Конечно, пока я им занимался, Джек сбил меня с ног. Нельзя все-таки отвлекаться на боковые движения, когда дерешься с профессионалом, пусть даже слабым.
Когда прибыли полицейские, все в кафе стояло вверх дном. Они растащили нас и сунули меня в патрульную машину. Все лицо у меня было в крови, но я не знал, сколько там моей крови и сколько — Джека. Он здорово разбил мне физиономию в нескольких местах, и у меня очень сильно болела левая рука.
На следующее утро в суде меня приговорили к штрафу в десять долларов за нарушение общественного порядка в пьяном виде. Учитывая общий ущерб, нанесенный бару, это было не много. Я понял, что заведение Джека не пользуется особенным уважением и никого не волновало, что там произошло. Я отказался платить штраф. Хотя в этом не было никакого смысла. Уже потому, что расходы на гостиницу окажутся больше, чем этот штраф, к тому времени, когда я выйду. Но я чувствовал себя плохо, и мне все было как-то безразлично.
Около двух часов дня пришел тюремщик.
— Эй ты, великан!
— Что тебе?
— Выпускаю тебя. Твой штраф уплачен. Ворча, я пошел за ним. Что он, спятил? Или просто спутал своих «посетителей»? В Галвестоне не было ни единой души, которая могла бы заплатить за меня штраф. И даже, между прочим, никого, кто знал бы, что я в тюрьме. Но в конце концов, это его проблемы, а не мои.
У выхода мне вернули мой нож, часы и конверт с деньгами. Там лежало около восьмидесяти долларов.
— Забавно, — сказал сержант, наблюдая за тем, как я пересчитываю деньги. — У тебя такая пачка денег, а ты заставляешь жену платить за себя штраф!
Я мельком подумал о том, что чья-то жена будет разочарована, когда ее старик не вернется домой.
— Подожди, вот обрею волосы, и мы с тобой тогда поплачем!
— Ладно, убирайся, умник, пока мы снова не забрали тебя!
И я убрался. Я спускался с крыльца, когда увидел ее. Анджелина стояла в дверях дешевого ресторана, расположенного на противоположной стороне улицы. Почти скрытая, она наблюдала за выходом из участка.
Я не подал вида, что заметил ее, и занялся бессмысленным делом — закурил последнюю сигарету. Я решал, как мне поступить. Если я махну рукой и направлюсь к ней, она может попытаться скрыться, так как явно не хотела, чтобы я ее видел. А потом ищи ее! И это с моим-то разбитым лицом и в одежде, которая выглядела так, что меня задержали бы как сексуального маньяка или сумасшедшего, сбежавшего из лечебницы, не успею я пройти и трех кварталов. Или меня стукнет по голове какой-нибудь возмущенный гражданин еще до того, как схватит полиция.
Медленно перейдя улицу, глядя прямо перед собой, я подошел к ресторану. Я не смотрел в ее сторону, но был уверен, что она поспешит войти внутрь. Она так и сделала. Когда я внезапно быстро повернулся ко входу, она была там, и мы оказались лицом к лицу.
— Здравствуй, Анджелина! — окликнул я ее, понимая, что ставлю новый рекорд по глупости, но ничего другого придумать не мог.
В ответ она молча взглянула на меня, а потом, отведя глаза, направилась мимо меня к тротуару. Я догнал ее и взял за руку. Она остановилась.
— Прямо не знаю, что сказать. Давай немного пройдемся по улице, Анджелина. Может быть, я что-нибудь придумаю.
— Давай.
Мы медленно шли под палящим солнцем, и люди с ужасом оглядывались на меня. Я все время держал ее за руку, словно боясь, что она каким-то образом исчезнет. Но мне никак не давались слова. Мы продолжали идти по Двадцатой улице к берегу, проходя в молчании квартал за кварталом. Наконец она сказала:
— Ты очень крепко сжимаешь мне руку. Она начинает затекать.
— Прости. — Я ослабил хватку. — Как ты попала в Галвестон?
— Мужчина и его жена довезли меня до Бьюмонта. Оттуда я приехала автобусом.
— А откуда ты узнала, что я в тюрьме?
— Я была вчера у моря недалеко от отеля и видела, как ты отъехал на машине в сторону города. Я долго смотрела на воду. А около полудня я снова увидела твою машину. Она стояла там. — Она махнула рукой в сторону Двадцать четвертой улицы. — И сегодня утром она оказалась стоящей на том же месте. Я спросила у мужчины на стоянке такси через улицу, не видел ли он тебя. И мне рассказали, что полицейские увезли тебя в своей карете. Я не знала, что такое полицейская карета, но сообразила, что, вероятно, тебя забрали в тюрьму. Там мне сказали, что тебя освободят, если я заплачу штраф. Я заплатила.
Я не мог спокойно смотреть на нее.
— Но почему ты это сделала?
— Не знаю, — просто ответила она.
— Но ведь должна же быть какая-то причина!
— Я подумала, что тебе, может быть, нужна помощь. Может быть, у тебя нет денег на штраф. А я должна тебе.
— Да уж! Ты мне глубоко обязана!
— Но ведь ты потратил очень много денег на мою одежду и ты был со мной иногда удивительно милым.
Я почувствовал, что больше не могу этого вынести. Она действительно так думала. Я глубоко ранил ее, и все же бескомпромиссная честность не позволяла ей забыть мои хорошие поступки.
— Ты не хотела встречаться со мной у тюрьмы? Она долго молчала, прежде чем ответить:
— Я не знаю, Боб. Все так перепуталось. Я хотела снова увидеть тебя и даже, может быть, быть с тобой, но в то же время и не хотела. Ведь быть с тобой — прекрасно, когда ты ведешь себя как влюбленный. Но ты можешь вдруг стать гадким и ужасно жестоким. И то, что ты говоришь, причиняет такую боль!
Остановившись на углу, я взял ее за обе руки и повернул лицом к себе. Мы стояли перед афишей на открытом месте под палящим солнцем. Мимо нас по улице проезжали машины, но мне было все равно. Я должен был сказать ей это:
— Я обещал тебе однажды, что никогда не буду больше злым с тобой, да? И на следующий же день нарушил свое обещание. Поэтому я не буду больше ничего обещать, но попытаюсь объяснить тебе, что случилось у реки. Я не знаю, как сказать тебе, не уверен, что сам все точно понимаю… Единственное, что приходит мне в голову, — это была ревность.
Меня просто всего перекорежило.
— Но из-за чего? Я не понимаю, из-за чего твоя ревность?
— Из-за Ли и прочих дел. Из-за машины. Ты знаешь, что я имею в виду. Я не пытаюсь сейчас причинить тебе боль, Анджелина. Я просто стараюсь объяснить.
— Но почему это вдруг подействовало на тебя? Раньше ведь такого не было.
— Но это было раньше. Очень давно.
— Не очень. У нас ничего не было давно. Мы провели вместе всего три дня.
Она смотрела вниз, чертя носком туфельки узор на тротуаре. И я заметил, какими потертыми и грязными были ее туфли. Белые туфли не приспособлены для путешествия на попутных машинах.
— Да. Всего три дня. Но тогда я не любил тебя. А теперь люблю.
Она ответила после минутного раздумывания:
— У меня то же самое. Боб.
— Ты уверена?
— Да. Вот почему я сюда приехала. Я надеялась увидеть тебя снова. Я считала, есть шанс, что ты все же приедешь сюда, а не отправишься в какое-нибудь другое место.
— Ты не ненавидишь меня за то, что я сказал и сделал?
— Нет. Теперь нет. Думаю, я наконец поняла, в чем дело. И поэтому я здесь. Но ты больше так не поступишь. Боб? Я не переживу этого больше.
— Нет. С этим покончено.
Я скрыл от Анджелины страх, но себя не обманешь. Где гарантия, что это больше не случится? Как можно быть уверенным?
Глава 18
Дежурный посмотрел на меня с подозрением, когда я пришел снова зарегистрироваться, на этот раз с Анджелиной, и попросил двойной номер. Мое заросшее, разбитое лицо с очевидными следами двухнедельного пьянства и жена, которая появилась неожиданно без всякого багажа, — все это было немного чересчур, чтобы не вызывать сомнений. Однако он преодолел их и поселил нас в комнате с видом на берег.
Когда мальчик, провожавший нас, ушел, я поднял Анджелину на руки и сел в кресло у окна, держа ее на коленях. Мы долго молчали, прижавшись друг к другу, прислушиваясь к морскому прибою.
— Ты будешь обнимать меня всегда, да? — спросила она наконец. — Вот так, чтобы я забыла про прошлую ночь и про предыдущую.
— Они были плохими?
— Ужасными! Я пыталась не думать о том, что больше не увижу тебя. Но ведь нельзя заставить себя не думать, верно?
— Да. Невозможно выбросить из головы мысли.
— Тебе не хватало меня, Боб?
— Да.
— Очень?
— Очень. И кроме того, я винил себя в том, что причинил тебе боль. И я думал, что с этим мне придется жить.
— Не думай теперь больше об этом. Она откинулась на мою руку и легко пробежалась пальцами по рубцам и синякам на моем лице:
— Бедное, бедное милое лицо, все разбитое!
— Мне не больно.
— Скажи мне, кто это сделал, и я выцарапаю ему глаза!
— Давай забудем про мое лицо и поговорим о чем-нибудь более приятном. О твоем например!
— Нет, это нельзя забыть. И я вылечу все твои синяки. У тебя прекрасное лицо, и я его люблю!
