что уже походило на допрос.
— Я не психиатр, пап, — попыталась я отшутиться. — Разве Лазаревский тебе не объяснил? Попытай лучше его, я в этом ничего не понимаю. Для меня её слова были просто глупостями на нервной почве.
— Сегодня Варя показалась мне адекватной, — папа оставил расспросы, негласно приняв мою игру.
— Да, и мне. Наверное, отменять лекарства было рано…
— Лазаревский тоже так считает.
— Это его слова, не мои, — поспешила я оправдаться. — А он не сказал, сколько ещё будет держать маму в больнице?
— Не сказал…
Теперь в его голосе прозвучала неуверенность. Я посмотрела на папино лицо — оно было грустным, уставшим и напряжённым. Может, отец сильно переживал, а может, банально не выспался, ведь не все же обязательно что-то скрывали.
— Сверни на перекрестке налево, — спохватившись, попросила я.
Мы чуть не проскочили поворот, но вовремя загоревшийся красный свет остановил движение потока. Благо, наша машина находилась во втором ряду, и отцу не нужно было перестраиваться.
— Зачем? Нам ведь прямо, — удивился он, включая сигнал поворота.
— Забыла тебе сказать! Ваня звонил. Я пообещала, что скоро приеду.
— Опять к Ивану?..
— Почему опять? Мы не виделись со вчерашнего дня! — попыталась я разрядить накалившуюся атмосферу.
— Разве тебе не понравилось проводить время с друзьями? — не унимался отец.
У меня появилась странная мысль, что он примерял на себя роль моего психолога, телохранителя и душеприказчика в одном лице. Как отец, он, конечно, заботился и беспокоился, но не слишком ли я была взрослой, чтобы диктовать мне, что делать, куда ходить и с кем дружить?..
— Не волнуйся, я и сегодня с ними встречусь, — поспешила я успокоить отца очередным враньём. — Мы собирались сходить в кино.
— В кино? — переспросил он, словно не расслышав. — Кино — это хорошо.
— Да, я тоже так считаю. Сто лет там не была!
— А я, наверное, все двести, — пробубнил он со вздохом и стал ещё более угрюмым.
— В следующий раз сходим с тобой, обещаю.
— Я уже вырос из подобных развлечений! — возразил папа.
— Тебе понравится, вот увидишь!
Я попыталась сказать последнюю фразу бодро и весело, но только сама себе не поверила. Сейчас даже под дулом пистолета меня нельзя было заставить идти в кино, а уж тем более получать от него удовольствие.
— Только выберешь фильм сам, — добавила я, когда папа остановился возле Ваниного подъезда.
— Хорошо, посмотрим…
— Да, пап, — «Случайно» вспомнила я, уже почти выйдя из машины. — Сегодня я останусь у Вани.
— Но…
— Пока-пока! Вечером позвоню!
Я быстро захлопнула дверцу, послав ему воздушный поцелуй через окно. Не хотелось слушать возражения или нотации, которые всё равно ничего не изменят, а времени и нервов отнимут кучу. Первого в наличии имелось достаточно, а вот второе уже подходило к концу.
В подъезд я вбежала, радуясь, словно ребёнок поездке в парк аттракционов, и нажала на звонок.
Ваня был одним из тех людей, рядом с которыми все невзгоды переносились намного легче. Хоть я и позволяла себе некоторые грустные мысли в его присутствии, но он всё равно облегчал мою ношу, будучи и защитником, и утешителем, и спокойной, тихой гаванью, в объятия которой иногда так хотелось погрузиться. Но не это было самое главное. Я просто радовалась, что снова его увижу и на некоторое время смогу забыть о своих проблемах.
— Кто? — спросил из-за двери немного заспанный голос.
— Это я, Вань!
Потирая вновь озябшие пальцы, я пританцовывала возле железной пластины, ограждавшей маленькую квартиру от внешнего мира, как не танцевала вчера в клубе. Наверное, прошла целая вечность, прежде чем щёлкнул замок, и дверь открылась. Хотя на самом деле пролетела лишь секунда.
— Привет! — воскликнул Ваня.
— Привет! Наконец-то я до тебя добралась!
Я бросилась Ване на шею, цепляясь за него, как за спасательный круг в море безумия. Душа бурлила от переполнявших её чувств: напряжения, переживаний, радости, восторга и ожидания успокоения. Ваня подхватил меня и слегка покружил в тесной прихожей.
Однако ещё до того, как мои ноги снова коснулись пола, я словно перенеслась из жаркой пустыни на безжизненное пространство крайнего севера. Сильный порыв ледяного ветра швырнул мне в лицо кристаллы льда. Они впились в кожу и проникли вглубь, пронзив тело до костей, а голову до основания мозга. Будто снежная скульптура, я замерла в Ваниных объятиях, отпустила его спину и уставилась на свои покрасневшие пальцы. Воспоминание вспышкой молнии пронзило разум, перевернув если не весь мой мир, то самую главную его часть, в которой раньше я была так же уверенна, как физики в своих аксиомах.
Не Ванины руки обнимали меня во сне…
Глава 5. Сны
— Ааа!
Я подскочила, заслоняясь одеялом, словно щитом.
Лицо пылало от нестерпимого жара, а в висках пульсировала кровь, наполняя ночную тишину раскатистым шумом. Я вся горела, будто ведьма на костре. От кожи исходил пар, казалось — она вот-вот расползётся на оплавленные лоскуты и стечёт на пол горящими ошмётками. Хотелось кричать от ужаса, но я сдержалась, и только небеса знали, чего мне это стоило…
— Малыш, что случилось? Опять кошмары?.. — спросонья Ваня уронил на меня тяжёлую руку, пытаясь уложить обратно.
— Да, — подчинившись, ответила я дрогнувшим голосом.
— Попытайся заснуть, всё хорошо… Я рядом…
Произнося это, а вернее бубня это, Ваня уснул, причём так быстро, что я даже улыбнулась. Что ж, пусть спит. В конце концов, мои кошмары его не касались…
Когда мозг осознал, что мне всего лишь приснился очередной плохой сон, организм понемногу начал приходить в норму. Сердцебиение замедлилось, отсчитывая обычный, размеренный ритм, пульсация в висках утихла, и только щёки по-прежнему пылали. Я перестала задыхаться и, если бы не Ванина рука, увесистым булыжником придавившая грудную клетку, смогла бы окончательно восстановить дыхание. С трудом я скинула её с себя, но успокоиться так и не смогла, снова и снова переживая кошмарные видения.
Теперь в них появилось нечто особенное. Если раньше они представляли собой смутные, непонятные картины и расплывчатые фрагменты, и лишь огромный живой огонь с глазами демона навечно врезался в память, то сегодня я запомнила всё. Каждое мгновение и каждую ужасную деталь, которую кто-то показал мне, словно прокрутив плёнку в кинотеатре, я увидела чётко и ясно.
Передо мной было абсолютно гладкое, чёрное поле, похожее на шахматную доску или сервировочный столик, покрытый лаком. Его идеальную поверхность нарушали редкие, но глубокие трещины, из которых сочился пар, неторопливо поднимаясь к тёмному, грозовому небу и растворяясь в вязком воздухе. А в вышине тяжёлые тучи бурлили, шевелились и перемешивались, словно в огромном кипящем котле,
