в улочку с криком:
– Пани, пани!
Бывали дни, когда вода так и не приходила. От свалки к заливу пробегала тревога. Вода могла не вернуться. Люди шли в кварталы Версовы и покупали бутылки в лавках. Торговцы магазинчиков, близких к пустырю, нарочно поднимали в такие дни цены. Но всё же кто-то незримый на другом конце трубы помнил о выживающем у моего подножия народце и через день-два снова подавал никуда не годную пресную воду.
Амир сделал ещё нескольо вёдер из пластмассовых банок, добыл бочонок. Мария успевала наполнить их за короткую подачу. Она была выше ростом и, пожалуй, сильней женщин коли. Смиренно дожидалась она своей очереди, ходила быстро, набирала потяжелей и успевала принести больше остальных, проворных, но маленьких женщин.
– У тебя руки как у мужчины, – говорили ей соседки.
Мария носила воду в бочонок, расставляла полные вёдра на нижние нары, на пол, так что места почти не оставалось. Они с Амиром мылись, поливая друг друга холодной водой. Первые дни Мария вскрикивала от ледяных ожогов, а Амир говорил:
– Не надо кричать «ии», «аа», просто сохраняй спокойствие. Вдыхай носом глубоко, когда я лью.
Сам он оставался сдержанным, словно жизнь идёт так, как должна идти. Никто бы не догадался, что Амир страдал и думал только о том, как бы им выбраться отсюда и к каким друзьям перейти. За всё нужно было платить, нужно было собрать на билет Марии астрономическую сумму.
Они научились терпеливо принимать утренний душ и потом отогреваться в тёплом воздухе. Амир брился на улице, глядя в маленькое почерневшее зеркало, прикреплённое к лачуге. Утюг для его рубашек остался во Дворце Ашриты, да и включить его было бы некуда. Никаких розеток не существовало. Из дырки в шифере болталась на проводке лампочка, изредка по вечерам они её включали, соединяя два проводка. Свет её был блёклым, он словно пробивался сквозь туман. Мария старалась развешивать одежду по крыше так, чтобы обойтись без глажки. Но всё равно Амир уходил на репетиции в мятых рубашках. Кроме роли кашмирского старика он получил роль гепарда в детском спектакле.
Мария стала понимать язык рыбачек, даже не разбирая слов. Она понимала не слова, а движения рук, игру пальцев, покачивание головой, лица, улыбки, блеск и печаль глаз.
Рядом жила семья Джаянти. Свободно просачивались сквозь шиферную стенку и щели ночное дыхание, храп её мужа Саураба, дневные шаги, постукивания железной посуды, смех ребёнка.
С другой стороны домишки, в узкой щели, хранились старые рыбацкие сети с мелкой мёртвой рыбой внутри, от этого вторые соседи казались далёкими. Хотя каждому здесь выделялось чуть больше метра в ширину и около двух в длину. Целые поколения умещались в это пространство. А те, кто не вмещался, ночевали в свободе улицы у крыльца на картонных подстилках, тряпках или просто на земле.
Масло и рис
Чьи волосы ласкались о лодыжки,
А иногда и землю подметали.
Была тёмно-медовой её кожа.
МИНА КАНДАСАМИ, «ИХ ДОЧЕРИ»
Марии думалось, что люди шиферного подножия срослись в тесноте и воспринимают других как части своего тела. Она сама стремительно врастала в жизнь деревни, но всё ещё не верила, что может остаться здесь навсегда. Мария старалась пережить трущобу как приключение.
Женщины коли, торговавшие испокон веков на рынках, были грубоваты, но честны. Они были шумными и дерзкими, с горячими сердцами. Только в её соседке, Джаянти, скользила неуловимая нежность и безмятежность. Детские полуулыбки блуждали по её личику. Они с Марией подружились.
Как две птички вместе они вили свои никчёмные гнёзда: заделывали щели полиэтиленовыми пакетами, украшали вход гирляндами из жёлтых ноготков, посыпали пол песком. Джаянти научила Марию печь лепёшки роти, варить любимую Амиром с детства солёную кашу кичри из риса и чечевицы, бережливо обращаться с продуктами.
Вместе с другими женщинами они втирали Марии в волосы масло амлы. У рыбачек масло часто текло по вискам, когда они уходили в город, унося на голове тазы с бьющейся в них рыбой. Адской мукой было отмыть амлу с каждого волоска в холодной воде на полу. Но от него волосы Марии стали тяжёлыми, росли с невероятной быстротой и скоро выросли до бёдер. Они выгорели на солнце и стали белыми. Ночью Мария закутывала в волосы Амира.
Мария стала худой и тонкой, на руках вздулись вены. Кожа обрела красно-коричневый цвет, оттенок коры дерева. С лица Амира сошли лёгкая пухлость и выражение обиженного мальчика. Его лицо всё больше напоминало задумчивые лица каменных богов из пещер Элефанта.
Ели они только варёные крупы, бананы и яблоки, а роти пекли через день, чтоб поберечь муку. Даже манго и фрукт дракона, из которого росли острые зеленовато-лиловые лепестки, оказались дороги для них.
Амир ходил в театр по границе надежды и отчаяния зарабатывать рупии своим непонятным ремеслом притворщика.
Рупии, которых ему раньше едва хватало на самого себя.
Ремеслом, которым в той или иной мере владеет каждый и на которое не каждому охота глядеть.
Первобытная жуть таится в лицедействе, а любая ошибка, обман, неточность вызывают отвращение и скуку. Особенно в моих недрах, где и чистильщик обуви считает себя знатоком искусства.
Даббавалы и крысоловы
В дымке бьются сердца и мысли.
Я видел, ты шёл вдоль трассы,
Одетый в оранжевый яркий,
Вслед за солнцем тащил контейнер.
ХАРДИКА ВАЙДЬЯ, «УБОРЩИКИ МУМБАЯ»
Корпорации новой Индии прорастали всюду, разрывая трущобы и тлен бедности. Бывало, актёров из театра приглашали вести праздники для клерков. В последний раз этими шальными деньгами Амир заплатил вперёд за аренду лачуги. Такое перепадало редко. Тысячи артистов занимались увеселениями намеренно, махнув рукой на искусство. Они не пускали в свои ряды чужих.
После репетиции Амир отправился в кишащие улицы узнавать о работе. Сначала он пришёл на станцию, где разносчики-даббавалы сортировали обеды. Амир приблизился и почувствовал насыщенный аромат домашней пищи. Чьи-то жёны и матери наполнили железные бидончики и отправили с даббавалами в странствие по районам и станциям метро.
Эти бидоны каждый день постукивают друг об друга на дорогах с блистательного Павая на вальяжный Мариин Драйв; из округа Дадар в пригород на стройки, к прорабам; с окраин в драгоценную Бандру[26]. Даббавалы снуют в паутине дорог, по ячейкам контор, закоулкам без адреса. Они никогда не ошибаются. После обеда возвращают пустые бидоны в кафе
