Только тут неимоверным напряжением воли он оторвал ноги от пола и прыжками бросился к лестнице. Только бы быстрей, быстрей! Взлетел на мостик, пробежал по нему, загрохотал вниз. И остановился, потому что прямо перед ним тяжело сомкнулись массивные двери, отрезав от света, от людей, от забытой где-то далеко тонюсенькой синеокой женщины… отрезав от жизни.
Кричать бесполезно. Его не услышат. Он знал: за этими первыми дверями с грохотом закрываются вторые, тревожно мигают над ними багровые табло.
Не подходить! Опасность! За дверями смерть!
Смерть — и он. Люди отходят от здания, идут на далекий наблюдательный пункт. И под настороженным небом остается круглая, циклопической кладки крепость, а в ней два полукольца пустотелых, сомкнутых концами магнитов. А в кольне этих магнитов, в смертельном колесе — он.
Значит, конец.
…Началось…
Он физически чувствовал, как мчит в пустом теле этого чудовища, этого стального, многотысячетонного великана разогнанная до космической скорости, невидимая смерть. Мчит и все убивает смертоносным дуновением.
Через двадцать минут после окончания работы ее здесь не будет, смерти. Здесь будет безопасно, как на лесной полянке. Снова придут люди… Но для него уже все будет в прошлом. Для него все будет кончено.
…Красный свет взорвался где-то в одной точке, начал снопами выстреливать в него. И последним проблеском сознания он увидел сказочное видение.
…Где-то над прозрачным ручьем, в неведомом крае, в море солнечного света колыхалась, любовно шелестела перистая чозения — счастье, любовь, забытые ради смерти.
…И взорвался багровый, кровавый мрак. И в этом пламени летели прямо на него бесчисленные стада безголовых изюбров.
…И тогда, наконец, прорезался освобожденный, вырвался на волю крик. Крик гибели и крик рождения — немой, как будто гибла сама земля.
…Ночь. Чернильный мрак избушки. За окном тусклое пятно догорающего костра.
— Что ты? Что ты? Что с тобой?!
Еще без ощущения яви, с криком, что угасал на губах, еще весь во власти окровавленных безголовых видений, он почувствовал ладони на своих плечах и шелковистое прикосновение волос к щеке.
— Синхро… — бессознательно прошептал он, — замкнули…
— Что ты… тише… ну тише, — властным шепотом говорила она. — Я знаю.
Тонкие ладони скользнули под его плечи, начали покачивать:
— Тебе страшно? Ну не надо, не надо. Не обращай внимания. Я ошиблась. Я дура. Все совсем, со всем не так…
Кошмар, наконец, начал отступать. Исчезли последние его тени. И тогда мужчина понял, где он и что с ним. Простер в темноту руки, обхватил ее плечи, мягко притянул к себе. Трепет пробежал по его телу.
— Мальчик мой, бедный мой «владыка»… Покоритель мой, хозяин жизни. Видишь, как она мстит? Я не отдам тебя. Не отдам.
Положив голову женщины к себе на грудь, он гладил ее теплые волосы и плечи.
— Как ты могла?.. Неужели не видела?.. Я люблю тебя… Я люблю тебя…
— Я знаю… Знаю. Ты прости. Я им не позволю сводить тебя с ума. Не дам издеваться над тобой, над жизнью. Как у тебя сердце стучит. Мальчик мой. Любимый мой.
Целовала его. И он тоже почти в беспамятстве ловил губами ее губы, глаза и брови. Никогда в жизни не было чувства такого единства, такой близости и такого счастья. И он знал: никогда не будет.
Твердость груди, нежность кожи, жар губ во мраке. Сердце обрывалось и падало, падало куда-то в восторге, в ликующей радости ожидания.
Вся здесь, рядом и вовеки. Вокруг была ночь, но здесь была Она. Преступлением было хоть на минуту выпустить ее из слитого объятия. Именно потому, что вокруг была ночь.
Крепкие плечи, совершенные, как цветы, стебли рук, покорность губ, преданность объятий, мягкая нежность и сила… Все наполняло его чувством невиданного счастья.
— Со мной, — глухо сказал он. — Вот так. На всегда.
— Да… Я не хочу… Я не хочу мучить тебя.
Ночь не спеша катилась над океаном вод, над островами, над сейнером в море, над скалами, над падью, зажатой между горами, над бессонной речкой, над избушкой, что прижалась к берегу, над двоими, что бессонно лежали в ней и не хотели зари.
— Глупая девчонка, — срывался от нежности и благодарности шепот. — Глупая… Навеки моя теперь.
Милая. Какой долгий был путь. Как я теперь благо дарен судьбе, что долгий… что окончился. Какое счастье, что никогда не кончится.
— Тише. Мне так хорошо. Мне даже страшно.
— Молчи.
Они лежали, плотно прижавшись друг к другу, и слушали тайгу.
Хрипло кричали где-то в горах косули. Укрытый пеплом угасания, тихо умирал костер.
Где-то вокруг дома, иногда рыча, ходил леопард. Привыкший к легким победам в тех местах, откуда пришел, ошалелый безумец, который и здесь не видел отпора, он ходил и становился все более нахальным, ибо не мог понять святости этого места. Здесь не стреляли. Здесь не было кары. И потому он, видно, принимал доброту и благородство человеческое за слабость и нерешительность. И потому ходил, иногда разрывая рычанием ночь:
«Дрожат у костров. Дрожат в домах. Гр-р-р. Безволосые, хрупкие, слабые… Кх… кх… крр… ммру… грр… Выходите, вкусные».
— Какой это ужас, быть как он, — тихо сказа ла она.
XIII. ОДА СОЛНЦУ
Посадив женщину на плечо, он нес ее через речку, а потом в гору, на пологий, шумно зеленый от трав откос. Он мог так нести ее вечно.
Солнце вставало за горами. Руки женщины, которые он держал в своих, были от солнечных лучей медными.
Ее он мог нести вечно. Какая-то высвобожденная, необычная сила налила его руки, плечи, которым было так легко, словно крылья выросли на них, мускулы груди, что дышала, как кузнечный мех.
Легкие просто распирало от пряного, густого ветра из джунглей, от прозрачно-холодноватого дуновения с гор. И стальные, неутомимые, пружинили ноги, неся его и ее навстречу солнцу.
— Опусти. Устанешь.
— Я? — Он побежал в гору, и Амур, который не без основания полагал, что хозяин свихнулся, и вообще-то приветствовал это новое состояние, с веселым лаем бросился за ним, делая вид, что хочет схватить за пятки.
— Пусти.
Вместо ответа он подбросил ее высоко в воздух. И еще. И еще раз.
— Солнце! Солнышко! На!
— Ну пусти, ну пожалуйста…
Сверху, из голубизны, она смотрела на него удивительными, притихшими глазами. Видела растрепанный чуб, блестящие глаза, улыбающийся белозубый рот.
— Я сама, — она сжалась в его руках, зажмурилась и осторожно дотронулась губами до его рта.
Неповторимое чувство своей беззащитности и одновременно своей власти над ним наполнило ее сердце.
