«Почему ты так торопишься сделать такую жестокую вещь? Это все равно рано или поздно случится…»
На слова Рахили, пропитанные горечью, усиленной воспоминаниями о погибшей много лет назад сестре, Лео ответил загадочной репликой: «Потому что я не хочу быть отцом братьев Гонкур!»
Стоит заметить, что Лео имел весьма размытые представления о братьях Гонкур. Он был совершенным образчиком того классического образования, которое уже тогда назвали «старым добрым» и для которого было достаточно, чтобы ты хотя бы знал о существовании братьев Гонкур. От тебя также не требовалось читать их произведения, но ты должен быть в курсе, что они писатели девятнадцатого века, вместе писали что-то вроде дневника и спали с одной девушкой.
Но очевидно, что намек на этих французских писателей (причем ей неизвестных) произвел на Камиллу такое впечатление, что она не переставала улыбаться от счастья, как будто после долгих лет поиска она вдруг обрела родственную душу. И ее радость была столь велика, что она даже решилась задать свой первый вопрос:
«Почему братья Гонкур?»
«Ты не знаешь, кто такие братья Гонкур?»
«Нет, но судя по имени, они французы».
«Если точнее, были французами».
Увидев вопросительный взгляд девочки, Лео вынужден был уточнить: «Они давно умерли».
Но Камиллу не интересовало, когда умерли братья Гонкур и что они вообще делали при жизни. Что-то другое привлекло ее внимание, и это стало ясно при втором вопросе (она прямо-таки разговорилась): «Сэми мне сказал, что вы много лет прожили в Париже».
Лео нравилось, что Камилла называла его на «вы». Случалось, что дети в больнице, не самого лучшего воспитания, говорили ему «ты», что его не столько сердило, сколько огорчало и приводило в замешательство. Но Камилла была воспитанной девочкой. Как бы ни были грубы ее родители, они научили ее, что к старшим нужно обращаться на «вы».
Кроме того, в своей французской школе Камилла должна была приобщиться к трансальпийской манере и любви к формальностям. Попробуй только не обратись к учителю «месье», а к учительнице «мадам». Попробуй только не обратись к ним на «вы».
«Много лет? Это Самуэль сказал? Что я прожил в Париже много лет? Что за склонность к преувеличениям у этого мальчишки! Всего лишь год. Я прожил в Париже всего лишь год».
«Много лет назад?»
«О да! Около миллиона лет назад! Представляешь, когда были Пунические войны? Когда жил Ганнибал? Вот примерно тогда».
На эту шутку она снова рассмеялась, и на этот раз Лео казалось, что от души. Он едва не поймал себя на мысли: как приятно заставить смеяться женщину! И как приятно видеть женщину увлеченной! Но когда он собирался было это сказать, как будто невидимая рука ухватила его за загривок, а не менее воображаемый голос завопил ему прямо в лицо: ты видишь женщин в гостиной? Нет? О какой это женщине ты здесь бредишь?
И почему, если Камилла всего лишь ребенок, он стал изображать из себя пожившего жизнь человека? Как он сказал? «Представляешь, когда были Пунические войны? Когда жил Ганнибал?» И она рассмеялась. Она рассмеялась, потому что Пунические войны были ей ближе, чем братья Гонкур возможно, она только недавно изучала их на уроках истории. Очевидно, ее радость объяснялась тем, что она поняла аллюзию и поняла шутку столь утонченного человека, который прожил в Париже целый год во времена Ганнибала.
«А как живется в Париже?»
«Ты никогда там не была?»
«Никогда. Хотя в следующем году моя школа организует… Возможно… Да и отец мне пообещал…»
«Я завидую тебе. Как прекрасно еще не знать Парижа».
Посмеемся. Он опять взялся за свое и начал играть. На какое-то мгновение, прислушавшись к себе, он почувствовал себя главным героем одной из комедий 40-х, которые так нравились Рахили и Самуэлю. В этих комедиях какой-нибудь худенький Фред Астер или мрачноватый Хэмфри Богарт, изображающие обычно миллионеров в кризисе, очаровывают своим зрелым шармом с долей скептицизма какую-нибудь изящную девушку с застенчивой улыбкой и красотой подростка, которая, несмотря на то, что вышла из сиротского приюта, отличается манерами юной принцессы и правильной речью. «Но возможно, ни Фред Астер, ни Хэмфри Богарт, — подумал профессор Понтекорво, возвращаясь на землю, — не позволили бы себе столь напыщенную фразу: „Как прекрасно еще не знать Парижа!“»
«Вы ездите туда часто?»
«Иногда я должен туда ездить. Это необходимо для работы. Но по возможности стараюсь избегать поездок туда».
«Почему вы их избегаете?»
Почему? Лео вдруг заметил, что сейчас он говорит правду. Может быть, он выбрал для этого не совсем подходящий момент и не совсем подходящего слушателя. Но он говорил правду. Он действительно неохотно возвращался в Париж. Кто знает почему. Опять та же история? Старинные сожаления? Оставь! К своим пятидесяти годам он добился прочного положения в жизни. Его сопровождали удача и благосостояние. Не было ничего, что бы он хотел поменять в своей жизни. И откуда эта скрытая грусть? При чем здесь грусть? Что она значит? Не хотелось бы, чтобы это оказалось какой-нибудь чепухой, вроде меланхолии, которая заставляет нас всех культивировать неуместные слащавенькие сожаления. Чувство, что мы сделали неправильный выбор, не уступили всяким романтическим бредням. Тем не менее Лео действительно неохотно ездил в Париж. В Милан — пожалуйста, в Лондон, не говоря уже о Нью-Йорке и Ванкувере. Только не в Париж.
«В этом виновата девушка?»
Это произнесла Камилла. Ее голос снова вернул Лео к действительности, вырвав его из блужданий в глубине сознания. Странно, что Камилле удалось сделать это, задав вопрос, который не имел никакого отношения к реальности. Вопрос почти неуместный.
«Девушка? О какой девушке ты говоришь?»
Лео сразу же раскаялся за свой раздраженный тон. Он надеялся, что Камилла не заметила его внезапного волнения.
«Мне это рассказал Сэми. Он сказал, что у вас в Париже была девушка».
«Ах, это говорит Сэми? А что еще он говорит?»
«Что если бы вы выбрали тогда эту девушку, он бы сейчас не родился, следовательно, он доволен, что вы ее не выбрали. А это, следовательно, радует и меня».
Жизель? Она сейчас говорит о Жизели? И Сэми разговаривал о Жизели со своей подружкой. Лео почувствовал себя неловко. Как такое возможно, что двенадцатилетняя девчонка говорит с ним о Жизели? Лео оглянулся. Вокруг все было по-домашнему, уютно и привычно. Он находился все в том же шале, которое они с Рахилью снимали в течение десяти лет. Здесь Филиппо впервые встал на лыжи, научился подниматься и спускаться по снежному склону. Запахло дымом, потому что огонь стал затухать. Снег за окном не прекращался. Откуда взялась Жизель? Лео казалось, что никто о ней не знал, он никогда не говорил о ней с Рахилью. Или говорил? Может быть, он рассказал ей о Жизели, когда они только познакомились, кто знает? Возможно. Рассказывая ей о Париже, Лео мог упомянуть Жизель, а Рахиль восстановила в своем воображении все остальное: она догадалась, что значит для него Жизель или, лучше сказать, значила. Неправильный выбор и прочие романтические бредни. Что на самом деле значила для него Жизель? Абсолютно ничего. С ней можно было хорошо потрахаться. Хорошо, но не долго. Пока хватало физических сил. Пока стояло. Вот что такое была для него Жизель. Но почему же, вспоминая о ней, сейчас он чувствует утрату, как ребенок, у которого отняли игрушку? Стало быть, недостаточно всей его хваленой мужественности, если он может быть таким слащаво-сентиментальным?
Затем Лео задался вопросом, а не была ли история с Жизелью одной из тех историй, которые Рахиль любила рассказывать мальчикам и которые приводили в восторг Филиппо? Как та история с отелем в Монте-Карло, когда он поел, а Рахиль отказалась от еды. Лео вдруг рассердился на Рахиль за ее бестактность, на ее способность разрушить все, к чему она прикоснется. За ее талант превращать фрагменты его жизни в развлечение для сыновей. А еще она смела упрекать Лео за бесстыдство! Случалось, что Рахиль говорила сыновьям об отце, как будто его не было. Иногда казалось, что Рахиль становится все более похожей на свекровь, которую она в свое время так страстно ненавидела.
А может быть, Жизель здесь была ни при чем. Может быть, эта странная девочка Камилла придумывала. Сочиняла на ходу. Вот и все. Насколько Лео удалось узнать ее за такой короткий срок, это предположение имело право на существование. Камилла не назвала никакого имени. Она сказала «девушка». Она не произнесла имя «Жизель». То, что была какая-то девушка, было нормально вообразить для натуры, которую привлекала романтика Парижа. Вообразить, и ничего более. Поэтому спокойно.
«А не выпить ли нам чаю?» — предложил Лео, чтобы выйти из неловкой ситуации, в которую он невольно загнал себя.
«Хорошая мысль… чай… Да, я бы выпила чаю», — живо ответила она.
