Глава первая
Поход
I
— Безумием и преступлением будет пролить кровь понтийцев в угоду горстке римлян, укрывшихся за нашими спинами. Если они мужественны, пусть защищаются сами! — заявил Митридат.
Царь повелел военному трибуну Люцию Аттию Лабиену сформировать легион эмигрантов и вторгнуться у Козьих рек в римскую провинцию Македонию.
Некогда в битве у Козьих рек спартанцы нанесли сокрушительный удар афинским притязаниям на гегемонию в Элладе. Полстолетия спустя здесь, на берегу Геллеспонта, прочно стоял уже македонский царь Филипп, восприемник славы и могущества древних Афин и Спарты. Сын Филиппа Второго Александр пронес солнце македонской славы от Козьих рек до Инда, границы его империи простирались от Адриатики до Памира. Митридат мечтал включить в пределы своего государства не только земли диадохов — наследников Александра, но и Карфаген, Испанию, Сардинию и Сицилию. Двух властелинов вселенной он не мыслил. Мощь Рима должна быть сокрушена.
Для осуществления своих грандиозных замыслов владыка Понта намеревался поднять на квиритов не только Азию, но и весь эллинский мир.
Однако на первых порах бросить в Грецию азиатские полки он не решался: в памяти еще были живучи поражения первой войны.
— Пусть первыми пойдут римляне-перебежчики, не даром же я их подкармливал, — милостиво пошутил Митридат.
— Враги наших врагов — наши друзья, — подтвердил Армелай. — Я дам приказ к выступлению.
И «враги наших врагов» начали готовиться к походу. В последнюю ночь в доме Люция никто не смыкал глаз. Тамор, растерянная, с распущенными волосами, бродила по дому, давала распоряжения и тут же забывала их. На все вопросы, рыдая, отвечала:
— Не знаю, не знаю, дайте мне умереть!
Филипп метался между матерью и отчимом. Он умолял Люция взять его с собой — он будет его верным телохранителем, но Тамор вскрикивала: нет, нет, она не хочет умереть в одиночестве! Люций успокаивал жену и про себя усмехался: конечно же, разлука с ним не убьет красавицу. Для капризной гетеры это всего лишь маленькая перемена декораций, а в случае его смерти ей будет уготовлена весьма увлекательная роль вдовы героя…
Однако он не совсем был прав. Проводив мужа, Тамор осунулась и подурнела. Она целыми днями лежала на коврах, молчала и плакала.
С начала войны цирк и ипподром закрыли, жизнь стала невыносимой. Филипп спросил, не хочет ли мать увидеть кого-нибудь из друзей. Тамор пренебрежительно пожала плечами:
— Обманывать отсутствующего неблагородно. — Вздохнула и добавила: — Это гадко.
И даже не оживилась, когда их дом посетил Армелай. Тамор приняла его равнодушно. Облаченная в пышные одежды, она возлежала на парчовых подушках. Стратег преклонил колено и преподнес ей ожерелье из трехсот сорока трех розовых жемчужин — это число считалось особенно счастливым, ибо оно содержало в себе некое непостижимое таинство. Тамор обвила ожерельем волосы Филиппа.
— Ему больше идет, чем мне. От скуки я скоро пожелтею, как египтянка. Мысль, что война отнимет у меня сына… — и не закончила, снова откинулась на подушки, ожидая ответа.
— Божественная, я не в силах оставить твое дитя в столице, — робко проговорил Армелай, поднимаясь. — Над дворцовой стражей начальство может принять кто-нибудь другой. — Минуту помолчал, а потом вдруг повернулся к Филиппу. — Хочешь, ты будешь моим этером, другом, делящим со мной все тяготы войны и мой шатер, мой черствый солдатский хлеб и мои лавры?
Филипп не успел ответить.
— Береги его! — Тамор быстрым, живым движением вскинулась над подушками и обвила руками шею Армелая. — Если мой сын вернется живым, я буду принадлежать тебе! Тебе одному! Клянусь Афродитой!
Армелай с грустной нежностью поцеловал ее руки.
— Не клянись, — проговорил он тихо, — для меня будет счастьем уже то, что я был полезен тебе…
Филипп вышел. Закутавшись в плащ, он почти до утра бродил по садовым дорожкам. На душе было смутно. За каменной стеной ревело море. Пальмы, шурша, сгибались под напором ветра. Все гудело, металось, клокотало в мире. Нигде не было покоя. Да и нужен ли кому этот покой? Решено: он будет этером Армелая.
Перед рассветом Тамор позвала сына.
— Ты все ходил в саду? Почему не спал? — спросила она раздраженно.
— Не хотел, — Филипп внимательно посмотрел на мать. Волосы Тамор, переплетенные алмазами и сапфирами, падали на плечи неспутанными локонами.
— Старый дурень! Он всю ночь просидел в кресле… — Тамор сердито качнула головой. — Распусти мне волосы! Я не хочу будить рабынь, чтоб весь дом знал… Старый осел!
— Мама, мы все чтим Армелая, я не хочу слушать…
— Ты никогда не поймешь. — Тамор запустила пальцы я освобожденные локоны. — Пусть он храбр в бою, но со мной он вел себя, как трусишка: просидеть всю ночь в кресле и объяснять мне величие Клио[19] — избави меня Афродита от таких героев!
— Ты не смогла бы полюбить труса. Ты такая смелая…
— Твой отец вовсе не был героем, однако я полюбила его.
Филипп вздохнул. Тамор впервые заговорила при нем об Агеноре. Он никогда не смел спросить об отце, а теперь она сама вспомнила.
— Я очень любила его. Это был первый эллин, которого я увидела, первый юноша, которого я пожелала, — горячо продолжала Тамор. — Он был красивым и нежным, в белом льняном хитоне, в серебристом плаще из тонкой шерсти. Такими, думала я, могут быть только боги в царстве Табити. Что я видела до Агенора? Я видела в степях наших скифских юношей. Они были ловкими, храбрыми, храбрей Агенора, но он был красив, был ласковым, я полюбила его! — Тамор привлекла к себе сына и осыпала его лоб, глаза поцелуями. — Ты тоже ласковый, тебя тоже будут любить.
— Зачем ты бросила отца?
Этот вопрос охладил ее.
— Надоел. Скупой и глупый. — Тамор рассмеялась. — Не люблю скупых и глупых.
— Кого же ты любишь сильнее всех?
— Тебя, мое дитя! — Тамор снова порывисто прижала голову сына к груди. — Не понимаю, как я могла тебя бросить! Уж очень ты был слабенький, думала, все равно — не выживешь.
— Я никогда не упрекал тебя, мама. — Филипп закрыл глаза, нежась под ее поцелуями. Хотя ему было и неловко, что его, взрослого юношу, мать ласкает, как ребенка.
II
Восстание рабов охватило всю Сирию. Беглый раб оказался не рабом, а, как утверждала молва, спасенным волею богов царевичем Аристоником, внуком Аристоника-Освободителя, царственным потомком Александра Великого. Он объявил себя мстителем за законных царей Сирии Антиохов, коварно умерщвленных Анастазией, наложницей римских центурионов. Однако, взяв приступом Антиохию, он удивил многих — встал между разъяренной толпой и низложенной царицей:
— Гелиоты не воюют с женщинами!
— Она не женщина, она — царица!
— Все равно! — отрезал Аридем.
Босая, в разорванных одеждах, Анастазия ночью прибежала в римский лагерь. К груди она прижимала трехлетнего Антиоха, старшего сына, в мешке за плечами плакал годовалый Деметрий. Рассыпанные волосы едва прикрывали наготу в ссадины на смуглом теле вчерашней царицы. Озаренная кострами, она металась в поисках римского легата.
Встреча с ним не доставила ей радости. Легат, суровый, немолодой мужчина, резко ответил, что волчице не место в военном лагере. Пусть, если хочет, ищет приюта в обозе. Ее не гонят, но любовников здесь она не найдет.
Анастазия безмолвно снесла оскорбление. Она лишь напомнила легату, что беспокоится не только о себе: взбунтовавшаяся чернь изгнала ее — друга Рима — сегодня, но завтра… не найдут ли мятежные рабы союзников в самой Италии? Пусть благородный квирит вспомнит Евна!
Оборванная, босая, с растрепанными волосами и горящим взором, Анастазия и впрямь напоминала волчицу. Прижав к себе голодных детей, она отошла от легата. Ей дали приют в обозе.
…Римляне отступали. На границе Иудеи их встретило подкрепление — претор с двумя легионами. Претор принял Анастазию с царскими почестями. Он умолял царицу простить грубость солдат. Легат, допустивший недостойное обращение с нею, будет наказан. Анастазия отвечала: она не в обиде, но если претор хочет сохранить Риму верных друзей, подобное не должно повториться. С победой варваров цивилизация и Рим погибнут. Анастазия понимает это и предлагает действовать согласно и дружно.
Ее поняли. И как было не понять? Несметные полчища Митридата двинулись на римскую Азию — храброе племя бастарнов, тавры, колхи, иберы, отборные македонские наемники, скифские лучники…
Рим был потрясен дерзостью варваров.
Проконсулам одно за другим шли решительные указания от Сената: остановить варварские орды! Проконсулы хором отвечали: нет солдат, нет денег, народ враждебен и ждет Понтийца. Пока ничем нельзя остановить эти орды…
