— Ееее! — застонал Артур горестно, а Аня за моей спиной вскрикнула.
Но мои руки работали уверенно, точно это был мой сотый по счету, а не первый в жизни карп, вот наконец и узелок — теперь все, теперь все, теперь можно отдохнуть и показать им обоим — как ловить рыбу!
— Закурить дай! — небрежно обратился я к Артуру.
— Ты че? — вылупился он на меня. — Ты его вытащи сначала!
— Сходи, сходи, принеси мне цигарку! Нам с рыбкой перекур надо сделать.
Артур исчез в тумане, охая и вздыхая, а я в это время обернулся к Ане и встретился с ней глазами. Они выражали испуг, нетерпение, интерес и уже по крайней мере не смотрели на меня как на пустое место.
Я закурил от услужливо поднесенной мне спички и, выпуская кольцами дым, присел, стряхнув пепел.
— Серега! Что ты тянешь?
— Да теперь уже не уйдет, — отозвался я с ленцой и стал снова подтягивать леску, но она не шла. Я потянул сильнее, леска сидела мертво и давала слабину, стоило ее отпустить. Камни… Пока я пижонил, карп запутал леску в подводных камнях, и это конец, и ему, и мне. Я представил, что сейчас выдаст Артур, как я буду выглядеть в Аниных глазах, и не решался во всеуслышанье объявить, что случилось.
— Не идет? — спросил Артур, и в глазах его вспыхнула надежда.
— Что ты встал тут? Что ты пялишься на меня, как баба? Лезь в воду живо! Ну! — заорал я в спасительной догадке.
— Зачем?
— Идиот! — сказал я с наслаждением. — Будешь леску отцеплять.
Артур плюхнулся в воду, нырнул, нащупал жилку рукой, и через мгновение она снова натянулась, карп сделал последнюю свечку, а я перед самой физиономией ночного купальщика, поддерживающего рукой трусы, выкинул добычу на берег.
На песке лежал длинный, почти в метр зеркальный карп, упитанный, склизкий, с темной чешуей и могучим хребтом, с растопыренными жабрами, и вздрагивал, собираясь взмахнуть хвостом. Я живо достал нож и под испуганный Анечкин вскрик всадил его карпу в голову.
— Хорош, хорош, — растерянно бормотал мокрый, покрытый пупырышками студиозус, и на его лице было написано такое же безнадежно горестное выражение, как все эти дни на моем.
Только теперь я почувствовал, что устал. Наш поединок с карпом длился минут двадцать, не меньше, уже совсем рассвело, появилась долгожданная рябь на поверхности водоема, и Артур засуетился вокруг закидушек, ожидая поклевки.
На Аню он просто не глядел, пробовал поминутно леску, спрашивал, что там насажено, и в сомнении качал головой.
— Артур, я хочу домой, — сказала Аня.
Он поглядел на нее все теми же безумными глазами, будто только сейчас ее увидел, и в отчаянии от ее бестолковости воскликнул:
— Малыш, сейчас, когда уже рассвело, но еще не взошло солнце, будет брать самая крупная рыба.
Так было написано в его любимой книжке, но я-то знал, что мой карп распугал всю рыбу в округе и ничего он не поймает.
— Артур, я хочу спать, — капризно повторила Аня.
Теперь он даже не обернулся, ему почудилось, что колокольчик слегка тронулся, Артур схватил рукою леску и замер, готовый подсечь.
— Артур, скоро проснется бабушка. Мы должны успеть вернуться!
— Давай я тебя провожу, — сказал я Ане.
Она скользнула по моему лицу ленивым взглядом, сощурилась, но я выдержал этот взгляд — лежащий на песке карп придал мне сил.
— Артур, мы уходим! — сказала Аня, топнув ножкой.
— Ага, ага, — закивал он, хлопая на голой спине комаров.
Я засунул карпа в холщовый мешок, и мы пошли домой. Я шел впереди, гордый собой, недоступный, как кавалер Золотой Звезды, попыхивая на ходу папироской и время от времени перекладывая мешок с одного плеча на другое. А Анечка дулась — она дулась на росу, вымочившую ее кроссовки и шерстяные носки, на комаров, на Артура, на карпа, на меня, она ждала, что я снова начну лебезить, — но я теперь сам себя не узнавал, этакого плотного мужичка в посконной рубахе с пушком на верхней губе.
Когда мы подошли к Аниному дому, играли гимн, на террасе в утреннем чепце восседала Ксения Федоровна и пила кофий. Увидев нас, она направилась к Ане, сверкая рассерженными глазами, но я выступил вперед, загораживая свою спутницу и протягивая старушке мешок.
— Ксень Федна, подарочек вот вам, — сказал я как умел обаятельно.
— Аня!
— Что Аня? — устало произнесла моя изменница.
— Где ты была?
— Так, Ксень Федна, — снова вмешался я, — вы думаете, легко такое животное вытащить? Вы бы видели, как наша Аня работала!
А карп в утреннем розоватом освещении был превосходен, недаром он прозывался зеркальным, и на его боку отражалось мое самоуверенное, бабушкино суровое и Анино трогательное лицо.
— Ну ладно, — Ксения Федоровна сменила гнев на милость, — если ты была с Сережей, то я спокойна, — и поворотилась ко мне: — А ты вечером приходи, я его приготовлю.
— Благодарю, — ответил я с достоинством.
В то утро за все это время я спал нормальным сном здорового подростка, и лишь часа в три дня меня разбудил свист Артура. Мой друг выглядел еще страшнее, чем ночью, бледный, осунувшийся, с красными слезящимися глазами, он смотрел на меня растерянно и жалко.
— Старик, дашь мне еще закидушки на одну ночь?
Своих закидушек у него не было: Артур всю жизнь ловил рыбу поплавочными удочками и говорил, что иначе теряется удовольствие от созерцания игры поплавка на поверхности воды.
— Да бери, — пожал я плечами, стараясь никак не выказать своей радости и вспугнуть Артура.
— Спасибо, Серега, век не забуду, — проговорил он торопливо и исчез.
А я потянулся и пошел досыпать, но сон уже не шел, и я взял дедову электробритву, впервые в жизни прикоснувшись кружочками лезвий к подбородку.
Карп был изготовлен превосходно, ни до, ни после этого дня я не ел ничего подобного. Мы чинно сидели за столом, беседовали на садоводческие темы, о женщинах-революционерках, но вот кончились последние известия, и мы снова остались одни — Аня и я, и больше не мешал нам незваный гость Артур. Но, увы, наших прежних безмятежных ночей было уже не вернуть, и по Аниному беспокойству я чувствовал, что она думает об Артуре, и даже отсутствующий, он стоял между нами. Мне бы сейчас встать, подойти к ней, закинуть ее голову, обнять: ну что, малыш?
Но какой она мне малыш… Она ждала своего Артура, и тогда я встал и сказал:
— Ну пока?
— Иди, Сережа, — и в ее голосе прозвучала благодарность.
И мне вдруг стало так за нее обидно, что впору было кинуться самому на карьер и приволочь оттуда этого дурня. Ну куда там!
Я вышел из дома и побрел, не разбирая дороги, и теперь мне было не больно, как прежде, а как-то тяжело, однако эта тяжесть казалась посильной, точно я сам добровольно ее на себя взвалил.
Я почувствовал раньше, чем увидел или услышал, догадался, что из темноты на меня снова бежит Найда, выдернул из забора кол и шагнул навстречу овчарке.
Найда отступила, она была умной собакой.
— Пошла отсюда!
Они тихо зарычала и стала отступать, точно выжидала удобный момент для броска, но я сделал упреждающее движение, и она так же бесшумно исчезла в ночи, как и появилась.
А я дошел до своей калитки, бросил кол и сел на лавку. Закурил. Вот все и кончилось.
Два следующих дня были пасмурными, с несильным юго-западным ветром, благоприятствующим клеву. Но Артур не приходил, и, значит, карпом у него не пахло. Он пропадал на карьере с утра до ночи, облизывал пересохшие губы, тер тыльной стороной ладони глаза и иногда заскакивал домой перекусить. А я помогал деду чинить сарай, и на душе у меня было пусто и тихо.
Но на третий день открылась калитка, и в сад вошла Аня. Боже мой, что с ней сделалось! Она выглядела хуже своего возлюбленного.
— Сереж, пойдем рыбу ловить.
— Так ведь клева не будет, Аня.
— Бабушка просила еще ей карпа поймать.
— Ну тогда пойдем, — сказал я обреченно.
По счастью, это была последняя ночь того дачного лета, и только однажды мне пришлось увидать искаженное злобой лицо студента, решившего, что я непонятно почему решил ему отомстить и привел для этого на рыбалку бабу, которая полночи проревела в двадцати шагах от костра и так и не дала ему вытащить карпа.
На рассвете начался дождь, и мы пошли домой. Нашу глинистую дорогу размыло, и так мы и шли, спотыкаясь и падая: впереди налегке яростный Артур, за ним с закидушками шел я, а позади всех плелась Анечка и продолжала, не стесняясь, в голос всхлипывать то ли потому, что хотела обратить на себя внимание, то ли ей уже было все равно. Но мы шли не оборачиваясь и, дойдя до улицы Крупской, расстались, чтобы уже никогда не встретиться.
Сиг
Озеро возникло внезапно. Казалось, мы будем вечность плыть сквозь заросли кувшинок и камыша, пытаясь определить по движению воды и наклону колышащихся водорослей, куда течет извилистая, измучившая нас за два дня сплава речка. На карте ее не было, в описаниях про нее ничего не говорилось, но когда мне начинало чудиться, что мы окончательно заблудились и байдарка упрется в тупик, течение вдруг убыстрялось, и за поворотом возникали перекаты. Дважды мы пропарывались, клеились, злясь друг на друга и проклиная болотистые, поросшие осиной и ольхой берега, где было невозможно развести костер, но водилось столько мошки, что из наших пупков текла кровь. Мы продирались сквозь эти заросли с уверенностью, что вот-вот за поворотом окажется устье, но по-прежнему вокруг была тяжелая, густая чаща, над которой стояли тучи гнуса, и когда утром третьего дня открылась и ударила в глаза обжигающая, взбитая ветром гладь озерной воды, я понял, что если б еще через полчаса этого не случилось, я бы лег и умер.
