– Правильно говорит волосатый, – не выдержал Диомед. – Если накинемся разом...
– А дальше что? – хмуро спросил Горгий. – Куда бежать?
– Наши горы, – зашептал кантабр. – Половина луна быстро-быстро ходить – наше племя – много желуди – сыр – от коза – много коза у нас. Хорошо!
– Нет, – сказал Горгий. – Нам с тобой не по дороге, кантабр. У нас в Тартессе корабль, люди ждут. Нам туда надо.
– Тартесс! – услыхав это слово, кантабр затряс кулачищами, глаза его налились кровью...
Так и не сговорились. А через день Диомед отозвал Горгия в дальний закоулок шахты и возбужденно зашептал:
– Беда, хозяин! Один городской из нашей толпы грузил слитки и разговорился со знакомым возчиком. И тот ему такое сказал... Слух прошел по Тартессу, что греки Миллиона убили. Накинулась толпа на наших, и до одного всех перебили, в воду побросали...
Горгий тупо уставился на огонь факела, долго молчал. Потом спросил:
– А корабль?
– Корабль хотели сжечь. Уже огня подложили, да стражники потушили, разогнали всех. По слухам, корабль наш купцу Амбону казна продала...
Несколько дней Горгий ходил сам не свой. Будто потухло у него что-то внутри, будто лишили его боги слова и мысли. Диомед шептался по вечерам с кантабром, пытался и хозяину растолковать подробности замышляемого побега, но Горгий не то чтобы не слушал его, а не слышал. Уж Диомед не на шутку стал тревожиться. Однажды, повозившись в углу пещеры, выкатился вдруг семенящей походочкой на середину – под рубищем на животе набита солома, глазки прищурены, нижняя губа презрительно выпячена. «Па-чему задержка у котла? – гаркнул на всю пещеру. – Ж-живо на работу!» Рабы испуганно повскакали, услышав знакомый голос. В дыру просунулась голова стражника. Диомед простер к нему руку, заорал: «На голубое серебро!» Стражник юркнул обратно – чуть не помер со страху. Долго гоготали рабы в пещере, требовали от Диомеда повторить представление. А он все посматривал в угол, где лежал Горгий. Заметил усмешечку на лице хозяина – и давай дальше выламываться. Чуть ли не все свои штуки показал. Вдруг схватился за грудь, задергался в кашле, с трудом отполз к лежанке. Горгий положил ладонь ему на горячий, потный лоб. Диомед затих, час-то дыша.
– Тебе нужно беречь силы, – сказал Горгий.
– А чего беречь, если бежать не хочешь...
Горгий не ответил, но матрос уже и тому был рад, что расшевелил немного хозяина.
А утром, когда шли на рудник, Горгий шепнул Диомеду:
– Послушай... Не дожидайся меня, беги, если хочешь...
Матрос покачал головой. Горгий пристально посмотрел на его изможденное лицо. Впервые заметил в его рыжих всклокоченных волосах седые нити.
Как-то поздним вечером, когда пещера храпела, бредила, вскрикивала в беспокойном сне, Горгий сжал плечо Диомеда, горячо зашептал:
– Теперь нам терять нечего... Говори, что с кантабром порешили?
Побег назначили на один из вечеров, когда только-только зарождалась новая луна.
Колонна устало брела с рудника. Мотались на ветру, разбрызгивая искры, огни факелов. Стражники с копьями на плече шли по Сокам колонны. Горгий и Диомед присматривались к «своему» стражнику – был он высок, но узкоплеч, справиться с таким не составило бы труда, не будь они так изнурены тяжелой работой и голодом. Горгий еще ничего, держался, а вот Диомед плох, с кровью кашляет, отбили ему внутренности люди Павлидия.
Горгий нашарил за пазухой острый камень, прихваченный с рудника. Как подойдет колония к повороту (там скалы громоздятся у самой дороги) – по крику кантабра враз кинутся они на стражников: греки на «своего», кантабр, что шел впереди – на другого, еще два горца-соплеменника – на третьего. Камнями по голове, мечи из ножен, – пока подоспеют прочие стражники, бежать со всех ног наверх, по скалам, бежать и бежать в горное бездорожье, а там будь что будет...
Диомед хрипло дышит рядом, пальцы мертвой хваткой вцепились в шершавый камень. Не видно луны за облаками, мотаются факелы на ветру...
Поравнялись с поворотом. Ну вот, сейчас...
Горгий не спускает глаз со стражника, примеривается к прыжку.
Дикий гортанный вскрик... Диомед рванулся из колонны, но тут же рухнул наземь, задыхаясь в приступе кашля. Горгий растерянно склонился над ним. Шум, крики, пляска факелов... Позади двое горцев кинулись на стражника, один сразу напоролся на копье, упал, захрипев, а второй начал было карабкаться на скалу, да споткнулся, подбежали стражники, навалились на беднягу... А впереди кантабр мощным ударом свалил «своего» с ног, дикой кошкой метнулся к скалам. Прыжок. Еще... Стражники полезли за ним, ругаясь... Опоздали! Уже издали донесся победный рев кантабра, и эхо повторило его.
Бегали стражники вдоль остановившейся колонны. Молча, понуро стояли рабы. А Диомед все корчился на земле от кашля. Горгий опустился рядом на колени, приподнял пылающую голову матроса.
Рана у Тордула стала заживать. В руднике он теперь не работал: сидел наверху, подсчитывал да на дощечках записывал, сколько ящиков руды выдает в день двадцать девятая толпа. Чистая была у него работа. И стражники не задирали Тордула: кому охота навлекать на себя гнев блистательного Индибила?
Не знали они, стражники, почему начальник рудников отличал перед другими этого строптивого раба. Да и не полагалось им знать.
А было вот как.
Не отказался Тордул от своего слова – решил разделить судьбу с товарищами – и был вместе с ними отправлен на рудники. Измученные, связанные попарно, тащились неудачливые мятежники по горным дорогам, по ущельям, мимо курившихся шахт. Тордула мучила рана, томила жажда, он заметно ослабел и еле волочил опухшие ноги. Ретобон, рябой и долговязый, поддерживал друга, но и у Ретобона силы были на исходе.
На шестой или седьмой день пути сумрачная колонна миновала ущелье, в котором дымила горнами плавильня, и, медленно одолев подъем, по накатанной повозками дороге вышла к желто-серой скалистой горе. Стояла эта гора особняком, была невысока и лишена растительности – по крайней мере склон ее, открытый взглядам, выглядел голо и как-то безрадостно.
По колонне пополз тревожный слух: будто именно в этой горе находится таинственный рудник голубого серебра. В голове колонны произошла заминка. Конные стражники поскакали туда, раздались проклятия, глухие удары, стоны. Колонна поползла дальше и вскоре уперлась в подножие скалы, где зияло отверстие локтя в два высотой. Туда-то и начали спешившиеся стражники загонять одного за другим своих узников. Тех, кто упирался, заталкивали силой. С гоготом, с бранью били несчастных древками копий куда ни попадя.
Подошла очередь Тордула и Ретобона. Тордул, смертельно бледный, поднял голову – в последний раз взглянуть на голубое небо...
– Этот, что ли? – донеслось до его слуха. – Эй ты, носатый, как зовут? Тебе говорю!
Тупой конец копья уперся Тордулу в грудь. Отшатнувшись, Тордул уставился на пожилого стражника с нечесаной бородой и подслеповатыми свирепыми глазками.
– Спятил, что ли? Как звать тебя, спрашиваю!
– Тордул его зовут, – ответил за друга Ретобон.
– Он самый, – подтвердил другой стражник, вглядываясь в Тордула. – Его и показал нам гремящий, когда из Тартесса выходили.
– Не перепутать бы, – буркнул пожилой. – Все они вроде на одну морду стали... Чего глаза выкатил? – заорал он на Тордула. – Отойди в сторону!
Второй стражник рассек ножом веревку, связывавшую друзей, и оттолкнул Тордула. Тот, охнув, упал. Ретобон шагнул было к нему, но тут накинулись стражники, пинками и толчками швырнули Ретобона к зиявшему чернотой лазу, подтолкнули древком копья. На миг оглянулся долговязый, перед тем как поглотила его гора, на миг скрестился его недоуменный взгляд с растерянным взглядом Тордула...
А спустя час Тордула доставили в домик у речки, в котором жил начальник всех рудников. Пожилой стражник вытащил из-за пазухи свернутый в трубку пергамент, почтительно вручил его Индибилу. Морщась от запаха, подрыгивая коротенькой ножкой, начальник прочел пергамент. Взмахом руки отпустил стражу, с интересом посмотрел на Тордула.
– Сядь, – сказал он затем. – Выпей вина, подкрепи свои силы.
Тордул покачал головой. Глаза его блуждали, он с трудом сдерживал икоту.
– Полагаю, – продолжал Индибил, разглаживая на столе пергамент, – что с тебя достаточно того, что ты видел. Если хочешь, я немедленно отправлю тебя домой... к твоему родителю.
– Нет, – прохрипел Тордул.
– Не упрямься, подумай как следует. Твои сообщники никогда уже не вернутся, и ты можешь...
