Кости да кости каждый вечер... Однажды Диомед начертил на глинобитном полу квадратики, разложил по ним цветные камешки, показал, как надо их в черед передвигать – кто раньше займет своими камешками половину противника, тот и выиграл. Новая игра пришлась но вкусу, особенно охочим до нее оказался Козел. Играл горячо – вскрикивал, хлопал себя по тощим ляжкам, крутил козлиную бородку.
Тордул подсаживался к нему, заговаривал, подсказывал хорошие ходы. Он и днем, на работе, крутился возле старшего плавильщика. И Козел оценил такую преданность: отличал перед всеми Тордула, доверял ему разливать глиняным ковшиком черную бронзу по формам. Работа была завидная, не тяжелая – не то что обтесывать камень. Счастливчиком был этот Тордул – всюду устраивался лучше других.
– В тепле работает, у горнов, – ворчал Диомед, тюкая секирой по камню, – а мы тут мерзни на ветру...
Греков Козел к горнам не подпускал, каждый день посылал долбить формы для отливок. Диомед заметно слабел, заходился кашлем, харкал кровью. Горгий мазал его своей мазью, да не помогало.
– Ловкач, – откликнулся Полморды, работавший рядом. – Так и вьется вокруг Козла, слово у него с языка снимает.
– За что ты сюда попал? – спросил Горгий.
– По доносу, – охотно объяснил Полморды. – Будто я усомнился... А и всего-то было, что не вышел плясать при полной луне. Вы ж, греки, не знаете... Закон у нас есть: как полная луна, так выходи на улицу плясать. Один день оружейники пляшут, другой – медники, потом мы, гончары. Хочешь не хочешь, а пляши. Да я и хотел, только ноги попутали, в костях у меня ломота бывает. Кто-то из соседей и донес: сомневается, мол. А я честный гончар. Я всегда ликовал, когда велели. Ноги вот только у меня...
– Тебя хоть ноги подвели, – сказал Горгий, – а я вовсе без вины тут сижу.
– Скажи спасибо своим богам, что не бросили тебя на голубое серебро.
И всеведущий Полморды указал секирой на невысокую гору, чуть подернутую туманом:
– Видишь? Там оно, голубое серебро. В горе рабов – без счета. Дневного света никогда не видят. Никто не знает, сколько они там ходов прорубили. Вход туда один, узкая дыра, возле нее стража стоит. Говорят, за сто лет оттуда ни один человек не вышел. Там же и мертвяков своих хоронят.
Горгий поцокал языком. А посмотришь – гора как гора, желто-серая, без единого кустика...
– Какое оно, голубое серебро?
– Раза два видел я щит Нетона, говорили, будто из этого самого серебра. Кто же его знает, щит как щит. У верховного жреца на шее висел. Это на празднике Нетона. На воле я еще был...
Шаркающие шаги прервали разговор. Мимо, сутулясь, шел Молчун. Сухими жилистыми руками придерживал на груди тряпье, в которое был закутан. Первый раз увидел Горгий его лицо при свете дня. Желтовато-седые космы, грубо подрезанные над бровями, свалявшаяся борода, нос в черных точках, на правой щеке плешина – видно, ожог от всплеска расплавленной бронзы – никак не скажешь, что красавец. Ни на кого не взглянул, молча прошел, направляясь к себе в сарай.
– Чокнутый, – равнодушно сказал Полморды. – Так вот, один только раз я и не вышел плясать...
– Что он там делает, в сарае? – спросил Горгий, примеряя к шипу только что выдолбленную дыру.
– А кто его знает? Говорят, перемывает порошок, который оттуда приносят, – Полморды кивнул на желто-серую гору. – Бывает, у него в сарае дым идет. Я как-то подкрался, подсмотрел. Темнотища там. А он чего-то бормочет. Может, молитву... От него лучше подальше...
Горгий понимающе кивнул. Знал, что металл любит заклинания. Знал и то, что кузнецы и литейщики тайно от всех сжигают в новом горне черную курицу, что кузни всегда строят темные, чтоб свет солнца не спорил с огнем. Известно ведь: кузнецы и литейщики – колдуны, они могут лечить лихорадку, заговаривать кровь, отводить несчастную любовь...
– Думаешь, не знаю я, кто на меня донес? – продолжал между тем словоохотливый Полморды. – Как бы не так! Есть на нашей улице один губастый, всюду нос сует. Вот ты не поверишь, он все стихи царя Аргантония помнит наизусть. Выкликнут их раз, он уже и запомнил. Да я бы и сам запомнил, только вот память у меня...
– То тебя ноги подводят, то голова, – сказал Горгий. – Давно этот Молчун здесь сидит?
– Очень даже давно. – Полморды надулся, умолк.
В грязном вонючем сарае каждый вечер одно и то же: пока не догорят факелы, стучат кости, ругаются и спорят игроки; бывает, и дерутся – у кого сил хватает.
Тоска...
Горгий сидел на жесткой соломенной подстилке, тупо смотрел на факельный огонь с дымным хвостом, думал невеселую свою думу. Неужели так и коротать век в неволе, вдали от родины... от моря... от Астурды?.. Да была ли вообще Астурда, не приснилась ли в чудном сне? Был ли корабль, Неокл, Лепрей и другие матросы? Была ли Фокея?.. Вот и Диомед все реже говорит о побеге. Видать, погибает, бедняга, гложет ему грудь чахотка...
Схватить бы факел, кинуть в солому – погибай все на свете, будь оно проклято...
Подошел Тордул, присел, зашептал оживленно:
– Ну, Горгий, повезло нам. Ставлю корабль олова против дырки в твоих лохмотьях, что этот... старший плавильщик и есть Эхиар. По всему чую.
– Козел он самый настоящий, а не... – начал было Диомед, но Тордул змеем на него зашипел:
– Забываешься, пища червей! Как смеешь? – И снова Горгию: – Теперь надо только убедиться, и тогда...
– Как ты убедишься?
– Знаю одну примету. – Тордул огляделся, не слушают ли разговор посторонние уши. – У царей Тартесса слева на груди выжжен особый знак. Понял? Вот бы посмотреть у Коз... у старшего.
– Ну, так стяни с него рубаху и посмотри.
– Спасибо, посоветовал, – насмешливо сказал Тордул. – Да если он в самом деле царь, разве он такое потерпит? Нет, так нельзя.
Диомед приподнялся на лежанке, глаза у него озорно сверкнули.
– А хочешь, сделаю так, что он сам разденется?
– Чего еще выдумал? – Тордул недоверчиво посмотрел на матроса.
Диомед подошел к играющим в камешки. Как раз очередной игрок проиграл Козлу и покорно подставил лоб для щелчков.
– Разреши с тобой сыграть, – сказал Диомед.
Козел смерил его презрительным взглядом, осведомился:
– На что играть будем? На щелчки? Ну, давай. – И, расставляя камешки, добавил посмеиваясь: – По иноземному лобику щелкнуть – одно удовольствие.
Диомед играл старательно, но все же камешки Козла вторглись на его половину и стали бить диомедовы один за другим. Козел был в восторге. Хлопал себя по ляжкам, заливался счастливым смехом. Потом любовно расправил рыжие вихры на лбу Диомеда и влепил костлявыми пальцами такой щелчок, что матрос покачнулся. После десятого щелчка лоб Диомеда пылал, как огонь в горне.
– Давай еще одну, – предложил он, тяжко, со свистом, дыша.
– Ах ты, мой котеночек! – взвизгнул от радости Козел. – Да я всю ночь могу щелкать... пока головушку с плеч долой!
– Не, – сказал Диомед, потирая лоб. – Только не на щелчки. Очень сильно бьешь.
Козел подавился смехом, даже слезы потекли по морщинистым щекам.
– Давай так, – предложил Диомед, – кто проиграет, скинет одежду и трижды крикнет петухом.
– Идет! Только зачем же петухом, баловство это. Кричать: «Слава царю Аргантонию!»
На том и порешили. Вокруг игроков сгрудились рабы, Козел то и дело покрикивал, чтоб свет не загораживали. Поначалу игра шла ровно, но потом Диомед стал теснить Козла. Камешки его двинулись вперед, бойко перескакивая через камешки противника. Козел, видя урон, нервно зачесал под мышками. Уж кто-то – осторожный – незаметно подергал Диомеда за рваный рукав: не лезь, мол, на рожон, помни, с кем играешь. А Диомеду хоть бы хны: лезет и лезет камешками вперед. Сопит, кашляет, а лезет, невежа этакий. С каждым ходом Козел все больше мрачнел, все больше задумывался. Когда же у него остался последний камешек, он с кряхтением поднялся, сказал скучным голосом:
– Заигрались мы... Пора и спать.
И шагнул было к своему закутку. Диомед проворно схватил его за полу:
– Э, нет, так не пойдет! А уговор?
Рабы вокруг загалдели. Кто-то за спиной Козла пробасил:
– Что, не хочешь славу царю Аргантонию прокричать?
Козел живо обернулся, да разве найдешь насмешника в толпе? Делать было нечего: уж и воздуху Козел набрал, и рот открыл, чтобы славу кричать, но Диомед опять перебил:
– А про одежду забыл? Скидывай!
Ну что ты будешь делать? Пришлось Козлу позориться. Под гогот рабов скинул одежду, обнажив бледное, худосочное тело со следами расчесов. Прикрыв горстью срам, трижды прокричал дребезжащим голосом славу царю Аргантонию.
