А потом они уже больше не говорили. Они держались друг за друга, закрыв глаза.
И вдруг они почувствовали сильный толчок, заставивший их очнуться. Береза наткнулась на утес Ревущий. Толчок заставил дерево повернуться и изменить направление. И прежде чем поток снова подхватил его, оно подплыло ближе к берегу.
— Давай попытаемся, Ронья! — крикнул Бирк.
Он оторвал ее от дерева, в которое она вцепилась, и они оба оказались в пенящемся водовороте. Теперь каждый должен был бороться за свою жизнь, сражаясь с безжалостным потоком, который изо всех сил старался утащить их к водопаду. Совсем рядом, у берега, вода была спокойной, но добраться до нее было нелегко.
«В конце концов Ревущий победит», — думала Ронья. Силы у нее иссякли. Ей хотелось сдаться, лечь неподвижно, позволить потоку унести ее и исчезнуть в водопаде.
Но впереди плыл Бирк. Он оглянулся и посмотрел на нее. Потом он оборачивался снова и снова», и тогда она решила попытаться еще раз. Она опять стала бороться, пока совсем не обессилела.
Но теперь она уже очутилась в спокойной воде, и Бирк потащил ее к берегу. И тут силы тоже оставили его.
— Мы должны… мы должны… — говорил он, задыхаясь.
В полном изнеможении они выбрались на берег. Согревшись на солнышке, они тут же уснули, не успев понять, что спасены.
Домой, в медвежью пещеру, они вернулись уже перед заходом солнца. А на площадке перед входом в пещеру сидела Лувис и ждала их.
15
— Дитя мое, — сказала Лувис, — отчего у тебя мокрые волосы? Ты купалась?
Ронья стояла молча и смотрела на мать, которая сидела, прислонясь к стене пещеры, сильная и надежная, как сама скала. Ронья смотрела на нее с любовью, но все же ей хотелось, чтобы Лувис пришла к ним в другой день, только не сейчас! Сейчас ей хотелось побыть наедине с Бирком. Ей казалось, будто в душе у нее все дрожит от пережитого ужаса. Ах, как нужно ей было в эту минуту спокойно поговорить с Бирком и порадоваться, что они остались живы!
Но вот здесь сидит Лувис, ее милая Лувис, которую она так давно не видела. И мать не должна подумать, что сейчас она нежеланная гостья.
Ронья улыбнулась ей:
— Мы с Бирком поплавали немного!.. Бирк! — Она увидела, что он поднимается к пещере, а это было некстати.
Не нужно ему было сейчас встречаться с Лувис. Ронья бросилась ему навстречу и тихонько спросила:
— Ты не хочешь поздороваться с моей матерью?
Бирк холодно посмотрел на нее:
— С незваными гостями не здороваются. Этому научила меня мать, когда еще носила меня на руках!
Ронья чуть не задохнулась от возмущения и отчаяния, сердце у нее до боли сжалось. Неужели это Бирк смотрит на нее ледяным взглядом? Тот самый Бирк, который только что был ей настолько дорог, что она готова была следовать за ним даже в кипящую бездну Ревущего! А сейчас он предал ее, стал чужим. О, как она ненавидела его за это! Никогда она еще не испытывала такой ярости! По правде говоря, она ненавидела не только Бирка, но все на свете. Все, что мучило ее сейчас так, что она была готова лопнуть от злости: и Бирка, и Лувис, и Маттиса, и виттр, и Медвежью пещеру, и лес, и лето, и зиму, и эту Ундис, которая вбила в голову Бирка такие глупости, когда он еще был грудным младенцем, и этих проклятущих виттр… нет, их она уже упоминала! Хотя она ненавидела и многое другое, что забыла перечислить, ненавидела до того, что ей хотелось кричать! Она уже сама не помнила почему, но крикнуть ей нужно было непременно, да так, чтобы горы рухнули!
Но она не закричала, а лишь прошипела Бирку:
— Жаль только, что твоя мать не научила тебя вежливости.
И юркнула в пещеру.
Она пошла назад к Лувис и объяснила, что Бирк устал. И замолчала. Она села на каменную плиту рядом с матерью, и уткнулась лицом в ее колени, и заплакала, но не громко, не так, чтобы горы рухнули, а тихо, совсем неслышно.
— Ты знаешь, зачем я пришла? — спросила Лувис.
И Ронья, всхлипывая, пробормотала:
— Уж, верно, не затем, чтобы принести мне хлеба!
— Нет, — ответила Лувис, гладя дочку по голове. — Хлеб у тебя будет, когда ты вернешься домой.
Ронья продолжала всхлипывать.
— Я никогда не вернусь домой.
— Тогда дело кончится тем, что Маттис утопится в реке.
Ронья подняла голову.
— С какой стати ему топиться? Это из-за меня-то? Да он обо мне даже не вспоминает!
— Правда, днем он о тебе не вспоминает. Но каждую ночь зовет тебя во сне.
— Откуда ты знаешь? Он что, опять спит в твоей постели, а не в каморке Пера Лысухи?
— Да, Перу он мешал спать. Да и мне мешает. Но кто-то должен терпеть его, когда ему так худо.
Она долго молчала, потом добавила:
— Знаешь, Ронья, тяжко смотреть на человека, когда он так мучается.
Ронья боялась вот-вот взвыть так, что горы рухнут. Но она сжала зубы и тихо спросила:
— Скажи, Лувис, если бы ты была ребенком и твой отец отказался бы от тебя и даже не хотел бы упоминать твоего имени, ты вернулась бы к нему? Если бы он даже не подумал прийти и попросить тебя об этом?
Лувис помедлила немного с ответом.
— Нет, не вернулась бы! Пусть бы он попросил меня вернуться!
— Но Маттис никогда не попросит! — воскликнула Ронья.
Она снова уткнулась в колени Лувис и смочила ее юбку из грубой шерсти тихими слезами.
Наступил вечер, стемнело. Самый тяжелый день был на исходе.
— Ложись спать, Ронья, — сказала Лувис. — Я посижу здесь, подремлю, а как станет светать, пойду домой.
— Я хочу заснуть у тебя на коленях, а ты спой мне Волчью песнь!
Она вспомнила, как однажды пыталась спеть эту песнь Бирку, но ей это скоро надоело. А теперь Ронье не придется больше петь ему песни, это уж точно.
Но Лувис запела, и весь мир сразу преобразился. Положив голову на колени матери, Ронья заснула при свете звезд глубоким и сладким детским сном и проснулась лишь ясным утром.
Лувис в пещере уже не было. Но свою серую шаль, которой она укрыла Ронью, Лувис не взяла. Проснувшись, Ронья ощутила тепло этой шали и вдохнула ее запах. Да, это был запах Лувис. Еще он напомнил Ронье, как пахло от зайчонка, который был у нее когда-то.
У огня, опустив голову на руки, сидел Бирк. Рыжие пряди волос свисали ему на лицо. Он казался таким безнадежно одиноким, что у Роньи кольнуло в сердце. Она тут же все забыла и, волоча шаль, подошла к нему. Потом, остановившись, помедлила: а вдруг он не хочет, чтобы ему мешали? И все же спросила:
— Что с тобой, Бирк?
Он взглянул на нее и улыбнулся:
— Да вот, сижу здесь и горюю, сестренка!
— Из-за чего же?
— Из-за того, что ты мне по-настоящему сестра, лишь когда Ревущий зовет меня. А не тогда, когда твой отец присылает людей с разными вестями. Потому-то я и веду себя иной раз как скотина, а после жалею об этом, если хочешь знать.
«А кому хорошо? — подумала Ронья. — Разве мне не обидно, что я никак не могу никому угодить?»
— Правда, я не могу тебя за это упрекать, — продолжал Бирк. — Я знаю, что так оно и должно быть.
Ронья робко посмотрела на него.
— Так ты все же хочешь быть мне братом?
— Сама знаешь, что хочу. Я и так тебе брат везде и всегда. А теперь я скажу тебе, почему я хочу, чтобы нынче нас оставили в покое, чтобы никто из замка не приходил сюда. И почему я не хочу говорить о зиме!
Это Ронье хотелось узнать больше всего. Она удивлялась тому, что Бирк не боялся зимы. «Ведь сейчас лето, сестренка», — говорил он спокойно, будто зима никогда не настанет.
— У нас с тобой только одно лето для нас двоих, — сказал Бирк. — А когда тебя со мной не будет, мне и жизнь не в жизнь. Придет зима, и тебя здесь не будет. Ты вернешься в замок к Маттису.
— А как же ты? Где ты будешь жить?
— Здесь, конечно. Я бы мог попроситься назад, в крепость Борки. Они бы меня не выгнали, я знаю. Но к чему мне это? Тогда я тебя все равно потеряю. Я даже не смогу видеться с тобой. Уж лучше я останусь в Медвежьей пещере.
— И замерзнешь насмерть.
Бирк засмеялся:
— Может, замерзну, а может, и нет. Надеюсь, ты будешь прибегать иногда ко мне на лыжах и приносить немного хлеба и соли. Да прихватишь мою волчью шубу, если сумеешь вызволить ее из крепости Борки. Ронья покачала головой:
— Если зима будет такая, как в прошлом году, на лыжах далеко не уйдешь. Я не смогу пройти через Волчье ущелье. И если ты останешься в Медвежьей пещере, тебе придет конец, Бирк, сын Борки!
— Ну и пусть, — ответил Бирк. — Но ведь сейчас лето, сестренка!
Ронья посмотрела на него без улыбки.
— Лето или зима… Кто сказал тебе, что я вернусь в Маттисборген?
— Я сказал. И я сам отведу тебя туда. Замерзать здесь я собираюсь один, если уж мне это на роду написано. Но сейчас лето, ведь я уже говорил это тебе!
Лето не вечно, он это знал, и Ронья тоже знала. Но теперь они начнут жить так, будто лето никогда не кончится, и будут стараться не думать о печальной зиме. С рассвета до заката они радовались каждую минуту сладостному теплу лета. Дни бежали, а они жили, опьяненные летом, ни о чем не печалясь. У них оставалось еще немного времени.
