Я была совсем ребенком и всегда верила словам Патрика. Поэтому никогда и не усердствовала. А смысл? Если мне это не понадобиться, зачем засорять голову лишней информацией?
Но вот сейчас, смотря в сочувствующие глаза Доминика, поняла насколько была неправа. И готова была исправить свои ошибки, а заодно и узнать, что же такого я натворила, если Домик предрекал мне столь ужасную и позорную смерть?
Задумавшись, я почти вышла из лесной избушки, как вдруг негромкие слова Доминика остановили меня:
— Я подожду Ульяну. Что-нибудь передать ей?
— Нет, — сжала губы я. — Она права. Не пристало принцессе общаться с простолюдинами.
И стараясь не замечать тяжесть и боль в душе, вышла из дома.
Шел дождь. Не замечая ни темного неба над головой, ни пронизывающего ветра, я побрела в сторону города. Домой.
Глава 14
Орнелла
Ноги несли меня сами, потому что голова была наполнена не мыслями, а обрывками воспоминаний, которые перекатывались в ней, словно разноцветные горошины в рыбьем пузыре. Отключившийся разум не напоминал о себе, и только подойдя к калитке сада я вдруг замерла оттого, что ясно увидела ближайшее будущее:
Доминик женится на Ульянке и увозит ее в свое королевство, выдавая ее за меня. А я прячусь в лесной избушке, по ночам тайно пробираюсь во дворец, вернее, в библиотеку, из которой беру книги, чтобы учиться… неважно чему. Главное, чтобы Савка готовил еду. Каждый день. Три раза.
Этот бред возник перед моим внутренним взором столь явственно, что попасть ключом в скважину замка я даже не пыталась, а долго смотрела на сучок в доске калитки. Плохо видно. Смеркается уже. Это и вывело из оцепенения. Привидится же! Ужас!
В своей комнате я быстро переоделась, извлекла из дверной ручки верную кочергу и с непонятной нежностью некоторое время держала ее в руке. Вот вещи — это надежно, — постигшее «откровение» вызвало очередной ступор перед дверью. Теперь я думала о предметах. О кинжале, который не позаботилась забрать у Доминика. О корзинке, забытой на столе в Улиной хибарке. Да, её содержимое попало туда, куда и предназначалось, но сама-то эта корзинка моя. И я просто обязана вернуться и забрать ее. И потребовать у принца свой кинжал.
Наконец, поставив кочергу в держатель у камина, я открыла дверь в свой будуар. Ни одной фрейлины, зато мама сидит в кресле. При виде меня она встала и уже открыла рот для вопроса, но слова не успели сорваться с губ — оказывается, я уже рыдаю на ее груди и бормочу что-то невразумительное. Вот, оказывается, чего мне не хватало. Маминого тепла, нежных сильных рук… сильных рук. Она ведь поправилась и только сегодня полдня провела в седле! Опасно же!
А потом вернулась из города София и мы втроем уплетали «лирический» ужин, приготовленный искусными Савкиными руками.
Ночь прошла в спокойном сне о сильных и нежных руках… негодяя Савки и утром я проснулась озадаченной и, почему-то, не слишком огорченной. Вернее, наоборот — хотелось мурлыкать себе под нос веселую песенку, поэтому, отменив завтрак в постель, я сразу отправилась пожелать маме доброго утра. Она уже проявляла признаки нетерпения, собираясь снова отправляться на поиски нашей пропажи.
То, что пропажа эта меня ни капельки не волнует — это не важно. Важно, что мама волнуется из-за этого… презрительные эпитеты память задвинула куда-то далеко и теперь напряженно копалась на дне какого-то трухлявого сундука, делая вид, что не может быть полезной… сегодня.
— Ма! Сон мне был, что найдется наш блудный принц, и даже не очень пораненным.
— Такой же сон, как и про творог, молоко и сыр? — мама улыбнулась, а я кивнула.
А потом София снова доставила из города настоящую еду и я радовалась и прекрасному маминому аппетиту, и Савкиному мастерству. Более ничего меня не занимало — только самые простые желания и ясные мысли. Припомнилось вдруг из Улькиных тетрадок, что это случается с больными, когда искусному лекарю удаётся вывести из их организма лихую отраву или извлечь паразита (фу, какая гадость). Неужели я была отравлена своим собственным ядом? И, излив его вчера… эта гипотеза мне не понравилась.
Нет. Я, как и раньше, самая умная, изобретательная и прозорливая. И придумала, как незаметно для Отца-Настоятеля вылечить маму, обреченную его коварством на гибель, и как тайком есть самую лучшую еду, сделанную руками самого лучшего Савки.
Поймав себя на том, что в который раз подряд мысли мои возвращаются к негодяю, трусу и вообще сыну сапожника, я сделала вывод о том, что душевное равновесие покинуло меня в неизвестном направлении и надо его где-нибудь поискать.
Как ни странно, для поисков я выбрала библиотеку. Самый толстый фолиант, взятый наугад и раскрытый на произвольном месте не сообщил мне ничего — я не воспринимала смысла прочитанного. В голове был прежний тарарам, только на этот раз с папуасскими плясками, гиком и присвистом. Мысли толкались в голове, мешая друг другу, а их теснили снова обрывки воспоминаний и глупые видения.
* * *
Вывел меня из этого состояния — как ни странно — Доминик. Его Высочество водрузило рядом со мной корзинку и положило кинжал.
— Нам подумалось, что это тебе понадобится.
Вот тут-то и вернулась ко мне я сама любимая. Он сказал «нам». И я знаю, кто именно эти самые «мы». Чтобы этот лощеный красавчик, да не уговорил простушку Улю! Ой, что-то было!
Но этикет, воспитание и врожденная мудрость не позволили мне падать в обморок или вопить от возмущения, узнав, что жених изменил мне еще до свадьбы.
— А что еще «нам» подумалось? — я спросила это с выражением заинтересованности, не более того. Ни одной капельки яда в интонации не было, как и высокомерия. Ну, надеюсь.
Доминик устроился на стуле — кажется, подумалось им многое — и простым дружелюбным тоном продолжил:
— Ульке надо понять, как она ко мне относится. Что я к ней неровно дышу, ей давно известно, — он фыркнул. — Она даже посылала меня в дальнюю деревню искать себя, как-то. Проказница! — это было сказано с такой нежностью, что почувствовала себя обделенной. Я тоже умею проказничать!
Между тем принц продолжил:
— А меня она просила убедиться, что мое к ней расположение — это не игра гормонов, а твердое намерение. Знахарка! — вот тут укол ревности оказался еще более болезненным, потому что до Ульки в знахарском деле мне далеко.
Увидев, наверное, тень пробежавшую по моему лицу, он вдруг смутился:
— Ты ведь с радостью расторгнешь нашу помолвку?
А вот на этот вопрос я ответила молчанием. Длительным и тягучим, с удовольствием наблюдая смену чувств на лице, которое привыкла видеть ехидным, издевательским, презрительным… у меня было много воспоминаний, и на этот раз они проходили перед внутренним взором чинной чередой, не мешая друг другу.
А напротив меня сидело то же самое лицо, и я легко читала на нём тревогу, надежду, мольбу. Господи, как же этот балбес втрескался в знахарку! Нет, я строгая, суровая, злая, наконец, но где-то внутри у меня бьется живое сердце, и оно может этого просто не выдержать.
— С радостью, — ответила я. А что мне еще оставалось?! Этот лощеный хлыщ умеет убеждать. Ведь убедил же мудрейшую и рассудительнейшую меня, что я его ненавижу. Кажется, этот крест мне придется нести до могилы.
Доминик улыбнулся и кивнул. Видно было, что от вздоха облегчения ему удалось отказаться с огромным трудом.
— Тогда, пока время терпит, я полагаю, нам стоит решить две непростые задачи. Разобраться, почему вас с Ульянкой разлучили и поискать твоего папу. Что раньше?
— Папу, — я не раздумывала. В конце-концов старые тайны могут и подождать. А на галерах гребцов бьют плетьми.
— Ульянке потребуется несколько дней, чтобы собраться — надо закончить лечение нескольких пациентов. А для того, чтобы дорога была как можно более приятной, думаю, нам стоит взять с собой искусного повара — ты ведь ценишь хорошую кухню.
Вот тут-то я и призадумалась. Как Улька могла догадаться про Савку, тем более, что и я сама ни в чем не уверена? Знахарка!
— Уленька заходила к сыновьям цирюльника и они припомнили кое-какие детали их плена, про которые забыли рассказать тебе. Она как опытный знахарь посочувствовала им настолько, что они растрогались и повторили заново всю повесть о своих мытарствах.
Ага. Доминик уловил мое недоумение, но отнес его на счет другого обстоятельства, не принятого мной во внимание. А этот обалдуй весьма проницательная каналья! Спрашивать про повара я не стала, чтобы не вызвать подозрений. Что-то к этому слабосильному трусу в глубине неприступной и гордой меня все-таки шевелилось. А что я в этом понимаю — слабое, беззащитное и нежное создание.
А неплохо, однако, им с Ульянкой «подумалось»! До утра ведь не появлялся во дворце, если не дольше. Момент его возвращения я пропустила, потому что была занята чтением этой, как ее, — я с интересом взглянула на обложку.
