«Черт возьми, — стукнул Рул себя по лбу, — я совсем не помню себя, — только что я думал о купэле и был в одном своем «я», в «я» гнилого философа, а увидел Цыпу и перешел в «я» трусливого зайца, и даже не заметил этого, еб твою мать. Сколько же во мне всяких этих «я», сколько частей. Они как лебедь, рак и щука тянут меня в разные стороны, а я даже не замечаю этого и любой хуйне в себе говорю «я», это я — головка о хуя. Я должен знать весь репертуар своих глупых ролей и видеть, как я тупо переключаюсь из одной роли в другую и не давать всяким пидарастическим «я» хозяйничать во мне, падлы».
В глубине души возникло твердое решение овладеть искусством купэлы. Он был благодарен Марианне за этот суровый урок. Ведь он понимал всю опасность гормона. Как сексуальная энергия может быстро сделать человека дураком и заставить иметь семью и детей, а значит, и стать обычной серой мышью. А этого он не хотел больше всего. Жить, как его родители и все остальные.
— Ни за что! Я буду жить яркой, неординарной жизнью, а не как моя мать и все остальные. Работа — быт, работа и все. Нет! — твердо сказал он себе.
Придя понемногу в себя, он прибрал в комнате, создав видимый порядок. Внезапно пришла мысль: «Всю жизнь мне придется страдать и мучиться и еще много жизней впереди, где ждет меня горе и борьба за выживание. Хватит! Нужно просветлевать и выйти из круговорота сансары».
Он подошел к окну, взглянул на солнце, стал на колени, закрыл глаза и начал самозабвенно молиться: «Ом мани махатма калама ишвария драхмане… Возношу молитву властителю Шамбалы, творцу и владыке мира сего. Да простятся мне прегрешения, вольные и невольные, и да избавится душа моя от искушений невольных, и направятся мои силы на свершение деяния благого». Солнце посылало ему свои лучи, осыпало золотом его волосы. Так он еще долго молился, пока в душе не воцарился полный покой и благодать. Рулон открыл глаза и увидел, что уже темнеет. Солнце скрылось за горизонтом. Тогда, приняв позу лотоса, Рулон устремил свой взгляд на Луну, которая уже к этому времени появилась на фоне темно-фиолетового звездного неба, и стал созерцать ее.
Вскоре из центра «Глаз Шивы» у него полился поток светлой энергии, уходящей в бесконечность пространства. Он обходил вокруг Луны, то расплывался в ее сфере, то пронизывал ее подобно лазерному лучу до тех пор, пока, не потеряв собственной реальности, не растворился в ней.
На Земле в позе лотоса сидела оцепенелая плоть, а в небесах, космической дали находилась душа того, кто назывался Рулоном. Она была растворена в великой сути мироздания и находилась в чистом и полном блаженстве.
Проклятый скоморох (PLUS)
Утром Рулон снова проснулся человеком. Ему давно уже не нужен был будильник. С вечера он мысленно представлял себе циферблат часов и время, в которое необходимо было встать, одновременно он ощущал себя уже стоящим в душе, как жгучий холод пронизывает его тело. И это давало ему возможность практически никогда не пользоваться часами. Он позавтракал. Нужно было собираться в школу.
Подкатила мать со своим дурдомом. Напомнила, что конец четверти и надо учиться лучше.
Он отчетливо помнил вчерашние видения и ощущения, вызванные искренней молитвой. Такие состояния давали Рулону новые силы и энергию, новые знания. А сейчас нужно было собираться в школу.
— Да сколько можно учиться? — сказал Рулон, складывая в портфель школьные принадлежности. — Мне уже надоело.
— Ничего, сынок. Тебе еще хорошо. А пойдешь после школы на работу, будешь по девять часов сидеть на заводе и отпуск 12 дней. Сейчас ты совсем мало учишься, — успокоила мать.
Она достала из косметички помаду и, встав перед зеркалом, стала красить губы противным бледно-розовым цветом.
— Нет! Работать я не буду! Хватит! Уже школа надоела, — как можно жестче и одновременно спокойно ответил сын.
Тогда мать подошла к сыну поближе и, убеждающе глядя ему в глаза, серьезно заговорила с ним, пытаясь завнушать сына, сделав дураком.
— На что же ты будешь жить, сынок? Нужно семью, детей кормить, — слова «семья» и «дети» она особенно подчеркнула, как нечто святое и самое главное в жизни.
— Никого я кормить не буду. И семья, и дети мне не нужны. Это ваш средневековый бред: семья и дети, это пережитки прошлого. Все енто теперяче не нужно. Я сдамся в дурдом и стану шизофреником, им пенсию платят, и буду жить для себя.
— Как же можно? Что же люди скажут? — воскликнула мать и застыла в изумлении.
— И чего мне о людях думать? Пусть тогда деньги мне дают. Тогда я думать буду о них. А сейчас я о себе подумаю лучше. Уже строили коммунизм, так и не построили. Вот и семья так же — утопия, сечешь, мать? А вестись на мнение людей, значит, быть дураком, бараном, а мне плевать на ваше стадо, я не хочу быть бараном! Я буду жить так, как мне нравится, а не на угоду толпе бестолочей коммунистов, фашистов и всяких других демогогов проклятых. Это рабство у общества. Да пошли вы все!!!
Мать запротестовала и, стремясь образумить сына, хотела продолжить свои наставления, но Рулон, увернувшись от дальнейших разговоров с матерью, стал мечтать, как он будет жить после школы и целый день заниматься йогой. Поймав себя на идиотской работе воображения, он сосредоточился в межбровье и отключил внутренний диалог. Мать, увидев безуспешность своих стараний, быстро оделась и, ворча на упрямого сына, не желающего понимать, как правильно надо жить, жить как все, вышла из квартиры. И побежала на работу выполнять свой мышиный долг. Следом за ней пошел и Рулон.
Осторожно, болезненно прислушиваясь, он спустился по лестнице и, пугливо озираясь, поплелся в школу.
Страх помогал ему помнить себя и уменьшать количество праздных мечтаний. «Страх — отец сознания», — подумал Рулон, вваливаясь в школу. Он пришел почти вовремя и увидел, что возле класса стояли ребята.
Прозвенел звонок. Кто-то крикнул: «Кто пас, тот пидарас!» — и все с шумом стали залетать в класс, боясь быть последним. Рулон же, находясь в медитативном состоянии, не мог понять, зачем следовать этой глупой установке. Он шел в том же темпе, не увеличивая скорость. И зашел в класс последним.
— Педераст! Педераст! — закричали все, показывая на него пальцами. При этом каждый был счастлив оттого, что сам не стал «педерастом».
В это время в класс зашел преподаватель, и все стихли. Начался урок труда. Преподаватель начал объяснять какую-то тему, но тут его вызвали в кабинет директора. Пацаны немедленно придумали себе развлечение, стали кидать друг на друга какую-то тряпку, крича «Параша! Параша!».
Каждый, получая тряпку, брезгливо передергивался и сразу же старался перекинуть ее на другого. Вскоре тряпка упала на плечо Рулона, но он не мог среагировать сразу, так как не был включен в ситуацию, а потом спокойно снял тряпку и положил рядом с собой на пол, подумав: «Это же всего лишь тряпка, а не параша». Пацаны стали над ним смеяться, крича «Параша! Параша!». Раздались злорадные возгласы. Увидев, что он не отвечает, совсем разошлись и стали кидаться мелом.
Вдруг все резко прекратилось, так как в класс пришел преподаватель. Рулон подумал, что если так продолжится, то его могут опустить. В классе медитировать оказалось опасным.
«Если ты хоть чуть-чуть отклоняешься от хуевой нормы, то все вокруг пытаются втолкнуть тебя во всю ту же колею, — думал Рул, — ложат тебя на прокрустово ложе и усредняют, подгоняя под общественный шаблон, сидарюги позорные».
Его мысли прервал прозвеневший звонок. Торопливо собрав свои вещи, Рулон стал выходить из класса, но тут его уже поджидали пьяный Цыпа с дружками. Он стоял у двери и нахально улыбался. Дружки, стоя по краям, выпендривались как могли. Преподаватель куда-то ушел, и они затолкнули Рулона в класс.
— Ну что, падла, попался? — злорадно процедил Цыпа, поставив Рулону «кайфушку». — Теперь разберемся с тобой, сволочь!
Все стали повторять за Цыпой и поддерживать его одобрительными возгласами. Рулон попытался вырваться, ринулся вперед, намереваясь разорвать замкнутую цепь, но не тут-то было. Кореша Цыпы схватили его и потащили назад.
— Давай руки ему в тиски завертим, чтоб не рыпался! — громко закричал один из них.
Всем остальным очень понравилась эта оригинальная идея, и они радостно приступили к её осуществлению.
Рулона потащили к тискам, осыпая оплеухами. Каждый старался как-нибудь побольнее треснуть его. Вокруг станков валялись неприбранные инструменты, металлические стружки и опилки хрустели под ногами.
«Это мало чем отличается от застенков гестапо или от средневековых пыток святой инквизиции, — подумал Рулон. — Хорошо, что рядом еще нет пилы или сверлильного станка», — эта мысль несколько утешила его. Они выбрали самые большие тиски.
Четыре человека крепко держали Рулона, который оказывал сильное сопротивление. Двое других засунули руки в тиски и затянули. Вокруг собралась толпа одноклассников, восхищаясь новой забавой. Пальцы сначала побелели, затем стали синими. Рулон завыл от боли. Со всех сторон на него нападали.
