— Так это же все случайно! — Ива вскочил со стула. — А если бы Ромка не затеял сациви, а если б я вовремя отдал бы Ордынскому записку? — Он даже зажмурился, представив результаты такого варианта.
— Если б вы действовали не случайно, а по разработанному вами заранее плану, то быть бы вам уже генералами. — Полковник рассмеялся, встал. — Ну а меня разжаловали бы в младшие лейтенанты и отдали бы под ваше начало… Что же касается этого самого «если б…» — Полковник помолчал, потом положил Иве на плечо тяжелую руку, потрепал слегка. — Брать в расчет это опасное слово надо. Обязательно надо! Если бы получилось так, как ты сказал, плохо получилось бы. Куда труднее нам пришлось бы, чем сейчас… Хотя и сейчас тоже очень нелегко. И не может быть легко, ребята, — фашисты к перевалам подходят…
* * *
Перед полковником Леонидовым на широком столе лежала карта. Сотни совсем тоненьких линий и линий чуть потолще вились по ней, пересекались, расходились во все стороны. Каждая из них была дорогой, широкой, асфальтированной, с белыми бетонными столбиками на крутых горных поворотах или неприметной, со следами подков, с ветхими мостиками из жердей и земли.
Где-то линии прерывались, и дальше бежал едва заметный волосяной пунктир. Это означало, что дороги больше нет и дальше в горы тянется вьючная тропа.
По каждой из этих дорог и троп могли сейчас идти Вальтер и Люлька. На север, на северо-восток или северо-запад. Куда именно, этого никто не знал. Ясно одно: в ближайшие сутки они постараются проложить «зеленую тропу» — уйти за линию фронта…
«На восемнадцать ноль-ноль двадцать девятого мая были оповещены все контрольно-пропускные пункты первой зоны. Сообщены приметы. Известно также, что красноармейская книжка Карадашева оформлена на человека, имеющего отчество Османович. — Полковник улыбнулся: Ромка запомнил только отчество — Османович. — Что ж, и то неплохо для такого контрразведчика, как этот Ромка… Контрольно-пропускные пункты второй зоны получили оповещение в целом не позднее девятнадцати тридцати. Прямой телефонной связи с ними нет. На место выехали опергруппы…»
Полковник стряхнул с карты пепел, задумался.
«Вторая зона КПП… Радиус порядка ста пятидесяти километров… Если они, предположим, идут с двух ночи двадцать восьмого, то до девятнадцати тридцати полтораста километров в условиях горной местности им не пройти. Максимум — шестьдесят километров. Значит, они не ушли еще даже за радиус первой зоны КПП?.. А можно ли обойти контрольно-пропускные пункты?.. Сделать это, не зная расположения КПП, трудно, очень трудно. Здесь только интуиция».
— Интуиции Вальтеру не занимать, — сердито вслух сказал полковник. — Учтите это, товарищ Леонидов! И спокойнее!.. Даже если они обошли отдельные КПП, то все равно за пределы первой зоны им не успеть выйти!.. Если идти. А если ехать?..
«Если, если… — Полковник красным карандашом очертил на карге длинный овал. — Вчера об этом «если б» меня спрашивал мальчик, Сегодня я спрашиваю об этом же самого себя… Да, если им удастся добыть транспорт, а в принципе Вальтер добыть его может, то мы имеем все шансы упустить их…»
Зазвонил телефон. Полковник снял трубку.
— Леонидов слушает… Докладывайте, товарищ дежурный… Так… Где именно?.. Возраст убитого?.. Лет двадцать? Так, дальше… Понятно… Такая деталь: у убитого красноармейца оба глаза свои? Не сообщили об этом ничего. Так, хорошо. Все у вас?..
Положив трубку, полковник вызвал к себе дежурного.
— Передайте капитану Саркисову — пусть срочно выезжает с группой на шестьдесят восьмой километр шоссе, ведущего к Цивицкаро. Вот сюда, — карандаш полковника скользнул по карте. — Где-то здесь, за старым духаном, в кустарнике, патрулем обнаружен убитый красноармеец Алимджанов Сергей Османович…
* * *
Утро было туманным. Укутанное белыми облаками кизиловое мелколесье казалось непроходимым.
— Ну где мы? Чего молчишь?
— Сейчас туман уйдет, скажу. Я эти места знаю, хозяин, чего боишься?
— Чего боюсь? — Вальтер рассмеялся. — Бояться, Кривой, нужно одного — советской контрразведки. Ты еще можешь и милиции опасаться — Никагосова-то прикончил?
— А что делать? Он проснулся, кричать хотел.
— Шарил у него?.. Чего молчишь? Шарил ведь, терял время.
— У него золота полно! Все говорили: старик золото прячет. Я давно об этом думал.
— И много взял золота? — насмешливо спросил Вальтер.
— Не нашел, ну. Времени не было, я за бумажками поспешил.
— Запомни, Кривой: еще раз устроишь такую самодеятельность, будет плохо. Так где же мы?
— Сейчас на шоссе выйдем…
Скользя по сырому от тумана склону, они спустились к шоссе. Оно шло вдоль неглубокой выемки с обрывистыми бортами. Где-то впереди шумела речка.
— Это Цивицкаро, — сказал Люлька. — Там, у моста, духан был, «Тквени дзма»[22] назывался. Отец всегда останавливался вина выпить, хинкали поесть.
— И сейчас духан?
— Нет. Какой духан? Война началась, его закрыли. Досками двери-окна забили и все.
— А село близко есть?
— Километров пятнадцать отсюда встретится одно, небольшое совсем.
Вальтер вынул из планшетки карту, сориентировался по ней.
— Все правильно пока что…
У мосточка через Цивицкаро стоял, уткнувшись носом в кювет, грузовик с военным номером.
— Доездился! — сказал Люлька. — Аккумулятор снят, задние скаты сняты, сиденье шофер тоже забрал. Даже бензин слил, молодец какой.
Возле заколоченного духана лежала кучка мокрой золы — видно, кто-то, может шофер грузовика, разводил костер, дожидаясь попутной машины.
— Ну что ж, и мы посидим, — сказал Вальтер. — Доставай курицу, пора закусить.
— Слушай, хозяин, какой посидим? Ты знаешь, сколько нам идти еще?
— Конечно, знаю, — спокойно ответил Вальтер. — Потому и говорю: посидим. Доставай курицу! Пешком мы от них не оторвемся, Кривой. Еще часа четыре, и нас начнут нащупывать.
— Они что, уже знают, да?! — испуганно спросил Люлька.
— Будем считать, что знают.
— А откуда поймут, куда мы пошли?
— Будем считать, что догадаются как-нибудь.
— Ва!..
Они сидели возле брошенного грузовика и жевали курицу. Изредка по шоссе проходили машины. Гул мотора был слышен издали, и Люлька кричал Вальтеру:
— Едет кто-то, спрячемся, ну!
— Сиди спокойно! И ешь. Ты ведь раненый боец, зачем суетиться?
Еще на рассвете, до того как выйти на шоссе, Вальтер перебинтовал Люльке лоб индивидуальным пакетом.
— Зачем это?
— Чтоб прикрыть твое хрустальное око. Одноглазых на действительную службу не берут. Ты ведь не Кутузов и не адмирал Нельсон, а всего лишь рядовой Алимджанов. Забыл, что ли?
— А-а…
— Вот что, Кривой, — сказал Вальтер. — После обеда полезно подремать, чтоб жирок завязался.
— Слушай, хозяин!.. — начал было Люлька, но Вальтер остановил его движением руки.
— Слушать будешь ты, ясно? Полчаса сна! Я проснусь сам. Советую тебе тоже закрыть второй свой глаз. И учти: у меня есть третий, который никогда не спит.
Они сошли с дороги, устроились в густой, заросшей барбарисом низинке. Вальтер положил под голову планшетку с картой, расстегнул пояс и блаженно вытянул ноги. Люлька устроился поодаль.
Когда нужно было, Вальтер умел засыпать меньше чем за минуту, лежа ли, сидя, неважно — натренированный организм подчинялся беспрекословно.
Но сейчас он разрешил себе помечтать минуты две, не больше. А заодно и проверить, как будет вести себя этот одноглазый, не попытается ли улизнуть. Впрочем, это ему не удастся сделать и после того, как Вальтер заснет, — достаточно малейшего шороха, и он тут же откроет глаза, и тогда уж Люлька пускай пеняет на себя…
Солнце пробивалось через плотные заросли барбариса, трогало щеки и лоб теплыми пальцами лучей. Совсем как в детстве, на берегу моря. Теплого и ласкового.
Когда в тридцать девятом Вальтер пробрался через освобожденные районы Западной Украины в родные свои места, они показались ему чужими. И даже дом, в котором он родился в семье почтенного коммерсанта Карла Крюгера, имевшего магазины в Одессе и Кишиневе, не вызвал в душе ничего, кроме глухого раздражения. Нельзя войти в этот дом, что скажет его жильцам Иван Каноныкин, какого черта ему нужно в этом старом, прочно построенном особняке?..
Сказать, что родился в нем, что собирал на задворках этого разросшегося, запущенного теперь сада портовую шпану, разрабатывал с ней план похищения ненавистного преподавателя латыни, за что чуть было не вылетел из пятого класса дворянской гимназии.
Папаша Крюгер жестоко выпорол тогда сынка.
— Нам, мерзавец, — приговаривал он, орудуя ремнем, — сделали такую честь — приняли тебя в лучшую городскую гимназию! Из уважения ко мне, Карлу Эриху Крюгеру, известному коммерсанту! А ты тратишь уворованные у отца деньги на заговоры против своих благородных учителей!
