Начальник команды принес рапорт.
— Положите на стол. Как только явится Каноныкин, немедленно ко мне его.
— Слушаюсь!
В том, что Вальтер не явится, Ордынский ни минуты не сомневался. Появиться в госпитале для него равносильно провалу. Сейчас главное — выиграть время. До прихода начальника госпиталя можно молчать, но потом придется поставить в известность не только его, но и многих других. В том числе и комендатуру. Начнется розыск…
Оставшись один, Ордынский открыл шкаф, достал приемник, завернул его в газету и спрятал в портфель. Он не признавал полевых сумок, только портфели.
Постепенно возвращалось спокойствие. Звонил телефон — Ордынский давал распоряжения, одних распекал, с другими милостиво шутил. Но где-то в глубине его, неотступная и тревожная, продолжала биться мысль:
«Адрес… Адрес. Когда же адрес и как мне его передадут?..»
Он все время заставлял себя отвлечься. Даже расставил снова на доске шахматы и сделал несколько ходов.
«Жаль, нет Ивы — телефонного мальчика, моего любопытствующего партнера…»
Ордынский представил себе круглое мальчишеское лицо. Каким оно будет, когда станет явным то, что сегодня еще тайна?
«Что же поделаешь — жизнь состоит главным образом из разочарований…»
Неожиданно для себя он заметил, что вновь ходит по кабинету. Быстрыми, нервными шагами, из одного угла в другой.
«Что же это со мной, черт возьми! — Он резко остановился, сжал кисти сложенных за спиной рук. — Неужели страх?.. Какая мерзость! Бесконтрольный страх, классическое начало поражения. Нет уж!..»
Страх можно победить по-разному. Ордынский знал несколько проверенных способов, но лучшим из них он считал ненависть. Устоявшуюся, непримиримую, возведенную в культ. Он умел вызывать ее из глубин своего сознания, зримо восстанавливая первопричины, породившие эту ненависть, представляя себе все в подробностях, этап за этапом, и ни для каких других чувств, кроме ненависти, места в его душе уже не оставалось. Она царила в ней одна.
В тысячу первый раз видел он седую от поземки степь, замерший на путях железнодорожный состав и конников в бурках.
Красные перерезали путь, отбиться не удалось, и горстка оставшихся в живых офицеров идет под конвоем к темнеющей вдали деревушке. И он, Ордынский, среди них…
— А вы молодцом, господин доктор, — сказал ему тогда идущий рядом усатый ротмистр. — Никогда не предполагал, что Гиппократовы жрецы столь великолепно режут из маузера. Вы словно цыплят прихлопнули тех двух, что первыми сунулись к вагону. Браво, доктор!
— У меня в поезде остались больная жена и сын, — Ордынский посмотрел на ротмистра. — Вы понимаете, что их ждет?
— То же, что и нас, доктор. Отнеситесь к этому философски…
— Послушайте, ротмистр, когда мы подойдем к тому вон мостику через овраг, я прыгну под откос влево. Вы прыгайте вправо. А остальные врассыпную. Темнеет, есть шанс уйти по балкам.
Он сказал это по-французски, достаточно громко, чтоб услышали идущие сзади офицеры.
— Браво, доктор! — пробормотал ротмистр. — Попробуем, хотя шанс ничтожно мал…
Ордынскому удалось уйти. Что стало с остальными, он так и не узнал.
Своих он тоже больше никогда не видел.
Сам Ордынский блуждал по бескрайним дорогам гражданской войны, до последнего ее дня. С белоказаками, с антоновцами, с «зелеными», с кем угодно — он был согласен на любых союзников по ненависти…
В конце двадцатого, когда все было кончено, Ордынский пробрался в Закавказье, где еще удерживались грузинские меньшевики, самые бездарные из всех его союзников. Впрочем, он с ними и не вступал в союз, понимая всю его бессмысленность.
— Я не терплю бессмысленных действий! — говорил он князю Цицианову. — Бессмыслица унизительна…
К тому времени Ордынский твердо решил, что останется, не уйдет за рубеж с этой толпой перепуганных до смерти авантюристов.
— Да вас шлепнут в первый же день, дорогой Варлам! — пугал его Цицианов.
— За что же это, позвольте, спросить?
— А за то, за что они шлепают нашего брата, милостивый государь.
— Так то вашего брата, — посмеивался Ордынский. Ему нравилось злить этого осунувшегося, растерявшего былую самоуверенность Цицианова. — Вашего брата эксплуататора. А я всего лишь скромный эскулап и, в их понимании, трудящийся гражданин, который может быть полезен новому российскому обществу.
— Вы ничего не сделаете здесь в одиночку, Варлам! А там, — Цицианов махнул рукой в сторону моря; оно было ненастным, седым от шторма, холодное февральское море, — там нас много, там мы — сила!
— Не верю я больше в вашу силу, князь. Я буду ждать, когда появится другая, реальная. А она появится. Непременно появится!
— Дай-то бог…
Ордынский с молодости был германофилом. И вот они снова здесь.
— Я рад увидеть вас, генерал Конрад!..
«Да, шанс, как бы ни был он ничтожно мал, все равно остается шансом, — Ордынский посмотрел на часы. — Двенадцать пятьдесят две. Что ж, шанс еще есть…»
Раздался телефонный звонок. Ордынский после секундного колебания поднял трубку и сразу узнал голос радистки. Он был непривычно кокетлив, этот хихикающий девичий голосок:
— Что ж вы не пришли, доктор? Я вас так ждала, ждала. Я звоню из автомата, у меня буквально одна минута.
Сначала он не мог понять, в чем дело. В госпиталь звонить ей не разрешалось ни под каким видом. И потом этот дурацкий тон…
Когда он наконец сообразил, что произошло, у него сразу похолодели кончики пальцев.
— Я… Я не знал, где вас найти, милая, э-э… Розочка.
— Как же так, доктор? Сегодня рано утром мой брат передал вам через… кого-то там, не знаю, где искать меня. Если вы, конечно, хотите еще видеть наскучившую вам Розу.
— Никто ничего не передавал мне! — Он почти крикнул это.
— Не может быть, вы шутите, доктор. Вы же у меня такой шутник!
— Где вас искать?
Она не ответила.
— Где вас искать, я спрашиваю!
— Доктор, ну что вы, право, какой! Я никому не даю по телефону своего адреса. И потом, брат велел мне не позже полудня быть дома, а сейчас…
— Ваш брат… — Ордынский скрипнул зубами. — Ждите меня до двух, слышите?
— Но брат…
— Плевал я на вашего братца! До двух. Ясно?
Он бросил трубку. Если телефон уже подключили для прослушивания, то все пропало. Только дураков может обмануть столь примитивная конспирация. Но другого на месте Рози не придумаешь. В такой ситуации являться сюда за ним просто безумие. Каждый в первую очередь опасается за свою собственную шкуру, и Рози не составляет, конечно, исключения.
«Что же случилось с Вальтером? — Он впервые назвал его так — Вальтер. — Неужели его взяли? Нет, не может быть!..»
Ордынский подошел к двери, дважды повернул ключ. Задернул штору на окне. Во дворе все еще стояли санитарные машины.
Он посмотрел на часы. Если через час ему каким-то образом не сообщат, где ждет его Рози, то тогда уж все.
А вдруг Вальтер предал его? В последний момент, не желая рисковать, махнул рукой на его судьбу, укрыл радистку с рацией и ушел за перевал… Ерунда, он этого не сделает! Не посмеет сделать!
— Прекратите, Варлам Александрович, пороть панику! — сказал Ордынский громко и вздрогнул от звука собственного голоса. — Стыдно, милостивый государь!..
Время от времени он подходил к двери. Ему все время казалось, что за нею кто-то стоит.
В маленький, выскобленный в белой краске глазок была видна часть коридора, столик с телефоном и стул. На стуле сидел щекастый юнармеец с забинтованной шеей, держал на коленях сложенное пальто. Вид у юнармейца был тоскливый.
Часы пробили половину второго. Стараясь оттянуть время, он поставил на плитку кофейник. Никогда еще вода не вскипала так быстро.
Снова пробили часы. Тянуть дальше было бессмысленно. А он не терпел бессмысленных поступков.
Обидно не дойти до цели. Особенно когда осталось каких-нибудь два месяца.
Он налил себе кофе и вынул из портфеля синий пузырек с притертой пробкой.
* * *
Когда открыли дверь, Ордынский сидел в кресле, уронив прямые длинные руки. Можно было подумать, что он спит. На рукавах кителя поблескивали широкие золотые шевроны.
Кофейник все еще стоял на плитке, из носика тонкой струйкой выбивался пар. Один из военных взял со стола синий пузырек, протянул его полковнику. На этикетке было всего лишь одно слово: «Морфий».
— А что там за бумаги?
— Рапорт об исчезновении Каноныкина, товарищ полковник.
— Ну что ж, все ясно. Остается выяснить, куда он исчез. — Полковник подошел к столику, на котором лежала шахматная доска, подперев рукой подбородок, задумался. — Для черных партия безнадежна. Еще два хода, и белые делают мат… Интересно, кто играл белыми?..
Чем закончился день 29 мая
Ромкин пес отходил медленно. Время от времени капитан Зархия поил его водой с уксусом. Пес лакал жадно, словно не пил неделю. Остатки воды капитан осторожно выливал ему на голову. Розовые струйки стекали по морде пса, капали на пыльные капитановы сапоги.
