— И что, действительно в подобных ситуациях надо так поступать? — изумленно спросила Настя. — Вот так выделываться? Говорить: «Как скучно», когда хочешь закричать: «Вот это да! Ну и дела!».
Сашок поморщился.
— Выделываться, не выделываться, а своего возбуждения показывать никак нельзя. Это русская графиня усвоила. Но — переборщила. Достаточно было промолчать. Может быть, развести руками. Ну, может быть, фыркнуть как-нибудь многозначительно. Иначе получилось, что она слишком старается, а слишком стараться тоже никак нельзя.
— Господи, какие трудные правила! Просто с ума у вас тут сойдешь! — Настя засмеялась. И снова Сашок невольно заразился смехом. Но потом взял себя в руки.
— Понимаете, тут вот в чем дело. Англичанам нравится, когда соблюдают местные правила. Но рано или поздно наши — да и любые другие иностранцы — непременно наступят на какую-нибудь мину. Не почувствуют тонкой грани. Вот и графиня ее не заметила. И, перестаравшись, изобразила утрированную пародию на англичанку. А это местным уже неприятно. Особенно в такой тонкой области, как лицемерие. Когда так грубо пытаются подражать им, у англичан возникает неприятное ощущение, что их разоблачили, залезли в душу.
— Нет, это все заумь какая-то… Как с ними общаться нормальным людям?
— В каждой стране — свои правила… Это нормально. Знаете, пословица такая есть: «Находясь в Риме, поступай как римляне»…
Настя фыркнула: дескать, не знаю я таких пословиц и знать не хочу…
Но Сашок решил продолжать.
— Если вы встанете посреди улицы и будете рыдать, или хохотать гомерически, или плевать себе под ноги и рвать на себе волосы, то хорошим тоном считается ничего такого не замечать. Правда, если есть основания предполагать, что вы нуждаетесь в карете «Скорой помощи», то тогда могут быстренько подойти и спросить: «A ю олл райт»? Но если вы дадите понять, что с вами все о’кей, то извинятся сконфуженно и поспешат прочь, даже если очевидно, что на самом-то деле вы отдаете концы. Потому что самый большой грех — это лезть в чужие частные дела, нарушать святое — privacy.
— Холодные рыбы, короче говоря, бездушные, — сделала вывод Настя.
— Ну, нет, этого сказать нельзя! Просто все глубоко спрятано, но там, внутри, кажется, творятся процессы сложные и тонкие. Если вы вдруг попросите о помощи, то типичный англичанин может даже все свои дела бросить, пойти показывать вам дорогу, а то и карту из машины достанет и развернет, и так далее. Найденный кошелек, не говоря уже о мобильнике, может для вас сберечь. Копейки на мелочах экономят, противно просто, но, с другой стороны, при малейшей возможности даже в скромный бюджет закладываются расходы на чарити — благотворительность. Мне не раз предлагали помощь — и в долг, и просто так. Моим русским приятелям какой-то не слишком богатый джентльмен, почти с ними не знакомый, некоторое время оплачивал обучение дочери — пока они не стали на ноги. Все равно, говорит, я тысячу фунтов в год выделяю на благотворительность.
— Юродивый какой-то… — пробормотала Настя.
— Да нет, это такие характеры… эксцентричные… Но это все речь о британском среднем классе, а в обществе здесь произошла большая поляризация. Веками ловко высасывали таланты из низших классов, с помощью грамматических школ…
— А это что еще такое? Грамматике, что ли, учат… Так на кой она в современном мире?..
— Нет, нет, какая грамматика… только название такое… историческое. Сейчас их осталось очень мало, но долгие годы они являлись очень важным институтом… О, это такое интересное явление! Такая была губка: выкачивала таланты из нижних социальных слоев.
— Как это?
— А вот так! Самым натуральным образом! Еще есть популярное сравнение — их называют иногда социальной лестницей. Или лифтом. Начиналось это с самого детства. Вот родилось в семье деревенского кузнеца Смита двенадцать детей. Семеро поумирали в раннем возрасте. Но пятеро выживших — крепкие такие ребята. Голод, антисанитария, тяжкий физический труд — все им нипочем. Туповатые, правда, в знаниях не заинтересованные. Не до знаний им, не до абстракций, когда выживать надо. Но есть одно исключение — третий сын демонстрирует явные способности и тягу к учебе. Память отличная. Так вот гены легли. И сельский священник уговаривает родителей отдать его в грамматическую школу. Там образование дают отличное — не хуже, чем в самых дорогих частных школах. И оттуда — прямая дорога в университет. В крайнем случае, если зарабатывать надо начать скорей, можешь в бухгалтеры пойти, в счетоводы. Или в учителя. А то и в банк возьмут, мелким клерком для начала. Но с перспективами. Ведь закончить грамматическую — значит получить на всю жизнь некий сертификат, свидетельство и знаний, и трудолюбия, и упорства. Работу хорошо оплачиваемую найти — не проблема. Работодатели за тобой гоняются, а не ты за ними. Дети сына кузнеца запросто могли подняться еще выше по социальной лестнице. Не успеешь оглянуться, и несколько поколений спустя вон он где, потомок неграмотного кузнеца Смита, — в Кембридже историю преподает, всемирно известный профессор. Или в правительстве решения принимает, а то, глядишь, и в палате лордов заседает, титулом обзавелся и состоянием. Вот что такое грамматические школы. В период расцвета их было несколько тысяч по всей стране. Целая индустрия подготовки управленческих кадров для империи. Год от года вливали в элиту свежую кровь, вычерпывая таланты со дна общества, чтобы не пропадали они даром, а служили усилению могущества и богатства страны и ее населения. Мне кажется, в них, в этих школах, одна из главных причин, почему Британия стала великой, повелевала морями и так далее.
— Но почему название такое странное — грамматические? — спросила Настя.
— Англичане относятся к архаизмам с огромным почтением. Считают, что в этом проявляется верность традиции, прочность связи времен. Вот и это название со Средних веков идет. Грамматическими эти школы назвали потому, что там поначалу изучали латынь — с особым упором на грамматику. Позднее программа обучения постепенно расширялась, стала включать в себя сначала другие языки, а потом и всё остальное.
Настя некоторые время сидела и молчала, видно задумалась. «Ага, это я угадал! Про грамматические школы ей интересно было!» — обрадовался Сашок.
Наконец она прервала молчание:
— Ну хорошо… таланты, значит, вычерпывали… А остальные, менее талантливые или такие, которых священник не заметил, — с ними-то что происходило? Оставались прозябать на дне?
— Ну, в общем, да… Интересно, что ты рассуждаешь как левый лейборист… Они институт грамматических школ всем сердцем ненавидят и пытались с ним покончить раз и навсегда. Сейчас грамматических школ осталось всего ничего — пара сотен на всю страну. И да, это правда, у всего на свете есть своя цена. Есть неслабое негативное последствие и у такой вот системы отбора талантов. Что там теперь творится на дне, среди, так сказать, выжатого жмыха, среди, условно говоря, класса футбольных хулиганов, страшно подумать… По некоторым признакам это не то что люди из другой страны, но просто-таки с другой планеты… ну, и иностранцев всяких со своими нравами тоже, действительно, понаехало страшное количество. В том числе и нашего брата, русского, которому все эти английские тонкости и цирлихи-манирлихи по барабану…
— Может, сделаем из них со временем нормальных людей? — предположила Настя. — А то вот что-то одеты так… просто странно смотреть…
— Да, — согласился Сашок, — у интеллигенции, у среднего класса считается пошлым хорошо, красиво одеваться. То есть особой грязнулей выглядеть тоже нельзя, но если все такое потертое, старенькое, заштопанное, то в самый раз. В очередях стоять не умеют, но именно поэтому и переносят их стоически, когда они все-таки возникают. Если, скажем, самолеты, поезда или автобусы ломаются, или опаздывают, или отменяются. У нас бы орали давно, матерились, душу отводили, морду бы грозились набить. А здесь нет, стоят себе тихонечко часами, молчат или переговариваются вежливо и негромко — просто идиотизм! Вообще позволяют коммунальным службам и общественному транспорту издеваться над собой сколько угодно. Терпят все безропотно. Почему? Потому, возможно, что именно индивидуалисты до мозга костей. Не умеют вести себя как толпа. А иногда ведь надо. В электричках и в метро нелепы как бараны, это Беник верно подметил. То есть скапливаются у дверей и никак не сообразят пройти в середину, где пусто. Пока кто-нибудь с континентальной психологией не прикрикнет на них: «Will you move down a bit?» А то и просто: «Move down!» А по-английски, если не сказать «плиз» или «уилл ю», получается очень грубо. На русский это надо переводить как «Подвинетесь вы в середину или нет, черт бы вас подрал!» Тогда сдвигаются, хотя и неохотно.
Сидячие места в транспорте вообще-то уступать не принято — разве что беременным и инвалидам. Наверно, потому, что и предложение чужому человеку нагретого тобой сиденья — тоже как бы слишком интимный акт, вторжение в частную сферу. Ну, или что вот вы, например, подумаете о такой ситуации: человек в поезде вышел в туалет, оставив газету и куртку на сиденье. Возвращается и видит, что куртка зашвырнута на полочку над головой, на сиденье же сидит чужой дед и читает его газету! Причем тут же понимает, что пришел владелец газеты и куртки, извиняется, вскакивает, предлагает занять законное место. Но старика заставлять стоять неудобно, приходится самому дальше ехать стоя. Но главное во всей этой ситуации другое. Сидящая рядом женщина густо краснеет. Она явно очень смущена. После долгих колебаний она решается и тихонечко рассказывает, что старик, оказывается, осведомлялся у нее, не занято ли место. Но она не решилась ответить категорически. «Знаете, одна из этих неловких ситуаций…» Что — неловких, почему — неловких? Почему не объявить на весь поезд, как сделали бы в России: «Да сидел тут один, в сортир, небось, двинул».
