– Кофе, чай?
Максим отрицательно качнул головой.
– Я сейчас! – Крикнула откуда-то Евгения.
Огляделся. Квартира была светлой, просторной, обставленной с той степенью изящной простоты, в которой угадывается шик. Максим невольно вспомнил свою питерскую квартиру – Ирина обожала кич. Много позолоты, тяжёлые гардины, массивная мебель, нелепые статуи. В глубине души Максим считал модного дизайнера, приглашённого Ириной за сумасшедшие деньги, козлом и вымогателем, а созданный им интерьер – верхом безвкусицы. Но Ира была в восторге, замечания мужа считала придирками, и Максим предпочёл не вмешиваться. Пусть будут статуи, чёрт с ними. Лишь бы на башку не свалились.
Играла музыка, какая-то радиоволна. Что-то из ретро – трогательное, мелодичное, напевное, нынче не модное – как привет из студенческих лет с посиделками у костра под гитару.
По одной из стен в углу небольшой фотовернисаж. Закат на море. Узенькие улочки, аккуратные беленькие домики, утопающие в цветах – светлое, тёплое, нездешнее. Девчушка с тёмными кудряшками, чуть раскосыми кошачьими глазами – карими с янтарным отблеском. Целая галерея снимков как фотобиография малышки. Вот совсем кроха, плюшевый мишка больше неё. На следующих – старше, взрослее. С большой собакой, на велосипеде, в бальном платьице с оборками. А вот в обнимку с мужчиной – темноволосым, широкоплечим, с волевым подбородком и бархатным взглядом карих глаз – именно в таких влюбляются семнадцатилетние девчонки.
– Вика с отцом. – Подошла сзади Евгения. – Вначале хотела убрать этот снимок, но из-за дочки оставила. Антон хороший отец, Вику очень любит, часто берёт к себе на выходные. У него есть сын от первого брака, но там бывшая жена встала в позу, видеться не разрешает. Думаю, что это неправильно. Если отец не алкоголик, не преступник, не сумасшедший, зачем запрещать? Дети не должны расплачиваться за ошибки родителей.
– Ты права. – Согласился Максим – ты мудрая женщина, Евгения. Большая редкость в наше сумасшедшее время. Кстати, насчёт квартиры… Не надо больше просмотров. Я покупаю ту, которую мы смотрели. Она мне сразу понравилась.
– Хорошо. Тогда зачем…
Он не дал ей договорить.
– Просто я хотел как можно больше времени провести с тобой. – объяснил Максим и спросил сам:
– Почему ты меня избегаешь? Что случилось?
Евгения отвернулась к окну. Пальцы нервно теребили пояс халата.
– Вчера мы выпили, и наговорили друг другу много лишнего…
– Мы всего лишь разговаривали. – Перебил Максим. – Не было ничего предосудительного. Я рад, что встретил тебя, и не хочу снова потерять… Я ничего не прошу и не требую, давай просто останемся друзьями…
– Извини, – затрясла головой Евгения, – но я больше не верю в такую дружбу. Особенно с богатыми и могущественными мужчинами.
– А я верю. – Глухо сказал Максим. – Мне уже не двадцать, я вырос из юношеского эгоизма, научился проигрывать. Я не был ангелом, я столько дерьма наворотил за эти годы, что хватит на десятерых. Но только с тобой я могу быть самим собой, не притворяться, не играть, не лицемерить. Я чертовски устал бояться быть слабым, смешным, некомпетентным… Я хочу хоть изредка общаться с единственным искренним человеком, которому наплевать на мой статус. Я не стану притворяться, что ты мне безразлична. Ты для меня самая лучшая, красивая, желанная женщина, ты всегда была и такой останешься. Но я не сделаю ничего против твоей воли… Женька… – вдруг позвал он, как тысячу лет назад.
Евгения вскинула голову. Её глаза были огромными на пол-лица, и туманными. Впалые щёки окрасились нежным румянцем. Она хотела что-то сказать, но не сказала – замерла вполоборота, лишь пальцы по-прежнему теребили мягкую ткань.
Неведомый бард запел печально, проникновенно:
Зачарована, околдованаС ветром в поле когда-то повенчана,Вся ты словно в оковы закована,Драгоценная ты моя женщина…
– Наша песня. – Грустно улыбнулся Максим. – Потанцуем?
– Я же в халате. – Смутилась Евгения.
– Ерунда. Давай.
Одной рукой обхватил её талию, другой поймал тёплую ладошку. Влажные волосы пахли сиренью, словно в летнем парке после дождя. Максим закрыл глаза, прислонился щекой к её виску, сквозь преграду одежды почувствовал тепло её тела, такого желанного и недосягаемого.
Я склонюсь пред твоими коленями,Обниму их с неистовой силою…
Можно ворочать миллионами, торговать нефтью, лоббировать интересы в Думе, ставить раком влиятельных господ. Но так и не добиться главного – любимой женщины. Когда-то он хотел заполучить целый мир, чтобы бросить к её ногам. Но ей не нужен был его мир. Она построила собственный, в который ему нет доступа. Что ж, и это пройдёт. Переживёт, не впервой. Но почему же так ноет в груди?
Отчего же ты плачешь, красавица?Или мне это просто чудится?
Она чуть отстранилась. На щеке обозначилась влажная бороздка. Потемневшие глаза лучились мягким потаённым светом, дрогнули пальцы в его ладони, вся её фигурка отозвалась лёгким трепетом. Припухлые губы беззвучно шевельнулись, приоткрывшись.
– Я люблю тебя, – прошептал Максим, жадно прижавшись к ним пересохшими горячими губами, как вдруг ощутил ответное прикосновение, встречное движение дрогнувшего тела, гибкого, упругого и одновременно податливого. Ещё не решаясь поверить в реальность происходящего, крепко сжал женщину в объятиях, боясь, что она опять выскользнет от него, оттолкнёт, вообще исчезнет, растворится, как мираж в ночи. Под толстым махровым халатом Евгения была обнажённой и беззащитной, и именно эта незащищённость вызвала в нём целую бурю эмоций, от сумасшедшей страсти до невыносимой выворачивающей душу нежности, которой сам от себя не ожидал. С восторженным упоением прикасался к горячей шёлковой округлости груди, опустившись на колени, осыпал поцелуями тёплый живот, бархатистые бёдра.
– Не здесь… – Шепнула она, задрожав, – пойдём в спальню…
Он подхватил её на руки, безошибочно определил направление спальни и там, упав на широкую кровать, дал волю чувствам и фантазиям, копившимся столько лет. Как он мог думать, что забыл её? Как возможно её позабыть? Как вообще смел он этого желать? Эти плечи, и руки, и колени, и губы, шепчущие его имя, это учащённое дыхание, сладостный стон, тихий вскрик, ещё, и ещё… Восторг. Опустошение. Блаженство. Полное, неземное. Вот оно какое, счастье, на вкус, на звук, на ощупь… Не спутаешь, не сравнишь ни с чем. Всё, что было прежде – суррогат.
– Я люблю тебя, Женька. – Прошептал Максим, ласково поглаживая её чудные волосы. – Я тебя обожаю.
Она промолчала. Пусть не отвечает. Пусть не любит так, как он – его любви хватит на двоих. Только пусть это повторится.
