Папоротник и другие растения были отогнуты в сторону.
— Он?
— Не дыши. Он такой деликатный, что может умереть и от этого.
— Почему?
Потому что всю силу он хранит в корне. Для других только. Вот когда ты перестанешь меня любить — приди сюда, отыщи место и соверши единст венное преступление. Укради его. Он будет тогда большим, мудрым, старым. И все вернется: река, и сентябрь, и чозении.
— Я не буду его красть. Я никогда не перестану тебя любить.
— Не надо так, — встревоженно сказала она. — Не заставляй меня жалеть о многих поступках. — Тебе не о чем жалеть. Они сидели возле растения. Плечо к плечу.
— Подожди, я прикрою его от солнца. Прямые лучи тоже убивают его. Хрупкий. Как сама любовь.
Сплела над ним травы.
— И давай отойдем. Теперь ты все равно видишь его? И в траве?
— Теперь вижу.
— Отойдем. Может, ему и взгляды вредят.
Женьшень стоял в нескольких шагах от них. Древний, нежный, добрый. И они опустились на траву и смотрели, смотрели на него.
Пусть растет, — сказала она, положив голову ему на плечо. — Удивительно… Никогда не было так покойно. И так хорошо не было. Даже страшно, что никогда больше не будет. А вдруг никогда?
— Ты что? — он рывком притянул ее к себе. — Ты что, хочешь, чтобы я подох?
Пестрой сенью бежали по ним солнце и тень. Вились, переплетались вокруг джунгли. Их дуновение было как дыхание женщины у его губ.
— Бессмертие есть? — спросила она.
— Есть. Потому что я люблю тебя.
— Самое странное, что я тебя тоже люблю. Вчера еще и не думала. Так просто, приятно было сидеть с тобой. А потом ты поцеловал меня. И словно пробудил. Уже после я поняла твою беззащитность, дикий ты мой, невозможный. — Гладила его по голове. — Знала, что ничего хорошего из этого не получится. И не могла удержаться. Бредила этими твоими волосами, глазами, губами, руками… Глупый, сумасшедший браконьер. Хочу, чтоб ты вечно думал обо мне, чтоб это никогда не прошло.
— Никогда не пройдет.
— Если бы так…
В этих темно-синих глазах жила такая глубокая боль и такая любовь, что Будрис весь содрогнулся от жалости, умиления, желания защитить.
— Ты, маленькая, ты… Что это ты выдумываешь?
— Я просто знаю. Я не перенесу этого.
— И не надо будет тебе это переносить, — он по целовал ее глаза.
— Так я и сделаю… Бог ты мой, глупый, милый.
Сидел сегодня под этим водопадом, как Адам после грехопадения. Грешный, глуповатый, сам еще не осознал, что произошло… Самый дорогой.
В словах ее, в интонации голоса, в выражении глаз и прикосновении руки было что-то гипнотизирующее. Словно сама сила жизни переливалась из нее в него.
— Поверь, ничего, ничего такого страшного больше с тобой не будет. Я тебе говорю. Верь.
Все это чересчур непомерное тревожило его. Но в этом было и укрепление его большой, счастливой близости к этой женщине — его единственной женщине.
Она внезапно приникла к нему, словно искала спасения.
— Страшно. Я, кажется, и минуты не могу без тебя. Как же это будет теперь?
Вились, переплетались, сжимали деревья гигантские змеи лиан. Свивали шатер над маленькими лапками женьшеня, безжалостно душили кедры.
Но еще более невыносимыми, еще более смертельными — будто было это последний раз в жизни — были их объятия. Нежные в силе своей — как сама жизнь, неразрывные — как свод неба над вечным лоном земли.
XIV. БАЛЛАДА О ЛЕОПАРДЕ БЕЗ ИМЕНИ И О БЕЛОЙ ЛАЙКЕ, ИМЯ КОТОРОЙ — АМУР
Вечером, после ужина, они не спешили идти в избушку.
— А вот возьмем и всю ночь пролежим здесь, — сказала она.
Он кивнул головой,
— Если не спать, то здесь лучше.
— Там задохнуться можно. А если двери откроешь, так тот бандит разве постыдится в дом залезть?
Северин молча согласился. В душе он боялся повторения ночных кошмаров. А вдруг — снова? Вдруг не помогли ее слова, глаза, прикосновения? Но вслух он сказал:
— Здесь по крайней мере костер в твоих глазах отражается. И звезды.
— Я тебе покажу звезды. Пират!
Будрис засмеялся.
— А он сегодня возьмет и не явится, — сказала она. — Надоело ему, да и все. А если и придет — ты его убьешь. Такого можно, раз он обнаглел и людей выслеживает.
— Убить? Его? Да ты что? Я кого хочешь убью, только не его.
Он ни за что не убил бы теперь этого леопарда.
— Я понимаю, — сказала она. — Этот леопард свел нас, правда?
— Правда. Сотворил из нас одно.
И это было так. Смерть, что ходила вокруг по джунглям, родила любовь, жизнь. Возможно, спасла от всего темного, что подстерегает человека, что столько времени стояло и ждало, когда он, надломленный, упадет.
…Они легли у костра. Его пламя взлетало вверх, пожирая ветки, сушняк, валежник. Но они запасли огромную гору хвороста, хватило бы и на две ночи.
Огненный свет разливался по стволам и кронам деревьев. Иногда в этом багрянце пролетали высоко над землей белки-летяги. Планировали, меняли свой воздушный маршрут.
Какая-то сила притягивала их к костру, и они, повиснув на стволе дерева или опустившись на сук, замирали. Их глаза, большие, черные, с красной искоркой от огня, с любопытством рассматривали двоих непонятных, что примостились внизу, возле причудливого желто-красного живого куста.
Стоило только шелохнуться, и зверек поводил тупоносой головкой, срывался с места и летел во мрак.
Они лежали и говорили о звездах. Постепенно разговор угас. Молча лежать было лучше. Лежать и чувствовать тепло рядом, ощущать рукою ее плечо, сердцем — всеобъемлющий покой звездного неба, джунглей, кедров, гор, огня, всей земли, которая до последней былинки принадлежала им. Ему и той, что была рядом. Не было ничего лучше ее, и этой ночи, и этого мира.
Внезапно он ощутил спиной какой-то тревожный холод. Не звук, не запах, не дыхание ветра, а именно что-то нематериальное. Как будто кто-то смотрел ему в затылок.
Мужчина искоса посмотрел в ту сторону. Там никого не было. Трепетная грань багрянца и тьмы. И никакого признака чего-то живого.
«Что такое?» — взглядом спросила она.
«Не знаю», — так же взглядом ответил он.
Тревога не проходила. Какой-то инстинкт присутствия, который, наверное, в высшей стадии был свойствен полудиким предкам и который возродился у него за эти дни.
Пятно света сужалось. Северин лежал, весь внутренне скованный. Предчувствие постепенно крепло. Человек уже словно кожей улавливал, что кто-то стоит в темноте, что этот кто-то плавно, как челн на воде, приближается к нему, как будто совсем не передвигая ноги.
— Леопард!!!
