— Хорошо тебе, — тихо оправдывался Муций. — Двадцать лет провоевал, а мне и не дожить до двадцати.
Цинций Руф не принял военных послов Митридата.
— Воины Рима, — высокомерно ответил он, — не понимают восточной тарабарщины. Будем разговаривать мечами.
Такой ответ вызвал улыбку у царя Понта. Он тут же приказал первыми на вражеский лагерь двинуть ионийских греков — ионийцы испытали римское владычество, и в их натиске в воинском мастерстве Митридат был уверен. Бой разыгрался на равнине и был скоротечен.
Ни умелое построение, ни отчаянная храбрость обреченных на гибель, ни стойкость и боевой опыт ветеранов — ничто не помогло квиритам. Поражение римлян было полное.
Еще реял над палаткой Цинция серебряный орел, еще слышались подбадривающие выкрики центурионов, а сражаться уже было некому — из шести тысяч легионеров в живых осталось не более трех сотен.
Титий оглянулся, на минуту оцепенел и, не выпуская из рук меча, неожиданно за пояс притянул к себе друга, крепко поцеловал его в губы и прежде, чем Муций успел вскрикнуть, отрывистым ударом снес ему голову. Отступил на несколько шагов, вынул нож и так же хладнокровно сунул его себе под ключицу.
Видевший это центурион срывающимся голосом доложил:
— Триарии убивают новобранцев и кончают с собой.
Цинций Руф зябко повел плечами.
На линии боя забелело знамя парламентера. Чтя мужество противника, Митридат вторично предлагал сдачу.
Цинций позвал пращника и показал глазами на белый флаг.
— Ответь варвару!
И тотчас же град камней посыпался на голову флагодержателя.
Подтвердив приказ держаться до последнего, Цинций быстро выкопал ямку, ткнул в нее меч острием кверху и старательно утоптал вокруг землю.
Он следил за битвой даже пронзенный, лежа на земле, с оскаленным ртом, с широко открытыми мертвыми глазами.
Разгром легиона Цинция Руфа развеял легенду о непобедимости Рима. Освободясь от цепенящего страха, города Ионии и Киликии беспощадной резней отпраздновали победу Митридата; снова, как и в первую войну, везде убивали италиков — никогда не воевавших ремесленников, купцов, врачей, риторов, давно осевших и вместе со своими семьями прижившихся в Малой Азии, — пощады не знали ни женщины, ни старики, ни дети…
Митридат не унимал кровавой расправы.
— Ни боги, ни люди не вправе препятствовать священной мести, и если с преступными гибнут безвинные, на то воля Мойр, грозных богинь Судьбы, — говорил он приближенным. — Я повинуюсь тем, перед которыми трепещут Олимп и Тартар…
Не убивали лишь публиканов, сборщиков податей. Согласно личному приказу царя их сбивали в толпы и гнали в лагерь, к его шатру.
— Вы жаждали золота? — выходил к ним навстречу Митридат. — Я дам его вам!
Степные кочевники в специально сооруженной печи зажигали огонь. Багровые отблески играли на латах и диадеме царя. Он приказывал бросать в тигли лучшие самородки из своих сокровищниц. Мягкий металл быстро плавился и излучал мерцающее сияние.
Связанному сборщику податей, как строптивому коню, закидывали голову, зажимали ноздри, и в судорожно раскрытый рот палач вливал расплавленное золото.
Глаза Митридата блестели зло и насмешливо.
— Наконец я насытил римскую глотку!
«Насытил? Надолго ли? И те ли глотки, которые жаждали золота?» — Митридат брал в руки окровавленные головы и дико оглядывался — даже палачи боялись встретиться с его глазами.
Глава вторая
Гелиоты
I
Антиохия раскинулась в ложбине. Пирамидальные тополя и тенистые грабы осеняли оросительные каналы. На широких улицах — ни черных глашатаев, ни колесниц, ни подвижных розовых узорных шатрообразных носилок, которые обычно во всех других городах покоились на плечах невольников. В толпе прохожих встречались женщины в кубовых покрывалах, с корзинами на головах, мужчины в домотканых хитонах, воины в простых латах и шлемах, обернутых тюрбанами. Они неодобрительно провожали глазами кавалькаду блестящих всадников. Филипп безуспешно пытался прикрыть плащом золото своих доспехов. Он почувствовал: роскошь в Антиохии воспринимается всеми как вызов. Может быть, их принимают за телохранителей Анастазии? Он оглянулся на ехавший за ним сомкнутым строем отряд таксиархов и пришпорил коня — показался дворец царя Сирии.
Спешившись и отряхнув себя от дорожной пыли, посланец Митридата тотчас же попросил встречи с Аристоником Третьим. Его ввели в тронный зал.
Филипп огляделся: высокие округлые своды, плавные линии арок; на серебристо-розовых и бирюзовых эмалях водоема журчал фонтан. Гладкие стены сверху донизу были украшены письменами и рисунками. Тут изображались подвиги Нина, супруга Семирамиды: полуптица-полуконь с мудрым человечьим лицом, он парил в выси, а Семирамида, вся скрытая в цветке, с телом, похожим на стебель, тянулась к своему божественному супругу.
Дальше Филипп увидел основание Вавилона, победу мощных чернобородых, красно-смуглых мужей над бледнолицыми иудеями и желтокожими египтянами. Побежденные едва достигали колен победителей. Филипп усмехнулся: не так уж ошибся наивный художник, но тут же прогнал с лица усмешку — из глубины портала к нему шло несколько мужей в белых хитонах.
— Прости, желанный гость, мне только что доложили, что ты прибыл, — сказал первый, останавливаясь и протягивая Филиппу руку.
Владыка Сирии! Филипп растерялся и сунул в протянутую руку верительные грамоты.
Он никак не ожидал такого приема. Весь путь готовился вступительной речи, жаждал этой минуты, а тут… стоявший перед ним молодой, худощавый, широкий в кости, по-видимому, очень сильный и ловкий человек — царь Сирии! — казалось, и не собирался подходить к трону. Он быстро пробежал глазами верительные листы, поправил на черных жестких волосах золотую ленту, единственный признак высокого сана, и неожиданно, шагнув вперед, полуобнял Филиппа.
— Я благодарен брату моему Понтийцу за помощь, — заговорил он грудным мягким голосом, который, как ни странно, очень шел к его строгому, даже чуть-чуть суровому облику. — Я очень благодарен и тебе, юноша. С тобой приехало сто таксиархов? Ты — легат?
Филипп сухо подтвердил. Нет, все-таки не такого он ждал приема. «Что написать царю?» — подумал он.
— Я думаю, Митридат прав, — продолжал между тем владыка Сирии, — соединение наших сил необходимо. Я с радостью ставлю себя и своих воинов под его высокое начало. Большую часть моих людей я брошу на помощь Митридату в Вифинии. На аравийских и иудейских путях пусть справляется сам. У вас в ставке гостит шейх Счастливой Аравии? — прервал он свою речь.
Филипп молчал. Пергамец чуть заметно сдвинул брови.
— Я же знаю…
— Гостит, — ответил Филипп.
— И он всем говорит, что царь Сирии — беглый раб?
Филипп покраснел и совсем смешался.
— Я напишу пославшему меня к тебе обо всем, что ты изволил мне поведать, — вместо ответа произнес он напыщенным заученным тоном.
— Не надо обо всем писать, — улыбнулся вдруг Аридем, взглянув на алые сафьяновые сапожки посла, отороченные дорогими камнями. — Приведи себя в порядок, а завтра утром я приму тебя снова. — Он хлопнул в ладоши и поручил понтийского легата своим этерам.
— А мне надеть нечего, — не замечая насмешки, растерянно объяснил посол.
Аридем сел на ларь.
— Не обижайся, — он поиграл браслетом, — но эти безделушки вызывают ненависть у моих людей.
— Ты прав! Не стоит их раздражать! Бывшие рабы всегда завистливы.
— Ошибаешься, гость! Просто они знают, ценой каких страданий создаются эти вещицы.
— Зато они так красивы! — возразил Филипп. — А все красивое… Я слышал, ты у себя даже театр запретил?
— Нет, я пока отменил зрелище.
— Ты враг Музам?
— Я не враг прекрасного, но для меня оно не в любовных приключениях богов.
Заметив, что юноша стоит все еще полуодетым, Аридем попросил не стесняться и продолжать облачение.
— Царь, я уже пояснил тебе: мне нечего надеть.
Аридем расхохотался и велел принести льняной хитон.
— В нем ты будешь похож на скромного эфеба, — довольно проговорил он, — ненужная роскошь оскорбляет голодных, еще не забывших страдания братьев. Это не зависть, как ты заметил, а чувство нравственной пристойности. Ты слышал о Государстве Солнца?
— Нет, государь.
— Завтра ты увидишь Государство Солнца.
Аридем дружески улыбнулся и вышел. Филипп, проводив его глазами, глубоко задумался.
II
На бледно-сером небе розовела заря. Ночи в пустыне холодные, и на восходе свежесть пронизывает. Посланец Митридата, поеживаясь, кутался в плащ. Он шел вслед за Аридемом. Удивленный, что их никто не сопровождает, Филипп окидывал взглядом пустынные поля. И зачем потребовалась царю эта странная прогулка? При неожиданном нападении тайная охрана не поспеет на выручку. Рука его невольно опускалась на рукоять меча.
