Нахичеванский. Более терпимым он оказался по отношению к чадре: «Пора снять, но это нелегко – нужно выдержать солидную борьбу с предрассудками старшего поколения» [138].
Во время встречи собеседники обсуждали не только проблемы традиционного поведения на Востоке, говорили и об Индии, об афгано-индийских отношениях, о посылке молодых персов в иностранные военные школы [139]. Начальник штаба (воспитанный в России) заявил Флоринскому, что только с установлением «советского режима» стали возможными дружеские отношения между странами.
В этот же день начальник протокольной службы НКИД встретился с заместителем министра иностранных дел, с которым они говорили о СССР, о советско-персидской дружбе, о путешествии падишаха. Заместитель министра «выразительно» заметил, что ему известны добрые отношения СССР с Афганистаном. Говоря о назначении турецких инструкторов в афганскую армию, он поинтересовался у Флоринского, действительно ли турки уступают афганцам большую партию военного снабжения из своих запасов, образовавшихся из-за значительных закупок и из-за захваченного у греков оружия, полученного теми от англичан. Флоринский ответил, что англичане на этот счет мастера, в свое время и Красной армии пригодилось их вооружение, которым они снабжали белые армии в период интервенции [140].
Вечером представители нашей делегации были приглашены на раут к шаху Пехлеви. Когда началось шествие высочайших особ, дипкорпус выстроился вдоль одной из дорожек. Аманулла-хан заметил советскую делегацию, подошел и поздоровался. Флоринскому сообщили, что его хочет видеть шах. Во время беседы Флоринский сказал, что советские представители рады посетить его страну, шах ограничился обычными фразами любезности. В шатре был сервирован «скверный» ужин а-ля фуршет с ограниченным числом стаканов, каждым стаканом пользовались по несколько человек по очереди. Хозяева приема выделялись своим внешним видом. Персидские министры были в шитых золотом мундирах с экзотическими звездами, шах – в мундире с орденской цепью, дипкорпус также в мундирах. «Много внешнего блеска и мишуры, а стаканов нет», – заметил Флоринский [141].
Впоследствии стало известно, что падишах предлагал шаху привести на обед жен и таким образом разрешить проблему чадры, но шах на это не решился.
Несмотря на все усилия персидской стороны сделать пребывание супруги падишаха незаметным, Аманулла-хан придерживался другой точки зрения. 12 июня утром королева принимала жен шефов миссий и сказала немало теплых слов о своем пребывании в СССР, в частности в Крыму.
Вечером того же дня премьер давал обед, на котором падишах, как и прежде, был любезен по отношению к гостям вечера. В отличие от Амануллы-хана шах появился на приеме с «перекошенным лицом», обругал «крепкими словами» одного из своих министров. Успокоившись, он начал здороваться с гостями. Оказывается, шофер, не зная дороги, завез его неизвестно куда и посадил машину в канаву. Во дворец шах пришел пешком. На обеде, который, по мнению Флоринского, прошел натянуто и скучно, ему удалось возобновить и завести новые знакомства среди представителей дипкорпуса, в частности с германским и французским посланниками, польским и голландским поверенными в делах. С англичанами и египтянами советские представители не знакомились и не здоровались [142].
Английский вопрос остро прозвучал и на обеде, устроенном падишахом 14 июня. Приглашенные обращали внимание, что британский поверенный в делах сидит в самом конце стола «ниже других» [143]. Но подлинной сенсацией стало появление на приеме маленькой принцессы, дочери падишаха, что, по сути, было своеобразным вызовом: не хотите, чтобы я появлялся с женой, так я позвал дочь, которой, вероятно, не придется носить чадру и подчиняться предрассудкам.
Флоринский поблагодарил шаха за оказанное гостеприимство. Шах заметил, что в связи с приездом Амануллы-хана персидское правительство было лишено возможности оказать советской делегации достойный прием, но он надеется, что мы увезем с собой хорошие воспоминания о Персии. Шах уехал рано, ни с кем не прощаясь. Падишах оставался еще довольно продолжительное время и перед уходом обошел всех гостей, прощаясь с каждым. Обходительность Амануллы-хана буквально очаровала весь дипкорпус. Своим поведением падишах постоянно подчеркивал, что для него проявление искренних чувств важнее соблюдения формальных правил.
16 июня Флоринский, прощаясь с падишахом, передал ему от имени Калинина благодарность за приветствие, переданное на «Полуяне».
В ночь с 17 на 18 июня советская делегация выехала в Пехлеви. Следует отметить, что перед ее участниками стояла непростая задача – сопровождая падишаха Афганистана в его поездке в Иран, что уже само по себе являлось демонстрацией дружеских отношений между странами, одновременно, а точнее, параллельно заверять шаха и правительство Ирана в стремлении СССР к дружбе и сотрудничеству и в том, что представители СССР прибыли в Иран не только ради отношений с Афганистаном, но и для укрепления связей с Ираном.
Говоря о результатах поездки советской делегации в Тегеран, можно утверждать, что первая составляющая цели визита была выполнена в полном объеме, однако это вызвало заметное раздражение британской стороны, что, в свою очередь, сказалось на приеме, оказанном членам делегации в Тегеране. Так, на обеде у премьера членам советской делегации были отведены места ниже поверенных в делах, в том числе и английских. Пребывание делегации в Тегеране ограничилось посещением официальных приемов. Впоследствии Флоринский признавал, что было ошибкой не попросить специальной аудиенции у шаха, на которой надо было объяснить, что советские представители прибыли в Иран не только ради падишаха. В то же время Аманулла-хан и вся его свита открыто выражали на приемах свое отношение к СССР.
Именно в Персии, по словам Флоринского, советские представители убедились, что поездка в СССР оставила у афганцев неизгладимое впечатление, и королева, и вся свита с восторгом вспоминали о днях, проведенных в Советском Союзе. Флоринский вспоминал: «Невольно у каждого из них напрашивалась параллель в обстановке персидской мишуры и внешнего блеска. «Это не люди, а манекены, одетые в мундиры», – сказал министр двора <…>. В не менее резких выражениях отзывались о персидских порядках и остальные. Придворная челядь и камарилья в богатых мундирах, жмущиеся в углу в присутствии своего Шаха и отвешивавшие оттуда поклоны дипкорпусу, – такую картину являли персидские министры на приеме у падишаха <…>. «Среди них нет ни одного живого человека, – это не то, что у вас», – говорили афганцы» [144].
Несмотря на высокий профессионализм Флоринского, ему трудно быть объективным в оценке церемоний, организованных и происходивших при дворе шаха Ирана. Само слово «двор» несло для советского дипломата негативную информацию. Конечно, парадные мундиры придворных и пиджаки членов советского правительства не могут сосуществовать в рамках одного церемониала, тем более что даже фраки были отвергнуты советским протоколом, точнее, не протоколом, а советским строем, советской политической системой.
Своим отношением к жене, которая, несмотря на старания Амануллы-хана, не была допущена на приемы, своими манерами падишах вызывал
