— Ладно, я буду работать быстро, и мы все закончим за один сеанс.
Он едва успел достать блокнот и карандаш и сосредоточиться на лице старика, как Рут в ужасе вбежала в сторожку.
— Боже, Дэнни! Она идет сюда! Я заметила ее за деревьями. Давай сюда старика! Давай его быстрее! — Она едва не опрокинула кресло, таща его за собой на улицу. Он было пошел за ней. — Нет, оставайся, у тебя нет времени бежать. Она заметит тебя, она уже слишком близко!
Таунсенд быстро свернул в трубочку разбросанные листки бумаги, сунул их за пазуху и прижал к груди руками. О том, чтобы забраться на второй этаж без лестницы, не могло быть и речи. Он встал за дверью, которая была широко распахнута внутрь, и затаился, едва ли не вдавливаясь в стену.
До появления хозяйки Рут успела разложить складной стульчик, сесть на него и раскрыть книгу — невольную виновницу неприятностей.
Только женщина может взять безошибочно точную ноту, когда хочет показаться безразличной.
— Гляньте-ка, мистер Эмиль, это миссис Альма, — проворковала Рут. — Хочет посмотреть, чем мы с вами тут занимаемся.
После короткого молчания послышалось знакомое резкое контральто:
— Ну и чем же вы здесь занимаетесь, раз уж ты заговорила об этом? И вообще, чего ради ты привезла его сюда?
— Вы знаете, я один раз совершенно случайно оказалась здесь, и мне это место очень понравилось, — ответила Рут и продолжала, изображая испуг: — Вы помните, как нас застал ужасный ливень? Мы тогда забрались далеко от дома и не успевали вернуться до начала дождя. Мне пришлось бежать сломя голову, пока я не нашла подходящее дерево с густой листвой, чтобы укрыться под ним. А здесь все деревья такие.
Рут говорила чересчур горячо и потому не вполне убедительно, за что и поплатилась.
— Но с тех пор ни разу не было дождя, — сухо заметила Альма. — Или был?
Таунсенд услышал опять-таки чересчур веселый смех Рут, изобличавший ее притворство. Она явно строила из себя дурочку, которая не в состоянии понять истинный смысл того, о чем ей говорят:
— Но когда слишком жарко, здесь тоже очень хорошо. Я привожу его сюда, чтобы укрыться в тени от солнца.
— В парке много тенистых мест. — Голос Альмы утратил ехидство; она помолчала с минуту и сказала: — Интересно, что там внутри, в этой развалюхе?
Это была откровенная провокация, попытка проверить реакцию девушки. И попытка удалась.
Послышался глухой стук упавшей на землю книги. От волнения голос у Рут срывался, она с трудом овладела собой:
— Там не на что смотреть…
Порог чуть скрипнул, когда на него наступили одной ногой. Некоторое время стояла тишина. Миссис Альма скорее всего осматривалась, но увиденного с порога было вполне достаточно, чтобы не идти дальше.
Рут продолжала что-то говорить хозяйке в спину, стараясь оттянуть разоблачение, которое неотвратимо приближалось:
— Я держу здесь для себя немного еды и посуду, которую захватила из кухни. — Еще один подобострастный смешок. — Не знаю почему, но меня часто мучит голод. Может, у меня глисты.
— Это мы слыхали, — заговорила Альма все так же ровно и невыразительно. — Насчет того, когда человек ест за двоих.
Она продолжала стоять у входа, обшаривая глазами каждую мелочь. Не станет человек так долго разглядывать обстановку заброшенной лачуги, если видит, что ничего интересного там нет.
Слабый запах гардении проник в распахнутую дверь, которая качнулась и придавила Таунсенду нос, но он не смел шелохнуться. Да и не смог бы, даже если захотел.
Они находились так близко друг от друга, что Таунсенд боялся, как бы Альма не услышала его дыхания. Почему она так долго стоит на пороге? Уйдет она когда-нибудь или нет? Может быть, решила, что лучше чего-то не увидеть.
Наконец Альма заговорила снова. Каждое слово — словно удар отравленным кинжалом.
— Очень уютно.
Она ткнула что-то носком туфли; послышался тонкий металлический звук.
— Ты, похоже, получаешь большое удовольствие от своей игры?
Голос Рут на этот раз прозвучал спокойно и уверенно:
— Да, это очень забавно найти такое заброшенное жилье и воображать, что это твой собственный дом.
— Прямо как Мария-Антуанетта в Трианоне, — произнесла Альма с ядовитой усмешкой и добавила другим тоном: — Меня всегда интересовало, с кем она там встречалась.
Обе замолчали.
Только по ее дыханию Таунсенд мог определить, что Альма еще здесь.
Внезапно она цепко ухватилась за край двери рукой — на расстоянии дюйма от его лица; казалось, к двери прилепилась розовая пятерня морского гребешка. Расстояние было так ничтожно мало, что Фрэнк не мог сфокусировать взгляд на пальцах, они расплывались, двоились перед глазами; твердые, острые, блестящие ногти напоминали лезвия обсидиановых ножей; кольцо на одном из пальцев украшал небольшой бриллиант, а ему он представлялся размером едва ли не с грецкий орех.
Он не в состоянии был шевельнуть головой, отодвинуться — промежуток между дверью и стеной сузился до минимума. Стоило ей чуть нажать на дверь, и она бы задела его щеку кончиком пальца.
Но этого не случилось. Рука разжалась и исчезла. Что-то отвлекло внимание Альмы. Фрэнк, еще ощущавший ее близкое присутствие, внезапно понял, что ее заинтересовало.
— Разве такие лезвия не ржавеют?
Черт побери, он сегодня брился и оставил лезвие сушиться на клочке бумаги. Он проклинал себя за неосторожность.
Порог скрипнул еще раз, освободившись от тяжести. Опасность миновала. Таунсенд с облегчением набрал в грудь воздуха и медленно, очень медленно выпустил его. По носу катилась струйка пота.
Следующее замечание прозвучало уже в некотором отдалении:
— Скажу Биллу, чтобы огородил землю. Нельзя допускать, чтобы любой бродяга мог сюда забираться! Я даже днем не чувствую себя в безопасности. Во всяком случае, пока тот тип на свободе.
— Какой тип? — с деланным простодушием спросила Рут.
В ответе с явным подтекстом слышалось и явное осуждение:
— Ты знаешь, о ком я говорю. О Дэне Ниринге. О том человеке, который убил моего мужа.
Рут промолчала.
— Ну, я пошла домой. Мне было любопытно узнать, что тебя так влечет, если ты ходишь сюда каждый день. Я не раз замечала, что следы колес ведут в этом направлении, и поняла, что ты постоянно бываешь здесь, дорогая. — Она умудрилась придать последнему слову тот особый смысл, какой обычно выражается сочувствующим жестом или ехидной гримасой.
Рут блестяще доиграла свою трудную партию. Она вскочила, и поспешно сложила стульчик, на котором сидела.
— Подождите меня, миссис Альма! Вы меня так напугали, что я больше ни минуты не останусь тут одна!
Скрип колес инвалидного кресла начал быстро удаляться, и вскоре все стихло.
Последнее, что Фрэнк услышал, был низкий голос Альмы, прозвучавший уже издалека:
— У тебя руки липкие. Отчего это?
Нашла, значит, предлог дотронуться до рук девушки.
Таунсенд вышел из своего укрытия, чувствуя себя чем-то вроде банного полотенца, которым вытерлись по крайней мере три человека. Даже если бы Альма и не выразила так прозрачно свои подозрения, было ясно: она знала, что здесь недавно кто-то прятался, — если даже и не догадывалась, что этот кто-то все еще здесь.
Он вытащил свернутые листки из-за пазухи и с помощью крышки от консервной банки поднял одну из подгнивших досок пола.
Когда сумерки окончательно сгустились, голод привел Таунсенда к сторожке. Он не подходил к домику целый день, прячась среди деревьев и превратившись в настоящего лесного бродягу без крыши над головой. Ему вовсе не хотелось встречаться с незваными гостями, которые могли туда нагрянуть, сообщи Альма в полицию о своих догадках. Он собирался провести эту ночь на открытом воздухе. Тихая и сухая погода вполне тому благоприятствовала. Надо взять одно из принесенных Рут одеял и завернуться в него — не такая уж большая разница, спишь на голой земле или на полу в сторожке. Но прежде всего надо было что-то съесть, пусть даже всухомятку.
Ни один индеец никуда и никогда не пробирался так осторожно и искусно, как Фрэнк к одинокой хижине на полянке. Он подошел к сторожке с задней стороны и еще долго сидел скорчившись за деревом, чутко вслушиваясь в тишину. Если бы в сторожке кто-то был, за это время он наверняка чем-нибудь выдал бы себя. Убедившись в безопасности, Таунсенд завернул за угол и пополз вдоль боковой стены. У следующего угла снова замер и прислушался. Сторожка была пуста.
Он быстро преодолел оставшееся до двери расстояние. Дверь была отворена, хотя, уходя, он ее прикрыл. Это на минуту его насторожило, но ведь дверь сама могла распахнуться от ветра.
На внутренней стороне двери, на самом верху, он увидел пришпиленный белый листок. Даже в темноте можно было разглядеть на нем несколько написанных от руки строчек. Согнутая шпилька или кусочек проволоки, прикреплявший бумажку, отскочил и упал.
