ни на йоту не поверил в мою искренность. А я действительно была искренней. Точнее, искренне злорадной. — Так, ладно, сзади лежат папки, ознакомься.
Что я и сделал. Это, безусловно, был мой проект, но переделанный до неузнаваемости. Почему презентацию перенесли в очередной раз, я даже спрашивать не стала. Накладки в расписании вещь житейская: где одна, там и десять. Хотя, возможно, я была настолько шокирована тем, как Психчинский переработал мой проект, что потеряла дар речи. А еще мне пришлось признать простую истину: этот проект был лучше моего, намного лучше. Настолько лучше, что я даже не могла обидеться — только поаплодировать. Если бы я была бухгалтером, еще бы и премию выписала.
— Нравится? — серьезно спросил Сергей Павлович.
Я кивнула:
— Очень.
— Надеюсь, и им понравится.
Я уловила в его голосе нотку неуверенности, и это было так странно. Мне казалось абсурдным, что такой талантливый человек может быть не уверен в своем успехе. Я даже немного по-новому посмотрела на своего босса. Он действительно готовился к презентации и не хотел упасть в грязь лицом. Даже о внешнем виде своем позаботился. Идеально выглаженная белая рубашка, пиджак, стрелки на брюках — и те наглажены. Я по такому никогда даже не запаривалась.
И мне действительно стало стыдно, что Сергей Павлович предстанет перед заказчиками с разбитым по моей вине носом.
Мне было настолько стыдно, что всю презентацию я работала на пределе своих возможностей. Даже водичку Психу подносила, чтобы у него горло не пересыхало, пока он рассказывал, объяснял, показывал, давал комментарии и прочие синонимы к слову «говорил». Возможно, причина крылась в моем гипертрофированном чувстве вины, но я даже слова не сказала, когда после удачного завершения мероприятия Психчинский поехал в офис, и я вместе с ним.
К слову, в офис я входила чертовски голодной. Было как раз время обеда, когда мой желудок изволил проснуться и затребовать еды. Много еды. Но Психчинский был настолько погружен в себя и свои мысли, что, похоже, просто забыл о моем существовании.
Я была уставшей, но домой совсем не хотелось, так что решение позвать Ташу на обед показалось мне максимально заманчивым.
Возле лифтов мы столкнулись с Никитой Игоревичем. Он стоял, привалившись к стене, и крутил в руках карточку-пропуск.
— И что это мы тут делаем? — не без иронии в голосе спросил Псих. — Надеюсь, ты не поджидаешь меня, чтобы сломать нос еще раз? Если да, то повремени, он еще не зажил.
Я переводила взгляд с одного мужчины на другого и гадала, что будет дальше. Хохмин рассмеялся, подтверждая статус юмориста.
— Нет. Мочалина караулю.
— Я даже боюсь представить, зачем, — протянул Сергей Павлович и нажал на кнопку вызова лифта.
— Он должен мне макет этикеток. Но вместо того, чтобы принести их мне, ушел есть, а телефон оставил в офисе.
— И ты решил забить ему стрелку возле лифта?
Мне показалось или Сергей откровенно стебался?
— Никиточка, нормальные люди так не поступают. Хотя я должен, наверное, поблагодарить, что хоть не за гаражами поджидаешь.
— Сереж, может не будешь шутить? У тебя не особо получается, — на лице Хохмина появилось какое-то подавленное выражение. Он словно бы и хотел улыбнуться и пошутить, но не мог. И вздыхал так тяжело, словно был атлантом, держащим небо.
Я решила вмешаться, потому что гипертрофированное чувство вины давало о себе знать.
— Никита Игоревич…
— Просто Никита, — поправил он.
— Никита, — не стала сопротивляться я. — Мне жаль за тот случай. Честно, я не думала, что шутка обернётся разбитым носом.
Никита улыбнулся, по-доброму и с чертиками в глазах.
— Шутка была классная, а я ступил. У меня такое иногда бывает, так что не переживай. Да и Сережке давно пора было поправить нос для симметрии.
— Попрошу заметить, пока тебя в моей жизни не было, он был очень даже симметричным.
В этот момент я почувствовала себя максимально странно, словно заявившись на вечеринку свингеров без приглашения. Вы не подумайте, на вечеринке свингеров я не была, но сравнение очень наглядное. Стоишь в уголке и не знаешь, к кому присоединиться. Вот и я сейчас не знала, стоит мне смеяться или же нет. У Сергея с Никитой были общие шутки, общее прошлое и общая жизнь, о которой я не знала. Было некомфортно.
Настолько некомфортно, что я даже подумывала сбежать, как сбежала бы с вышеупомянутой вечеринки. Мне никогда не нравилось быть третьим колесом в телеге, а уж пятым в машине и подавно. Такая Саша-запаска, которая может пригодиться, но лучше не стоит дырявить ходовые колеса. Безусловно, я себя накручивала, причем жестоко и глупо накручивала. Но люди вообще существа неразумные, и их чувства чаще всего объяснению не подлежат.
Из эмоциональной клоаки под названием «беспочвенная рефлексия», меня спас спустившийся лифт и вышедшей из него Алеша.
Ох, Алеша. Ходячая шутка нашего агентства. В глазах мужчины плескалась вселенская боль вперемешку с обидой на всевышнего. Алешу мы всем агентством люто ненавидели, при этом умудряясь искренне жалеть.
Алеша, в широких кругах известный, как Белозеров Алексей Михайлович, а в узких — не иначе как «Алешенька-сынок», был, как вы догадались, сыном Михаила Белозерова. По совместительству хозяина нашего агентства.
Сам Михаил Белозеров был и остается местным богатеем: у него есть и рекламное агентство, и несколько пиццерий, и небольшая строительная фирма. А еще сын Алеша. Алеша-аспирант. Алеша, всю жизнь мечтавший стать журналистом, но с легкой руки папы отправленный в рекламное агентство на руководящую должность.
Реклама и журналистика — это почти одно и то же, по скромному мнению Михаила Белозерова.
«Хочешь с людьми общаться? Так вон, смотри, у нас все какие говорливые! Хочешь статьи писать? Пиши статьи про холодильники! Не хочешь про холодильники? Пиши про курорты, у нас как раз новый курорт рекламировать будут! Наш, местный! Хочешь выезжать на точки и вести репортажи? Так реклама — это как репортаж с актерами! Что, журналистское расследование? Не смей лезть к политикам! Алешенька, сынок, лучше сделай сравнительный анализ майонезов!» — вспомнила я слова Белозерова-старшего, дословно сохранившиеся в моей памяти на века.
Собственно, в рекламе Алеша не разбирался, так что его действительно жалели и ненавидели. Жалели, потому что человек он подневольный. А ненавидели — потому что проблемы он создавал в геометрической прогрессии, а вот решал их же со скоростью улитки. Если вообще решал. Ребята, находившиеся под его подчинением, рыдали горючими слезами, как и
