Для Лео было достаточно увидеть родителей Камиллы и ее отношение к ним, чтобы понять, почему она, в отличие от своих сверстниц, стремилась быть незаметной, спрятаться. Если бы к ней вдруг явился джинн из волшебной лампы и спросил, что она пожелает, ответ девочки был бы прост: «Сделай так, чтобы меня здесь не было!» Джинн: «И где бы ты хотела оказаться, малышка?» — «Где угодно, только не здесь». В этом и заключалась ее суть: где угодно, только не здесь. Это желание выражали ее прекрасные глаза и хрупкое тело, которое, казалось, готово было испариться.
Чтобы понять это, достаточно было увидеть, с каким нетерпением она старалась встать между родителями и Понтекорво. Камилла как будто хотела набросить свой волшебный плащ-невидимку на самых близких ей людей, которых она так стыдилась. Будь на то ее воля, она послала бы все к черту. Отца, мать и все, что их касалось: дубленки не по погоде, огромный «Рэнджровер» со множеством наворотов, который ждал ее у дома Понтекорво. Не говоря уже о поведении отца, в котором сквозила церемонность деревенщины, желающего произвести впечатление на известного профессора.
Они потеряли ее слишком рано, подумал Лео с сочувствием стороннего человека, которому самому не довелось испытать нечто подобное. Такое случается. Да, они упустили то, что мы с Рахилью, по крайне мере пока, в состоянии удержать: любовь, уважение наших детей. Такое частенько видишь даже в больнице. Есть родители, которые держат ситуацию под контролем, другими же вертят как хотят эти маленькие чудовища. Я пока еще хоть иногда являюсь героем для своих сыновей. И совсем другая участь выпала этому мужчине и этой женщине. По взглядам их дочери ясно, что она осуждает в них все. Верно, этот смешной тип со своей прической под викинга, одетый как чукча, больше не является героем своей дочери как минимум лет пять. А если посмотреть на ту нежность, с которой он надевает на нее курточку, чтобы защитить от холода, пренебрежение дочери должно быть для него самой большой болью в жизни, обостренной тем фактом, что он не заслужил ее и не мог понять ее причин и сущности.
Какого черта, возможно, он удовлетворял любую прихоть Камиллы и сделал для нее в сто раз больше, чем родители Лео в свое время сделали для своего сына! И где, спрашивается, благодарность этой девчонки? Только взгляд, полный стыда. Клянусь, если мои сыновья когда-нибудь посмотрят на меня таким взглядом… клянусь, что… Так размышлял Лео с добродушным сочувствием после того, как он опустил фотоаппарат и представился этой нелепой парочке, после того, как он позвал Рахиль, попросив ее в свою очередь позвать Камиллу, и увидел выражение лица, с которым та посмотрела на своих родителей, которые беседовали с ним. Да, именно так размышлял Лео, отмечая не без удовольствия, что Камилла была как на иголках и делала все возможное, чтобы они с Рахилью не заметили, из какого теста сделаны ее родители. Очевидно, она считала, что Понекорво — люди другого уровня. Пока Лео размышлял обо всех этих вещах, с жалостью глядя на отца Камиллы и гордясь собой, Камилла проявила одно из своих странных качеств. Она обращалась к отцу и матери по-французски. В этом не было бы ничего странного, если бы, например, это было своеобразной внутрисемейной игрой (как у персонажей какого-нибудь русского романа). Или, предположим, ее смешение языков, превращающее семейство в подобие вавилонской башни, объяснялось бы французским происхождением одного из родителей. Но ни отец, ни мать Камиллы не имели французских корней, более того, никто из них не смог бы изобразить что-нибудь по-французски, кроме мерси или навязчивой и популярной в ту пору фразы: Oui, je suis Catherine Deneuve[5].
Причина, по которой Камилла говорила на этом языке так бегло и с хорошим произношением, заключалась в том, что с самых первых классов она посещала французскую школу Шатобриана на вилле Боргезе. В том, что девочку послали во французскую школу, не было ничего удивительного: учитывая, что речь шла о достаточно модном образовательном заведении, эти несчастные, нажившие кучу денег, но, увы, оставшиеся сокрушительно невежественными, готовы были прослезиться при мысли о том, что их дочка посещает Шатобриан, говорит на французском почти как настоящая француженка и знается с детьми послов и проч. Так, уже с шести лет они просили ее говорить по-французски только для того, чтобы слышать, как она говорит на этом языке. Большую часть летних каникул Камилла проводила на вилле Аржентарио, приобретенной ее отцом, благодаря широкой сети магазинов кожи и меха в центре. К ним в гости часто приходили так называемые «девочки их круга». Какие-нибудь Сабин, Моник, Шарлотт, единственной задачей которых было подтягивать их дочурку во французском. Беда только в том, что дочурка, воспользовавшись сим эфемерным присутствием, исключила из своей жизни родителей при помощи языка, который для их ушей звучал как загадочная музыка. Но как-то на пляже, когда Камилла и одна из «девочек ее круга» Моник без умолку трещали по-французски, отец в порыве раздражения прервал их: «Ну хватит, черт возьми!»
С тех пор Камилла взяла за привычку говорить по-французски с отцом всякий раз, когда чувствовала в этом потребность, а он, поскольку никогда и ни за что не смог бы ее наказать, униженно смирился.
Очевидно сейчас, в присутствии Понтекорво, для этого настал самый подходящий момент. Контекст был не совсем уместный (но именно это и требовалось), хотя фразы касались непосредственно ситуации: «Oui, papa, la fete a ete magnifique! On y va, maman? Je suis tres fatiguee!»[6] Лео ничего не знал обо всей этой истории с французским и удивился, что это на нее нашло. Почему она говорила с родителями по-французски? Чтобы ситуативно выйти из этого тупика? Чтобы переключить все внимание на себя и отвлечь раз и навсегда от объекта своего стыда? Или просто привести родителей в замешательство и тем самым ускорить их уход, прекратив весь этот кошмар? Лео не знал этого точно, но если таковы были намерения Камиллы, ее стратегия отлично сработала. Ее родители засобирались убегать прочь с проворностью Золушки, покидающей своего принца, в то время как эксцентричная малышка продолжала болтать с ними на изящном «старорежимном» французском. Все обернулось так неловко, что у Лео не хватило смелости спросить у Сэми, какая муха укусила его подружку. Тем не менее по равнодушной реакции Самуэля казалось, что для него подобные сцены были обычным делом.
С тех пор Лео особо не думал о Камилле и ее странностях. По крайней мере, до тех пор, пока Рахиль не объявила ему, что их младшенький в качестве необходимого условия его присутствия в Швейцарских Альпах потребовал принять Камиллу в их команду. Так Лео стал подозревать, что эта весьма странная девчушка к тому же еще скороспелая манипуляторша. Но тогда подобная мысль скорее развлекла его. Чем он гордился более всего, так это своей терпимостью.
Да и кто здесь ставит условия? Самуэль, этот двенадцатилетний мальчишка? Это он смеет ставить родителей перед выбором? Шантажировать, не имея никакого авторитета? Невозможно поверить! Какая милая шутка!
Лео ничего не мог поделать с собой. Все это его смешило и трогало. Он был не в состоянии разделить тревоги Рахили и считал их обострением материнской ревности.
Он даже не сомневался в том, что это Камилла внушила Самуэлю идею взять ее с собой в Швейцарию. Самуэль не был столь предприимчив, чтобы додуматься до некоторых вещей. Но в то время как для Рахили такое влияние являлось причиной для беспокойства, для Лео это было чем-то веселым и очаровательным. Видеть Самуэля во власти этой странной девочки было настоящим спектаклем… Учитывая отношение Камиллы к родителям, ясно, что она хотела избежать обычных рождественских каникул с ненавистными родственниками, которые бы занимались разбором чудовищно дорогих подарков и обжорством. Да, мысль избавиться от всего этого кошмара была слишком привлекательна для нее. Ее восхищало и то, что Понтекорво, если исключить некоторые послабления, которые позволял себе Лео (какой-нибудь подарок для ребят, чтобы они не чувствовали себя слишком одинокими в бескрайнем мире закоснелых католиков), по определенным причинам вообще не праздновали Рождество. Такой случай нельзя было упускать. Так вызрел ее план операции «Анзер». И завершение его было успешным.
В Швейцарии Камилла оказалась в необычной, но, в сущности, подходящей для нее атмосфере и потому почувствовала необходимость отблагодарить того человека, который помог ей в воплощении ее грез. Эта благодарность обрела форму коротенького письма. Это было одно из тех первых писем, которые привели к тому, что сейчас наш узник — после того, как сполоснул водой лицо, не смея поднять глаза и взглянуть на своего бледного двойника в зеркале, — принялся вышагивать взад и вперед по комнате, мечтая о чашке кофе, как путник, затерянный в пустыне, мечтает об освежающем журчании фонтана.
