Кто знает что-то про мою семью? Нет… Никому ни слова не говорил. А ведь Корнеев за правильную ниточку потянул. За семью. У отца была небольшая сапожная мастерская. Он не только чинил обувь, но и шить умел хорошо. И работники у него были. Были. Не только сыновья помогали ему в нелегком деле, заодно осваивая уроки трудолюбия, упорства, умения делать руками тонкую, сложную работу. Еще учились слушаться, подчиняться, учиться. Без этих качеств умения в сапожном деле не добиться. А вот мама видела для них другой путь. Она хотела, чтобы дети получили образование. Стали учеными людьми. Нашли свое место в жизни. А не только шили и латали обувь. Мама видела их будущее совершенно в другом свете. И когда Аркадию пришло время выбирать дорогу в жизни, именно Анаит настояла на том, чтобы он поехал учиться в Ташкент. Отец не был против. Странно — жесткий, смелый, порой жестокий, но справедливый, в отношениях с женой этот задира и самодур становился нежным и мягким. Как ни странно, но верховодила в семье именно она. Характер мамы оказался на поверку куда как жестче и сильнее характера отца. Наверное, сыграло в этом роль и то, что она действительно была княжеского рода. Ее мама — дочь небогатого карабахского князя из старинной крепости Шуша вышла замуж за сапожника. Да… такая судьба. И бабушка Аркадия была самой настоящей княжной. И фамилия ее — княжеская. Вот с этой самой буквой «ц» на конце. И муж его мамы имел мастерскую, и имел нескольких подмастерьев, был человеком не бедным, но и не самым богатым. Но содержать княжескую дочку имел возможность. Их семейная идиллия длилась недолго. Когда к деду Аркадия пришел подмастерье-арзейбаджанец и сказал, что к городу идут турки и татары (так местные называли азербайджанцев, живущих около Каспия), и что будет резня, их семья снялась с насиженного родного места и уехала в азиатские пустоши… После долгих скитаний они оказались в Коканде. Княжескую фамилию Анаит получила от матери, и при замужестве осталась на ней. И именно она решила, что им, детям, надо оказаться на ее фамилии. Сапожная мастерская Аголума делала их анкету для поступления на учебу непригодной. А вот пусть княжеская фамилия матери (а кто знает эти нюансы в Коканде, а тем более в Ташкенте?) и ее работа батрачкой, когда она по найму обстирывала и обшивала, убиралась в домах богатых людей, это для поступления детей было более чем правильно. И Аголум промолчал. Кто знает, какие мысли терзали этого стойкого и сильного мужчину, про подвиги которого в годы гражданской войны рассказывали соседи, но он так любил свою Анаит, что опять промолчал. И только когда она забирала детей, чтобы переехать в Ташкент и помогать Аркадию учиться, он не выдержал. Он уговорил жену оставить с ним младшего сына, помощника, самого покладистого из троих, чтобы перед людьми как-то выглядеть достойнее.
Но как мог догадаться про эти нюансы особист? Или не догадался, а хочет взять на испуг? Говорил ли Аркадий с кем-то про это? Нет. Молодой человек никогда не напивался, немного выпить мог, но напиться… поэтому не было на его памяти таких моментов, чтобы перестал контролировать себя и молол языком, что ни попаду. Да и по характеру Аркадий не был человеком слишком разговорчивым и общительным, он был немногословным, сдержанным, умеющим держать эмоции при себе, хотя горячий армянский темперамент нет-нет, да и пробивался наружу. И все-таки нет… ни с кем, никому, ничего… даже полслова!
Интуиция? Неужели у особиста такая интуиция? И кругозор? Скорее всего, его кто-то просветил по поводу фамилии. Скорее всего. Но что он может сделать мне? Я в анкете все указал так, как и должен был. Нет, нет, нет… это только провокация и ничего более чем провокация — берет меня на понт, как мальчишку какого-то, хочет, чтобы я вспылил, чтобы был повод открыть дело. А так у него повода нет… Понимаю, почему Громобой был в таком паршивом настроении, да, с этим хлыщом надо держать ухо востро. Аркадий посмотрел на часы: через два часа он хотел быть на репетиции синеблузников. Интересно, а кто Могилевчику-то доложил про мое увлечение? Да и увлечение ли это?
Аркадий опять стал вспоминать, говорил ли кому-то про свои чувства к молодой девушке. Нет, не говорил — никому и ничего. Он себе признаться не мог, что возникло какое-то чувство большее, нежели дружба. И ей — ничего, ни слова, ни намека, ни полслова… Ничего… Интуиция? Вот тут Аркадий мог согласиться со своим внутренним голосом. Была в его командире, кадровом офицере еще царской закалки какая-то сила, которую можно было назвать интуицией. Казалось, он понимает человека еще до того, как тот начинает говорить. Хороший командир — это еще и сильный человек, а Могилевчик был человеком по-настоящему сильным.
Глава пятнадцатая. Неудачное свидание. Удачное свидание
Ребекка пришла домой в абсолютно расстроенных чувствах. Она ничего толком не понимала. Вроде бы свидание. И почему это Валик, всегда настойчивый и целеустремленный вдруг становится рядом с ней таким совершенно безвольным мямлей? Что он хотел сказать? И ни слова толком не произнес. Они почти три часа гуляли по засыпающему городу, вдоль набережной, на которой заметны были только парочки влюбленных. И вдруг такая робость. Он что, не может сказать о своих чувствах? Или у него чувств нету? Из этих трех часов они не проговорили и получаса, остальное время Валик вздыхал, поднимал к небу глаза и вел себя, как страдающий влюбленный из плохонькой оперетки.
Чего он боится? А чего хочу я? — неожиданно спросила себя девушка. — А хочу ли я этого признания? Допустим, он влюблен. Ну, не допустим, точно влюблен. Но люблю ли я его? Нет, нет. Еще раз нет, только дружеские чувства! Как друг он меня устраивает. Но как муж, как человек, которого я хочу видеть рядом с собой — нет, нет, и нет! Пожал руку на прощание. Мог бы хотя бы сделать попытку поцеловать. Пусть только в щечку. Но попытку сделать был обязан! Не факт, могла бы на него и разозлиться, и пощечину влепить, если бы разозлилась, а я бы точно разозлилась, но он-то должен был попытаться!
Ребекка знала, что была девушкой видной. Не писаная красавица, она была красива особой красотой, которую нельзя было не отметить. И дело тут не только в «красоте молодости», как говаривал один английский писатель, нет, она была красива независимо от возраста, но
