мне, тихим голосом продолжал раненый. – Я видел что-то очень прекрасное, цветы и солнце и самого себя здоровым очень сильным, взбирающимся на высокую, высокую гору… И будто с целью взглянуть на себя, такого необычайного, я встал с кровати и подошел к окну… И я проснулся. Это был сон.
Поручик замолчал, а вслед за тем я услышал какие-то странные, хрипящие звуки. Я понял, что Р. плачет. Но что я мог сказать ему в утешение?
Не подумайте, что я оплакиваю себя, – погодя и поминутно запинаясь, опять заговорил раненый. – Но я женат… всего год… и у меня маленький сынишка… И вот, когда меня ранило, я дал телеграмму жене, что я остался цел. Я не знал, что у меня будут отрезаны ноги. И теперь каждый день я жду приезда жены и все время провожу в напряженном ожидании… Даже когда сплю, и тогда прислушиваюсь. Я боюсь, что вот-вот войдет моя Танечка, счастливая, что я жив, радостная подойдет ко мн. Но прежде, чем поздороваться, я должен буду сказать ей: – не радуйся. Затем я откину одеяло, и она увидит, что у меня нет ног. Неправда ли, я должен начать с этого? Скрыть нельзя… Пятью минутами позже удар будет сильнее… надо сразу… Я много уже об этом думал. Ну, а потом что? Впереди? Нищая, никому ненужная, больная жизнь. Дал бы Бог, чтоб она была короткой…
– Голубчик, вы смотрите очень мрачно… Вы не один искалечены и как можно вам говорить о нищете? Защитникам родины общество, государство…
– Что? Помогут? – с некоторой живостью перебил меня Р.: – не забудут, вы думаете? Пройдет немного лет, и все забудется. И именно потому, что нас, искалеченных, очень много. Да и что в нас особенного? Что особенного сделали мы? Я, по крайней мере? Стоял у орудия и даже немцев не видел, и даже боя почти не было, – упал откуда-то снаряд, совсем случайный, как будто только для того, чтоб, разорвавшись, меня поранить. Вот и все.
Я не спорил, но неужели прав Р.?
Александра Федоровна, 20 ноября
Мне пришлось перевязывать несчастных с ужасными ранами <…> они едва ли останутся «мужчинами», так все пронизано пулями, быть может, придется все отрезать, так все почернело, но я надеюсь, что удастся спасти, – страшно смотреть, – я все промыла, почистила, помазала иодином, покрыла вазелином, подвязала, перевязала – все это вышло вполне удачно, – мне приятнее осторожно делать подобные вещи самой под руководством врача. Я сделала три подобных перевязки, у одного была вставлена туда трубочка. Сердце кровью за них обливается, – не стану описывать других подробностей, так как это грустно, но, будучи женой и матерью, я особенно сочувствую им.
Ф. А. Степун, 20 ноября
Недавно мы вошли в город, только что покинутый отброшенными неприятельскими войсками. Ужасное впечатление. Весь город буквально перевернут вверх дном. Улицы и вокзал завалены, загромождены всяким домашним скарбом. Очевидно, жители пытались кое-что вывезти и не успели. <…> Над всем городом стоит вой оставшихся жителей. Происходит необходимая реквизиция керосина, сена, овса, скота. У уличного фонаря дерутся из-за керосина две русинские женщины. Их, восстановляя порядок, разгоняют казаки. У каждого под седлом бархатная скатерть или вместо седла шитая шелками диванная подушка. У многих в поводу по второй, по третьей лошади. Лихая публика. Какие они вояки, щадят или не щадят они себя в бою, об этом мнения расходятся, я своего мнения пока еще не имею, но о том, что они профессиональные мародеры, и никого и ни за что не пощадят – об этом двух мнений быть не может.
«Московская копейка», 22 ноября
За последнее время в Москве замечается сильное вздорожание продуктов первой необходимости. Мука поднялась в цене на 5 – 10 копеек на пуд. Дорожает и овес, поднявшийся с 1 рубля за пуд до 1 рубля 35 копеек. Все товары шедшие к нам из заграницы: кофе, какао, перец, горчица, рис и другие сильно поднялись в цене – некоторых из этих продуктов даже совсем невозможно встретить на рынке.
Начало сильно повышаться в цене масло и яйца. Это объясняется тем, что прекратившийся было первое время вывоз начал налаживаться вновь. Эти продукты стали вывозить в Швецию и Англию. Фрукты сильно поднялись в цене и особенно те, которые шли из Италии, Греции, Египта. Апельсинов совсем нет, а лимоны продаются по 20–25 копеек штука. Их имелось очень немного и скоро совсем не будет. Предполагается наладить получение апельсинов и лимонов из Японии и Персии.
Спички в настоящее время уже начали продавать по 5 копеек две коробки. Вздорожание спичек объясняется акцизом на них. Некоторые торговцы повышают цены на товары самостоятельно, независимо от рыночных цен.
«Утро», 23 ноября
«Фельдмаршал Пруссии» – пьеса на тему дня и самая худшая из таких и без того обыкновенно плохих пьес. С. Д. Разумовский потерял всякий стыд и написал не «хронику-памфлет», к чему он стремился, а какую-то сплошную околесицу, лишенную всякого смысла, бессодержательную. Видите ли, – это «хроника». Но ведь в хронике требуется соблюдение истории. А почтенный автор воскресил зачем-то Бисмарка, и он беззастенчиво стал требовать у одной славянской земли пропуска войск, отправленных для карательной экспедиции в другую славянскую страну. Что это значит? Может быть, одна «славянская» страна – Бельгия, а другая – Франция? С таким замечательным выводом С. Д. Разумовского можно поздравить. Это – памфлет! Но ведь писать о том, что кайзер все время пьет пиво, а придворные кричат «hoh”, – это значит ничего не писать. Вообще эта пьеса прямо опозорила своего автора, и С. Д. Разумовский должен сгореть со стыда. Следовало бы сделать то же самое и Незлобину, поставившему пьесу в своем театре. Ведь если и написать подобную пьесу – позор, то и поставить ее – позор. <…> В общем – кошмар, но этот кошмар имеет успех – наша публика любит сильные ощущения.
Н. Д. Мурсатов, 25 ноября
Утром позавтракали и пошли мы в местечко Новорадомск, разыскали мы тут своих. Тут выдали хлеба, не знаю по сколько, но хлеб был вовсе сырой, даже нельзя было есть – я не получил. А можно было тут купить – за фунт черного хлеба платили по 10 копеек. Это было в 12-й день нашего похода. В местечке Новорадомском половина колокольни разбита снарядом.
Мы пришли в местечко, где штаб 33-й дивизии, и чем ближе мы подходили к позициям, тем больше
