– Ты ведь сказал, что у вас общий бизнес.
Грэм внезапно заговорил серьезно.
– Верно. Независимо ни от чего, бизнес у нас общий, но он едва не разрушил этот бизнес, вот в чем беда. В отличие от него, я человек практичный, осмотрительный…
– Трудно поверить.
– Это так. Я не иду на неоправданный риск, чтобы удержать свое дело на плаву. Так и живем – я тащу вперед, а он тянет назад. Очень старается, по крайней мере.
– Вместе работаете – и не общаетесь? Как такое может быть?
Грэм слабо улыбнулся, но тревожная складка между бровей не исчезла.
– Нелепо, конечно… Будешь смеяться, если скажу.
– Я слушаю.
– Держим связь через Псинку. – Он покачал головой и попытался вернуть Чарли на постель. – И довольно о семейных проблемах. Мы теперь одни, давай затрахаем друг друга до бесчувствия, по совету твоей доброй сестренки, и завтра, когда встретимся с ней, будем полны раскаяния.
– Грэм… – Она увильнула от его губ. – У тебя отличный пансионат. Шале сказочные, кухня великолепная, и спа не хуже, чем в первоклассном отеле. Уверена, все у тебя будет в порядке. Даже твоему нерадивому брату не удастся развалить такой бизнес.
– Вы так считаете, мэм? У меня идея. Раз ты в восторге от ужина, я звоню Псинке и приказываю ей подать нам что-нибудь вкусненькое в постель. На завтрак. – Он снова потянулся за телефоном.
– Нет! – Чарли ухватила его за руку. – Она с Оливией!
– Твою мать… Точно. Завтра у нас не будет покаянного вида, если мы ночью думаем про кровяную колбаску и хашбраун. М-м-м… Вкуснотища.
– Ох, мне ведь кто-то звонил! – Чарли совсем забыла, что виновником скандала с Оливией стал телефонный звонок. А если бы мобильник молчал? Неужели Оливия продолжала бы притворяться спящей, со злобой и обидой слушая, как сестра занимается сексом?
– Подождет? – спросил Грэм.
– Я только гляну, кто это был.
– Но пожалуйста, не говорите, мэм, что у вас имеется еще одна толстая злобная сестрица.
– Не смей обзывать Оливию!
В неотвеченных вызовах высветился номер Саймона. Черт. Он мог побеспокоить ее, только если что-то стряслось. У него пунктик насчет невторжения в личную жизнь. Чарли была совсем не против, чтобы ее личной жизни это не касалось.
– Я быстро, – сказала она Грэму. – Извини, работа. Я поговорю на дворе, а ты здесь подожди.
– Придется, раз уж я голый. Поспеши, а то засну к твоему возвращению. Совсем как уставший муж-труженик из кино, если жена слишком долго мажется кремом на ночь. Можешь даже полюбоваться на меня, спящего, с супружеской нежностью.
– Что ты несешь!
– Вот! Вижу улыбку, полную супружеской нежности!
– Еще чего.
Покачав головой, Чарли набросила пальто, сунула ноги в кроссовки, сминая задники, взяла сигареты с зажигалкой, мобильник и вышла. Грэм ей нравился. Даже очень. Забавный такой. Может, и Оливии понравился бы, веди себя Чарли потактичнее. Что за ночь выдалась – сущая катастрофа. Еще и Саймону не ответила, а это хуже, чем обидеть Оливию. Чарли закурила, затянулась глубоко, глядя через поле на сторожку у ворот – офис Грэма. Окошко там по-прежнему горело, но заляпанная грязью машина, которую Чарли видела вечером, исчезла. В полной темноте светились только золотистый квадратик окна, бледно-голубой экран мобильника и пронзительно-оранжевый кончик сигареты. Словно на другой планете. Даже в Испании у Чарли не было такого чувства.
Она нажала кнопку вызова и, дожидаясь ответа, повторяла заготовленную отповедь: «Кажется, я дала ясно понять, чтобы меня неделю не дергали». Надо только произнести эту фразу помягче.
Глава десятая
Четверг, 6 апреля
В два часа ночи я все еще внизу, свернулась в тугой клубок на диване перед телевизором. От усталости ничего не соображаю, а заснуть боюсь. Да и все равно не усну. Нажимаю на пульте кнопку «без звука». Телевизор не выключаю из суеверия: сейчас образы на экране – единственная связь с миром.
По ночам выползает моя трусость, моя слабость, беспомощность – все то, с чем я каждый день с утра до вечера упорно сражаюсь.
В черном прямоугольнике окна отражаются два золотых шара светильника, а ниже – мой зеркальный двойник. У меня одинокий вид. В детстве я верила, что если в освещенную комнату впустить темноту, в комнате стемнеет – ведь становится же светло, когда по утрам отдергиваешь занавески и впускаешь солнце. Отец объяснил, в чем разница, но в душе я осталась при своем мнении. Обычно я зашториваю окна, как только небо начинает менять цвет от синего к серому.
Сегодня это бессмысленно, темнота уже заполнила дом – из-за ухода Ивон, из-за беспорядка после полицейских, хотя сами они наверняка убеждены, что убрали за собой, так же как Ивон считает, что навела чистоту, сбросив смятые конверты и мокрые чайные пакетики на крышку мусорного ведра.
Она оставила большую часть своих вещей, в этом хочется видеть добрый знак. Весь вечер я рвалась ей позвонить, но не смогла. Скрывать случившееся со мной три года назад было легко. Заявиться в полицию и обвинить порядочного человека в изнасиловании было легко. Почему же так сложно набрать номер телефона лучшей подруги и извиниться?
Ивон решит, что наша ссора меня не трогает, ей в голову не придет, что я не звоню от страха. Из нас двоих я жупел. Ивон нередко поддразнивает меня за это. В самом деле, при желании я способна нагнать страху на кого угодно.
Одного моего взгляда достаточно, чтобы Ивон вытерла кухонный стол или накрыла масленку крышкой. Я люблю чистоту. Даже думать не могу в беспорядке. Никогда не оставляю мастерскую неубранной, закончив работу, возвращаю каждый инструмент на положенное место: молотки лежат справа от алмазного оселка, а тот, в свою очередь, справа от зубил.
Ты понимаешь меня как никто. Перед тем как лечь в постель в нашем номере, ты аккуратно складываешь одежду на спинке дивана. Твоих носков на полу я ни разу не видела. Услышав от меня об этом, Ивон сморщила нос и заявила, что ты точно маньяк, если так сдвинут на порядке. А я ответила, что она все неправильно поняла. Аккуратность тебе идет. И у тебя здорово получается – быстро и ловко. Наверняка сказывается практика. Со стороны поглядеть – вся одежда случайно легла точь-в-точь параллельно краю дивана.
Помнишь, я однажды сказала, что если Ивон вдруг пропадет, полиции не составит труда определить, что она недавно ела? Сейчас у меня волосы дыбом встают, как вспомню это свое заявление. Но я сказала правду. Сухие розовые чешуйки, прилипшие к сковородке, укажут на ужин из лосося. Застывший белый жир со спаленными до черноты кусочками станут свидетельством того, что на ланч у Ивон были сосиски.
Ты посоветовал мне настаивать на том, чтобы подруга убирала за собой. Но если настаивать, Ивон называет меня тираном. «Ты превращаешься в чудовище», – говорит она, нехотя убирая из холодильника пустую картонку из-под молока трехнедельной давности.
Я так привыкла никому не спускать, что теперь вряд ли стану прежней. Я намеренно сделала из себя человека, который считает важной любую мелочь. «Плыви по течению», – часто повторяет Ивон. Но для меня плыть по течению – значит под угрозой ножа шагать к машине незнакомца.
Не превратись я в чудовище, ты мог бы и не заметить меня в тот день на станции техобслуживания. Не знаю, какую часть скандала ты видел или слышал, – ты не говоришь. Мне не удалось выудить из тебя и другую важную информацию, к примеру, обедал ли ты сам в тот день в Ист-Сервис. Возможно, ты был в магазине через дорогу и в ресторанный дворик зашел, только услышав мою ругань. Хотелось бы знать точно. Я обожаю историю нашего знакомства и мечтаю воссоздать ее во всех подробностях.
Я ехала на встречу с возможной клиенткой, бабулькой, желавшей отреставрировать садовые солнечные часы, по ее словам, восемнадцатого века и в плохом состоянии. Я ей объясняла, что делаю оригинальные экземпляры и почти не занимаюсь реставрацией, но у нее был такой тоскливый голос, что я сдалась и пообещала взглянуть на часы. Выехав из дому, сразу поняла, что умираю с голоду, и завернула в Роундесли-Ист-Сервис.
Ни один здравомыслящий человек не рассчитывает на приличную еду в забегаловке при станции техобслуживания, и я была готова получить едва теплого цыпленка с безвкусной картошкой и сморщенным горошком. В отличие от тебя, я не прочь иногда пожевать что-нибудь далекое от изысков. Но то, что мне вручили на подносе, иначе как оскорблением не назовешь. Ты видел? Мог ли рассмотреть – или в тот момент был далеко от меня?
От цыпленка цвета асфальта воняло мусорным ведром, меня чуть не стошнило. Я сказала официанту за стойкой, что мясо испорчено. Он закатил глаза, будто я его достала, и заявил, что я даже не попробовала. Мол, если цыпленок окажется плохим, я могу вернуть – и он заменит, но не собирается менять еду, которую я не пробовала. Я потребовала менеджера. Официант угрюмо сообщил, что начальство отсутствует.
