– Митька вернулся?
– Никак нет, сыскной воевода. По приказу твоему дьяка для очной ставки ловит.
– Как появятся – обоих в терем! Больше ко мне никого не пускать, у нас с царем важный разговор будет.
– Слушаемся!
Я вошел внутрь. Горох, одетый по-простому, в парадное стрелецкое платье, сидел за чаем. Баба Яга расположилась напротив, сокрушенно покачивая головой и промокая слезки уголком платка. Его величество был печален и, судя по всему, рассказывал бабке что-то страшно грустное или сентиментальное. Честно говоря, ее у нас разжалобить – пара пустяков.
– Заходи, заходи, Никитушка, что ж на пороге стоять… Чай, измаялся весь? Давай-ка к столу! Сейчас вы с государем у меня и откушаете.
Мы с царем обменялись рукопожатиями. Насчет обеда ни он, ни я протеста не выражали – Яга в этом плане ужасно старомодна, пока не накормит – и расспрашивать не будет, и самому рассказать не даст. К тому же от чугунка с говядиной и грибами под сметаной шел такой умопомрачительный запах…
– Митька так и не появлялся?
– Да нету его, носится как угорелый, на Филимона охотится. Так ты не отвлекайся, сокол ясный, говори, как же ты с самим чертом-то совладал?! Это ить не шамахан с рожками…
– Согласен, фигура более колоритная, хотя и традиционна до заезженности. В разных культурах мира образ черта трактуется очень неоднозначно. Опереться на опыт предшественников я не мог, поэтому пришлось импровизировать.
– Драться, что ли? – прозорливо угадал государь.
– Почти, – кивнул я. – Физически противник мог бы сплясать камаринскую с коровой на плечах, но, к счастью, среднестатистический русский черт не имеет ни малейшего понятия о дзюдо.
– Стало быть, побил… – довершила Яга. – Хорошее это дело, для правопорядка полезное. А дальше что?
– Ну, он попытался уклониться от дачи показаний, но я призвал его к ответственности. В результате мы еще раз подтвердили факт участия в краже неизвестной девицы и обнаружили крупного уголовного «авторитета», стоящего за этим делом. Кража чертежей была тщательно спланирована и разыграна как по нотам. Однако если по поводу заказчика мы вынуждены просто гадать, то по вопросу исполнителя нам готовы помочь сразу два свидетеля – дьяк Филимон и… вы, царь-батюшка!
– Да брось ты, Никита Иванович, – густо покраснел государь. – Уже спросила меня бабка твоя… был, не был… С одной али с двумя? Ну нешто я так на султана турецкого похож, что мне в постели одной бабы мало?! Ксюша была. С тем не спорю, вину свою признаю… Хотя какая на мне вина, ежели я царь?!
– Развратные действия по отношению к подчиненной, соблазнение рабочего персонала плюс склонение к сожительству особы, не отвечающей за свои действия по причине замедленного умственного развития, – популярно объяснил я.
– Блуд это… – веско добавила Яга, – разврат и прелюбодейство!
– А я – царь! – смущенно надулся Горох. Мы посмотрели на него такими осуждающими взглядами, что государь не выдержал. – Одна она была, одна! Вот те крест, участковый, что ни одну девицу Ксюша ко мне в покои не ввела! Нешто я бы такое дело не заметил? И тайник я при ней никогда не открывал, в сундук не лез, бумаги не показывал… непричастная она!
– Проверим… Что-то долго Митяя нет, а? Вот посмотрите пока один интересный документ. Это донос вашего думского работника, дьяка Груздева Филимона Митрофановича.
Царь бегло прочитал смятый-перемятый листок, прикрыл глаза, скрипнул зубами и тихо пообещал:
– На кол посажу доброжелателя! Будет знать, как ко мне под одеяло нос совать…
– Ну, это чрезмерно крутые меры… Надеюсь, вскорости его все-таки доставят и мы все выясним здесь же на месте.
В дверь постучали. Вошедшая охрана доложила мне, что в городе наметилось некоторое волнение. Якобы наш Митя, так и не найдя дьяка, обратился за посильной помощью к трудовому народу. Это, конечно, был очередной перебор, но у Гороха и без нас дел полно, держать его долго нельзя, а так «ценного свидетеля» стопроцентно найдут.
– Может быть, пока ждем, допросим кошачьего маньяка? – предложил я. – Возражений нет?
– Нет, – с ходу обрадовался государь. У него есть маленькая слабость: любит изображать опытного опера. – Зови давай! А тока что ж это за маньяк такой?
– Злыдень помешанный! – привстала Баба Яга. – Ночами по городу шастал да котам безвинным башки напрочь рубал! Стрельцы еремеевские его взяли… А то, мало ли, как кошек перебьет да за людей возьмется?
– Ух ты, хмырь какой… Сей же час поставить пред очи мои ясные! Не то гневаться изволю…
– Ребята! – крикнул я в окно. – Ведите задержанного из поруба.
Через пару минут нам доставили обмотанного толстой веревкой низкорослого типа в желтых кожаных штанах, такой же грубой рубахе, с длинными, до пояса, патлами и багрово-красным лицом с жиденькой бородкой и усами. Волосы скорее имели мутно-пегий цвет, ближе к левому уху торчали два пера, и для полного эффекта маньяку не хватало только боевой раскраски. Во рту аборигена торчал кляп.
– Это кто ж такой? – на всякий случай перекрестилась Баба Яга, отодвигаясь вместе с табуреткой.
– Очередной небритый Чингачгук! – Я обернулся к царю: – Вот уж чего не ожидал в вашем тихом Лукошкине… И много их тут таких по прериям бегает?
– Не язви, участковый… Сам такое чудо впервые вижу. Как ты его назвал?
– По внешности и костюму – натуральный индеец времен колонизации Америки. Не берусь определить наверняка, но, по-моему, он из гуронов. Или апачи… или сиу какой-нибудь… Я же тоже не этнографический справочник. Эй, парни! Кто его брал?
– Я! – Из двух стрельцов, стоявших позади задержанного, выдвинулся широкоплечий бородач слева. – Тока не один был, со мной Семен Мастырин и Федька Череда дозором шли. Глядим, вроде кто под забором ползет… Мы, значится, в засаду – и ждем. А энтот вот полз, полз да и затих… Лежит. Потом вроде посапывать начал. Ну, думаем, пьянь обычная, из кабака до дому на бровях бредет. И тут мимо, вдоль заборчика-то, кот идет. Величаво так, хвост задрал, ни на кого не смотрит… А этот гад вдруг как вскочит! Как за голову схватится! Да как заорет: «Не топай, Барсик, не топа-ай!» – и за топор… Ну а мы, как лезвие блеснувшее углядели, сразу коту злосчастному на выручку и бросились. Ужо повязали втроем! А топорик-то вот он, сберегли-подобрали, небось вещественное доказательство…
На стол перед нами лег обычный плотницкий инструмент, с широким обухом и коротким топорищем.
– Не томагавк, – отметил я в блокноте, – типичный русский топор. Из таких отставные военнослужащие обычно кашу варят. Ну что ж, спасибо за службу, орлы!
– Рады стараться, батюшка сыскной воевода! – гаркнули оба.
– А теперь вытащите молчаливому вождю кляп. Я хочу знать, как давно он ступил на тропу войны. Ваше величество, сколько помню, вы ведь у нас специалист в языках. Сможете перевести с индейского?
– Попробуем, – важно кивнул Горох, но как только пленник получил возможность говорить, он рухнул на колени и завопил на чистом русском:
– Смилуйся, царь-батюшка! Поклеп это и клевета! Не виновные мы, а все милиция зазря произвол чинит! Казнить их надо, всех до седьмого колена…
– Цыц! – рявкнул царь, хлопая ладонью по столу. Звякнула посуда, и все в горнице как-то неосознанно пригнулись. – Ты, мухомор в перьях, мне еще советы давать будешь! Я ить не участковый, на дыбу отправлю и вопросов задавать не стану… А ну колись, фраер, откуда ты такой в моей столице объявился?
– Как откуда?.. – не поднимаясь с колен, залепетал несчастный. – Дак… свой же я! Русский! Лукошкинский!
– Бредит али врет?
– Не врет… – посерьезнела бабка, вглядываясь в задержанного попристальнее. – Сдается мне, и вправду наш он. Дюже похож на кого-то, а вот на кого… ума не приложу!
– Да свой я, свой! Али не признали, государь-батюшка?! Холоп я ваш верный, Паша Псуров!
– Чего-о-о?! – Наверное, у нас троих отвисли челюсти. Нет, у пятерых – стрельцов тоже стоило включить в список.
А «кошачий маньяк», пользуясь моментом, всхлипывая, изложил свою страшную историю:
– Как из отделения-то вырваться удалось, так и пошел я, сиротинушка, в баньку. От поруба милицейского отмыться, от позору и стыда всякого. С горя бутылочку полуведерную прихватил, да еще со товарищи с собой… добавили. Ну, знамо дело, выпили, и начали они меня мыть. Особливо морду мою… Ить этот хам с отделения, Митька который, так особу мне дегтем изваксил, что хоть на люди не выходи! Вся рожа ровно ворота у порченой невесты… Ну, они меня и водой, и мылом, и пемзой поперек хари чистили – отмыли-таки. Не черное лицо стало – красное… С таким тоже особо не разгуляешься, думал, к утру отойдет. А уж как одевалися, так и вышло, что Фимка-рыбарь в моей одежке ушел, а мне, стало быть, робу свою, кожаную, оставил. Что делать, идти-то надо… Тут еще и голова замерзать стала, волосья-то повылезли, а шапка со всей одежкой ушла. Вот я мочалы мокрые себе на маковку и напялил… Из бани по ночи одному топать страшновато будет. Углядел я топорик в дверях да и взял, от лихих людей на защиту. А что забором вдоль курятника полз, так то клевета! Не стоко я выпил, чтоб ползти… просто… ежели за забор держишься, то уж николи с пути не собьешься. И не спал я вовсе! Не спал! Так… прилег, призадумался… Вдруг как молотом по башке – бум, бум, бум! Ну, ровно слон по улице бежит! Самогон, видать, неслабый оказался… Встаю, а передо мною – кот! Да какой… Не кот – тигра цейлонская! Когти точит, зубами сверкает, спину выгнул, усищи вздыбил – как есть съест! Я тока-тока топориком от него оборониться, тут сразу бросаются, вяжут, в рыло без дела стучат… Вона фонарем каким одарили! Ужо заступись, царь-батюшка. Ну, хоть на каторгу их, аспидов милицейских, а?
