– Так дьяка Фильку допрашивать будем или как?
– Будем, всенепременно! Ибо, – глубокомысленно завернул я, – когда царь посадит его на кол, он уже ничего не скажет. Садитесь, гражданин.
– Курва ты неблагообразная! Вахлак неотесанный! Пошто альтернативное следствие на корню мотыгой гасишь?! – охотно включился дьяк, всем видом давая понять, что ответит на любые вопросы.
– Бабуль, вы слышали, какие он слова знает? Нахватался всего подряд у нас в отделении… И ругается так витиевато, прям хоть записывай! Вы не могли бы на время вернуть его лексику в обычный разговорный режим, а то мне протокол предъявлять неудобно будет – одни неприличные выражения.
– Не могу, Никитушка, – виновато вздохнула Яга, – я ить того… в горячке да запарке до конца следствия его колдонула. Покуда все покраденное к царю на стол не положим, Филя наш так и будет на весь белый свет пасть разевать. Уж не серчай на меня, старую…
– Ладно, попробуем как-нибудь выкрутиться. – Честно говоря, как именно, я представлял весьма смутно. Однако, отметив в блокноте первый пункт, я повернулся к дьяку: – Три или четыре дня назад вы передали мне из рук в руки очередной донос относительно мелких нарушений бытового и житейского плана на царском подворье, помните?
– Да, вертопрах бухарский, помню! Всю правду-матушку тебе в глазоньки твои оловянные так и изрезал… Да тока тебе энто, аки пню подосиновому – что в лоб, что по лбу!
– Отлично, значит, помните, – обрадовался я, переглянувшись с Ягой. Дьяк вполне мог отвечать на поставленные вопросы, надо только заставить себя не реагировать на оскорбления и правильно фильтровать его ответы. – Вот это ваш донос, узнаете?
– Узнаю, мошенник при исполнении!
– Тогда позволю зачитать одну строчку, слушайте внимательно, это важно… Итак, речь идет о теперешней возлюбленной царя, дочери покойного дворника, Ксении Сухаревой. Ну, там… ее отношений с государем мы касаться не будем, а вот один момент: «Мало того, что сама лазит, так намедни еще и подругу с собой прихватила…» Это как?
– Что «как»?! Да разврат это, аки в Содоме и Гоморре! Что ж тебе, чучелу репоголовому, еще и объяснять надо?!
– Батюшка сыскной воевода! – не выдержали стрельцы, охраняющие допрашиваемого. – Нет силушки такие слова об вашей милости слушать… Позвольте, Христа ради, ему кажный раз по шеям давать, как тока ругнется?!
– Спасибо, ценю, но пока не надо… – смущенно закашлялся я. В конце концов, в поведении дьяка виновата исключительно Яга. Без нее он бы костерил нас гораздо меньше… процентов на десять. – Вы лично видели эту подругу?
– А то! Рази ж я вам, злыдням лесным, написал бы, коли сам не видел…
– Тогда попробуйте поднапрячь память и предельно четко сформулировать, как она выглядела. Если вы поможете создать подробный словесный портрет, я обещаю, что двух девиц в спальне Гороха больше никогда не будет.
– И скажу! Чего ж не сказать? За правду колкую, за истину святую в венце великомученика предстать честью почту превысшею… Спрашивай, грязь смердячая!
Я глубоко вздохнул и медленно сосчитал до десяти – помогло. Оказалось, что мое терпение отнюдь не безгранично и филимоновские реплики все равно делают свое черное дело. Еще пара таких оскорблений – и я от всей души дам стрельцам возможность реализовать свой благородный порыв.
– Рост, возраст, цвет волос, лицо, фигура, одежда, особые приметы?
– Росточком, стерва, с меня будет. Возрастом, мерзавка, наверняка помоложе, – закатив глаза и наморщив лоб, пустился вспоминать дьяк. Я старательно фиксировал все под запись. – Коса у поганки черная, длинная, аж до энтого места… Лицо гладкое, нос ровный, губы розовые, глаза вроде тоже черные, но до того смазливые, что так и тянет плюнуть! Одета была в сарафан простенький, а так к телу льнул бесстыже – ну, ровно нагишом, срамота безбожная, ходит… Примет особых нет, но тока кто раз энту мымру уродливую увидит – вовек не забудет!
– Так, так, так… записал. И последний момент – где и при каких обстоятельствах вы видели описываемую вами особу?
– Где видел-то? У дверей царских и видел, как они обе, фифы расфуфыренные, все задами вертели, хиханьками да хаханьками маялись. Ужо потом Ксюшка первая в дверь гадюкой проскользнула, а за ней и чернявая ввинтилась. Совсем царь наш мозги потерял, двух девок зараз лапает! Ведь загнется на хрен, бугай непроизводи…
Договорить он не успел. Двое стрельцов не сговариваясь опустили тяжелые кулаки на макушку скандалиста. Гражданин Груздев без звука опрокинулся навзничь, задрав тощие ноги в грязных лаптях.
– Прощенья просим, батюшка участковый… А только не можно нам такие оскорбления в лицо самого царя сносить! Отвели душеньку, а теперь уж хоть на плаху…
– Вынесите на улицу, побрызгайте водичкой, как придет в себя, отпустите на все четыре стороны, – ровно посоветовал я. – Но помните, впредь любые рукоприкладства в отделении будут караться немилосердно!
– Слушаемся! – радостно гаркнули оба, подхватывая дьяка под мышки.
– Минуточку… Я передумал, Филимона Митрофановича сдайте на руки Митьке, у него большой опыт по части обливания. А вы оба пойдете с запиской к царю. Я сам хотел, но, видимо, не стоит. Ничего, что время позднее, надеюсь, он не спит. Вручите лично! Это краткое содержание сегодняшнего допроса. Пусть прочтет и повспоминает потщательнее. Да, и предупредите гражданку Сухареву, что завтра утром я ее навещу, пусть будет дома. Вопросы есть?
– Никак нет!
– Тогда с Богом, молодцы!
– Ну, так что ж теперь, Никитушка? – подсела ко мне Баба Яга, когда все вышли. – Теперь уже точно знаем мы – была девица, никем, окромя дьяка Фильки, не замеченная, что вполне могла чертежи царские унесть. Как она это провернула, ей видней, а вот как нам такую хитрющую бестию изловить, а?
– Меня смущает только цвет волос…
– Чьих волос?
– В этом-то и весь вопрос. Мы строили версию ограбления на участии неизвестной девицы. По всем параметрам подходила только одна – беглянка Настасья с постоялого двора Поганова. Но у нее коса рыжая, а дьяк утверждает, что «подруга» Ксении была брюнеткой.
– Тьфу, мелочь какая! – лихо шмыгнула носом бабка. – Да ить рази девке проблема косу-то перекрасить?! Да я сама за полчаса тебя хоть блондином, хоть брунетом, хоть рыжим с перепелесым заделаю…
– У Настасьи были светлые глаза, какого-то серовато-голубого оттенка.
– И энто легко поправимо: соком травным в глаза покапай, так и черней ночи станут. Надо тока травы нужные знать.
– Ладно, пока не хочу с вами спорить… – Я нервно обернулся: – А что это за крики у нас на дворе?
Крики – это даже мягко сказано. С задней части нашего двора, там, где колодец и конюшня, неслись длинные истерические вопли человека, которому без наркоза выкорчевывают зубы. Выскочив на порог, я с ходу наорал на еремеевских стрельцов. Те замялись:
– Дык ить вы же сами ему приказывали… вот он и это…
– Кому приказывал?! Что?! Где?! – Плюнув, я бросился туда, откуда еще доносились слабеющие взвизги. Стрельцы припустили следом.
– Не извольте гневаться, батюшка сыскной воевода! Нам же приказ ваш слово в слово передали… Дмитрию дьяка задержанного вручить, чтоб водой обливал. А Лыков с Потаповым к государю грамотку вашу понесли. Ну, мы как есть все исполнили…
– Митька-а-а!
На заднем дворе, облокотясь на колодезный сруб, стоял этот старатель и напряженно вглядывался внутрь. В его кулаке был зажат обрывок мокрой веревки… Я застонал.
– Никита Иванович, я ж как лучше хотел. Думаю, что ж зря землю мочить – и лужа будет, и Филимон Митрофанович домой весь в грязи пойдет. Вот и сунул его в бадеечку… Он не спорил, не в сознании был. Два раза макнул, чую, хорошо… Кричи-и-и-т! В себя пришел, значит… Я его вежливо так наверх тяну, а веревка-то возьми да и оборвись.
– Где дьяк?! – обомлел я.
– Тама он… – Митяй честно ткнул пальцем в темную пасть колодца, – самого не видать, но вроде притих… Тока пузыри пущает, и то иногда…
– У-у-у-я-я-а-а-й-ё-моё!!! – взвыл я, лихорадочно стаскивая с себя китель. – Веревку мне, живо!
Стрельцы доставили ее мигом, пока я возился с сапогами. Зажав свободный конец зубами, я с головой бухнул в ледяную воду. Митьку проклинал на чем свет стоит… Единственный плюс – то, что почти сразу же сел на шею утопающего гражданина Груздева. Вроде он еще как-то булькал. Я обвязал тощее тело веревкой под мышки, затянул два узла и громко приказал тащить. В шесть рук дьяка вздернули наверх, как пескаря из зеленой речушки. Меня вынимали вторым заходом. Естественно, обоих сразу в баню. Распарив все кости, мне с трудом удалось избавиться от чувства лютого, звериного холода. Уходить не хотелось, будь моя воля, я там бы и уснул. Но Яга силком загнала меня в терем, заставила выпить граненый стакан крепчайшей настойки на кедровых орешках и только после этого отправила наверх в постель. Подобной процедуре был подвергнут и несчастный дьяк. Правда, уложили его в сенях на лавке, но бабка дала грубияну такую дозу снотворного, что он рухнул, так и не успев высказаться до конца. Ничего, завтра вспомнит, добавит…
