипки. У скрипки было имя – «Вайолет». Лиза взглянула на футляр и отвернулась. Отец сказал, что скрипку с собой брать нельзя. Она попыталась протестовать: ведь логичней предположить, что, если ей действительно пришла бы мысль убить себя, скрипку бы она забрала с собой – она бы ни за что ее не оставила. Но отец окинул ее строгим взглядом и сказал, что скрипка в данном случае – наименьшая из ее проблем, и она согласилась.
Снег в свете фонарного круга показался ей белой пылью, повисшей в воздухе. Она поежилась. В последнее время ей никак не удавалось согреться, вне зависимости от того, сколько слоев одежды было на ней надето. Сегодня у нее стучали зубы и даже подташнивало. Она не ела несколько дней – кусок не лез в горло. Мама думала – это из-за предстоящего суда, и еще больше начинала беспокоиться, что присяжные, увидев ее бледное осунувшееся лицо и костлявые плечи, сразу посчитают ее за убийцу.
– Лиза, тебе нужно поесть, – умоляла она, – иначе они подумают, что ты наркоманка.
Меньше всего ей хотелось сейчас вникать в то, что говорила ей мать, и думать о ней.
В комнате было темно – отец не велел включать свет из-за соседей, которые наверняка не спали и наблюдали за их окнами.
– Ты готова? – спросил он, входя к ней.
Она поднялась навстречу ему:
– Нет.
Однако взяла рюкзак, собрала в пакет полотенце, пустую бутылочку из-под краски для волос, белокурые состриженные пряди и прошла мимо отца в коридор.
К такому никто и никогда не будет готов.
Отец схватил ее за руку и, повернув к себе, показал на медальон у нее на шее:
– Это нужно оставить здесь.
– Но я бы его надела, пап! – воскликнула она, касаясь белого нефритового овала и подушечками пальцев нащупывая узор, вырезанный на камне. – Я его никогда не снимаю!
– Придется, – вздохнул отец. – Его слишком легко узнать.
Сдавшись, она вернулась в комнату, сняла медальон и шагнула к полке, где стояла коробочка с драгоценностями, однако вместо того, чтобы положить в нее украшение, спрятала его в кармане джинсов. Она ни за что его не оставит.
Вернувшись в коридор, она последовала за отцом, на ходу натягивая шапку поглубже – волосы еще не высохли, а на улице холодно.
– Тсс, – обернулся на нее отец, хотя она и так не издала ни звука.
Они вышли на подъездную дорогу и прошагали к ее машине. Отец открыл перед ней дверцу водителя и тихо предупредил:
– Никаких фар, пока не выберемся с аллеи.
Она кивнула, и отец неслышно захлопнул дверцу.
Его автомобиль стоял позади ее машины. Отец завел его, и они осторожно стали выезжать, ориентируясь только на свет фонарей.
Теперь она следовала за ним, и ее зубы стучали так сильно, что казалось, звук отдавался в голове.
– Прощай, Энсесль-роуд, – прошептала она.
В машине пахло краской для волос, и она подумала, что, наверное, и в ее спальне остался этот запах. Заметит ли его ее мама, когда вернется из Пенсильвании? Или полиция – что намного хуже.
Потом она представила себе «Вайолет», которая осталась в комнате. Представила маму, читающую ее предсмертную записку. И подумала о том, что, пока мама с Райли и Дэнни у дедушки в Пенсильвании, они даже не догадываются, что сейчас происходит.
– Детям здесь не место. Тем более сейчас, когда нас осаждает пресса, – говорил отец маме, объясняя, почему она должна увезти Райли и Дэнни из города. Мама, конечно, согласилась, но она и представить себе не могла, на что подписалась.
Райли. Дэнни. Мама. Она их больше никогда не увидит. Сердце болело так сильно, что боль отдавалась в руках.
– Не надо думать, – сказала она себе.
Ее голос прозвучал странно в пустой темной машине. Она не должна была позволять мыслям о семье отвлекать ее от осуществления плана. Ей не следовало думать ни о чем, кроме того, что необходимо было делать сейчас. Сегодняшним вечером.
Несколько дней назад отец посреди ночи пришел к ней в комнату и, присев на край кровати, поделился этой идеей. Впрочем, это был детально разработанный план. Сначала она не поверила своим ушам. Но потом почувствовала невероятную благодарность за то, что отец решился ради нее на такое. На то, чтобы спасти ее. В ту ночь он сказал ей, что у нее есть выбор – либо провести остаток жизни в тюрьме, либо жить под чужим именем, как какая-нибудь другая девушка, которая будет свободна, как птица. Но на самом деле выбора у нее не было.
По пути к аллее Джорджа Вашингтона, тянувшейся вдоль реки, они не встретили ни одной машины. Это было им на руку, поскольку ехать пришлось вслепую. Темная дорога делала эту жуткую ночь еще более мрачной. Лиза включила «дворники», чтобы счистить снег, нападавший на лобовое стекло. Каяк, привязанный на крыше машины, бросал темную тень на капот. Тень обозначалась каждый раз, как они проезжали под фонарем, и каждый раз она волновалась, достаточно ли туго закрепила каяк. Она попросила было отца сделать это, потому что сама слишком ослабела за последние дни, но он отказался, объяснив, что лучше ей все закрепить самой без чьей-либо помощи – на случай, если полиция захочет какими-то своими методами проверить, помогал ли ей кто-нибудь или нет.
Свернув на аллею, Лиза увеличила скорость «дворников», так как снег пошел сильнее. Здесь они ехали с фарами. За всю дорогу им встретилось лишь две машины – как раз то, что нужно, потому что чем меньше машин, тем лучше, но сколько-то должны быть – для свидетельства, если потребуется.
Так, с включенными фарами, они ехали еще какое-то время. Дальнейший их путь Лиза не знала, полагаясь во всем на отца. Она лишь знала, что им надо к бухте Белль-Хэйвен, а все остальное она должна копировать за отцом, так что, когда он съехал на незнакомую ей дорогу, она последовала за ним. Они доехали до поворота, ведущего к бухте, и Лиза следом за машиной отца выбралась на подъездную дорогу, собираясь проехать к парковке. Однако отец туда не поехал, а, свернув на узкую тропу, начал углубляться в лес, предварительно выключив фары. Лиза сделала все по его примеру. Так они проехали еще один отрезок пути – было темно, непроглядно, и по бокам машины хлестали ветви кустов. Через какое-то время отец замедлил ход и выключил двигатель, припарковав машину в узком проеме между деревьями. Лиза тоже заглушила мотор и стала ждать, что последует дальше. Покинув машину, отец подошел к ней и, стряхнув снег с ботинок, сел на соседнее сиденье.
– Ты отлично справляешься, – сказал он, похлопав ее по плечу. – Просто отлично. Продолжай ехать так же плавно и медленно.
Лиза завела машину и, чуть прибавив газу, тронулась дальше.
– То, что надо, – сказал отец, – идеально. Нам очень повезло со снегом. Пока наступит утро, он нападает толстым слоем и скроет все следы. Сам я не очень представлял, как это можно сделать.
Через некоторое время отец снова позволил ей включить фары. Осветив дорогу, Лиза увидела за окном пелену снега, а прямо перед собой, настолько близко, что ей стало страшно, раскинувшуюся в белых заснеженных берегах реку.
– Замечательно, – удовлетворенно сказал отец. – Остановись здесь. Выключи фары.
В машине сразу стало темно, так что она не могла разглядеть даже свою руку в перчатке. Как она смогла в такой темноте сдвинуться с места?
Отец дал ей фонарик:
– Освещай только землю. Лес здесь густой, но нельзя рисковать, вдруг кто-то заметит свет. Ты сможешь сама снять каяк?
– Да, – ответила Лиза.
Она вышла из машины и закрыла дверцу так же тихо, как это сделал отец, когда они отъезжали от дома, и принялась развязывать узел. В темноте все приходилось делать на ощупь, к тому же в перчатках развязывать тугие узлы было до ужаса неудобно, а без перчаток руки сразу закоченели. Ей вспомнилось прошлое лето, когда еще ничего не случилось. Они арендовали домик в Рехобо, и мама позволила ей покатать на каяке Райли по спокойной воде Интракостал-Уотервэй. Малышка радовалась этой прогулке, махала птичкам. А от ее шелковистых волос так вкусно пахло!
Глаза защипало от слез, и в бессилии и отчаянии Лиза ударила кулаком по стеклу машины и пнула ногой дверь. Эта чертова веревка никак не хотела развязываться!
– Эй, эй, – окликнул ее отец, выходя из машины.
Обняв за плечи, он притянул ее и прижал к себе.
– Я не могу справиться, – всхлипнула Лиза.
Оба замерли, понимая, что, возможно, это их последнее объятие в жизни. Довольно долго отец ничего не отвечал, просто поглаживал ее по спине, затем она услышала его ласковый голос:
– Ты не обязана, солнышко. Это просто как вариант. Выбор за тобой.
Уткнувшись лбом отцу в грудь, она еще раз попыталась осмыслить его слова. «Выбор за мной, это верно». Адвокат сказал, что ее дело невозможно выиграть. Ее пугала тюрьма. Она боялась жестких женщин, настоящих преступниц. Ей было страшно представить, что они будут издеваться над ней. Этого она не выдержит. Когда ей надели наручники, она устроила истерику – а как выдержит все остальное, даже не представляла. Как вообще люди это выдерживают? Как они остаются запертыми, сознавая, что выбраться из тюрьмы невозможно? И еще ей страшно было подумать о родных, о маме. О том, как она говорит кому-то: «У меня трое детей, и один из них в тюрьме». А какое это унижение для Райли и Дэнни! На брате это уже отражается. Он хоть и не понимает до конца, что происходит, но другие-то дети не молчат, они его наверняка просветили. Он всегда был таким дружелюбным и жизнерадостным, а теперь с ним никто не захочет знаться, ни один мальчишка.
