Мамонты никогда ничего не забывают. Старая Мамонтиха помнит, сколько следов двуногих они обнаружили у реки прошлым летом. Их ужас был так велик, что они вернулись в степь, не успев даже полакомиться молодой порослью. Смятённые, не растоптали отметины вражьих ног, не приняли вызова. Нет, Старая Мамонтиха давно знала двуногих и непререкаемо увела стадо прочь. Но тогда было лучше для мамонтов. Зной не так лютовал. В степи, в глубоких оврагах, по-прежнему оставалась вода, и пригодную в пищу траву тоже можно было найти. Тогда не было с ними Бурого Комочка, был другой детёныш, Рваное Ухо, но тот был постарше, родился весной, ещё до перехода. Потому и вернулись мамонты в прошлый раз, не дошли до реки. Но в этот раз такого нельзя допустить. В этот раз, если они не дойдут, то детёныш не выживет. Бурый Комочек не выживет. Рваное Ухо не выживет. Взрослые мамонты тоже не выживут. Упадут, как Длинный Хобот, один за другим, упадут – и не поднимутся.
Старая Мамонтиха повернула по направлению к полуночи. Нужно было сделать большой крюк, обойти те прошлогодние следы двуногих как можно подальше. Потому что все звери ведь одинаковы. Ходят там, где ходили всегда, по тем же тропам. Не любят других, неизведанных, путей. Где ходили двуногие прошлым летом, там будут ходить и сейчас. А мамонты их обойдут. Обойдут как можно дальше. Умный вожак Старая Мамонтиха. Надёжный вожак. Только вот не дано ей раскусить до конца коварство двуногих. И откуда ей знать, что те следы прошлым летом, от которых они побежали назад, те следы им нарочно были оставлены. Нет, такого мамонт не может предположить, слишком сложно такое для мамонта, даже для умудрённого годами ветерана, даже для Старой Мамонтихи. Не могла она догадаться. И стадо свернуло. Заранее свернуло. Не назад развернулось, как в прошлом году, а только свернуло против полудня, в ту сторону, что для двуногих зовётся полуночью. А для мамонтов, наверное, назовётся Конец. Но они об этом ещё не подразумевают. Только тревожатся. Сильно тревожатся.
Старая Мамонтиха тревожится больше других. Самая опытная, так много знает. Нюхает, нюхает. Слушает, слушает. Будто чувствует что-то, будто вот-вот – и догадается, только немного осталось, только ещё один шаг до разгадки. Но не догадывается. Дальше идёт, как и шла. И опять останавливается. Снова принюхивается. Снова прислушивается. Приглядывается. Ничего. Надо дальше идти. Торопиться им надо. Туда, где сверкает на солнце вода. Где свежие травы повсюду, где сосны с вкусными иголками, где берёзы с мягкой корой и с листочками, где зелёные липы, осины, где рябины с красными гроздьями, где… Старая Мамонтиха снова принюхалась, в который уже раз, и вдруг ленивый утренний ветерок донёс желанный запах влаги. Вздрогнула Старая Мамонтиха, подняла хобот как можно выше, принюхалась тщательнее. Сомнений не оставалось. С левого бока, с закатной стороны, уже пахло водой. Впервые за долгие-долгие дни.
Новый запах нельзя было скрыть. Что почуяла Старая Мамонтиха, то почуяли и остальные. Вдруг все рванулись туда, не спросились вождя, не послушались, обогнали её, оставили в стороне, позабыли обо всякой осторожности, обо всём позабыли, кроме этого нового запаха. Понеслись. И детёныши тоже со всеми вместе. Старой Мамонтихе пришлось зычно затрубить, чтоб призвать их к порядку. Затрубить даже дважды. Чтоб у них зазвенело в ушах, чтоб они все опомнились. Они остановились. Но теперь, когда Старая Мамонтиха затрубила, враги могли издалека их услышать. Те враги, что оставили запах в овраге, где копал Длинный Хобот, те могли их услышать. И погнаться. Теперь нужно было быть ещё более осторожными.
Старая Мамонтиха вернулась на своё законное место во главе стада. Остальные покорно стояли, не шевелясь, только обмахивались ушами и выглядели виноватыми. Порядок восстановился. Но всё равно Старой Мамонтихе было не по себе. Она не пошла, не повела дальше стадо, она пожелала стоять. Хотя теперь стоять никто не хотел. Все хотели попасть к воде, и как можно скорее. А Старой Мамонтихе что-то мерещилось. Она снова принюхивалась, она снова прислушивалась, она снова приглядывалась, но ей казалось, будто запахи прячутся от её хобота, а унылая степь убегает от её глаз. Жёлтые травы словно бы не желали с ней видеться: не ластились к её нюху, как прежде, не шевелились вместе с её дыханием, ничем не привлекали, а как-то задумчиво замерли, будто боялись обмолвиться – но о чём травам думать? О чём они могут обмолвиться? И о чём думать Старой Мамонтихе? Если они не выйдут к реке, то погибнут не только детёныши, погибнут все. Все как один. Может быть, именно этого жаждали коварные травы… Никогда больше не попадать мамонтам в рот?.. Старой Мамонтихе вдруг безотчётно захотелось повернуть назад, просто взять и повернуть, как прошлым летом, как тогда, когда тоже было тревожно – она даже вдруг развернулась, шагнула в ту сторону и стала смотреть назад. Но стадо не стало за ней разворачиваться, стадо смотрело вперёд и желало идти. Позади ничего для них не было интересного, только такие же травы, безмолвные, чахлые, и ещё… позади шли гиены, Старая Мамонтиха их услышала, они шли по следам мамонтов и не таились. Будто чуяли поживу. А выше, в небе, над гиенами парил стервятник. И разглядывал мамонтов сверху. Старая Мамонтиха тоже захотела его разглядеть, но не смогла. Не такие у неё глаза, как у стервятника. Многого ей не разглядеть. Очень многого. Зато Старая Мамонтиха вдруг ощутила, что они всё знают. Все всё знают. И гиены знают, и стервятник знает, и все остальные мамонты тоже знают, что сейчас они пойдут дальше. Пойдут вперёд. Все это знают вокруг, а Старая Мамонтиха будто забыла. На солнце теперь поглядела, даже на солнце. Карабкалось кверху жаркое солнце, над степью, над тем самым местом, куда так хотелось вернуться, где было спокойно. Слепит солнце глаза, а Старая Мамонтиха всё равно глядит назад. Глядит – и ничего не видит. Ничего такого, что может ей подсказать, что может напомнить. О чём напоминать? О чём?..
Двинулось дальше стадо мамонтов. Вдруг само двинулось, как по команде, и подтолкнуло своего вожака. И вожак подчинилась, привычно пошла впереди. А где-то сзади завыли гиены. И сверху как будто стервятник заклекотал, как орёл, отвечая гиенам, что те не ошиблись, что по-ихнему вышло. По-ихнему разве? Старая Мамонтиха снова упрямо остановилась. Опять ей что-то почудилось. Опять померещилось. Ветерок донёс новый запах, смутный, неразличимый – но всё же тревожный. Эти двуногие так коварны, могучей Старой Мамонтихе, не боявшейся никого, ни с зубами, ни с когтями, ни с лапами, ей достаточно было только намёка на запах непостижимых заклятых врагов, чтобы тут же забыть о желанной воде, обо всём остальном, - и решиться. Нет, Старая Мамонтиха много уже повидала на своём долгом веку. И сейчас она повернёт. Ещё дальше повернёт. Ещё решительнее. Вода, ветки, кора отодвинутся, жары и жажды станет побольше, но этот мерзкий ненавистный запах не потревожит больше её хобота.
