Оля замялась.
– Да не то чтобы лучше… Вы пройдите во вторую палату или врача дежурного подождите.
Марина побежала во вторую палату. Муж лежал на кровати у двери, повязку с головы сняли, остался только пластырь и желто-фиолетовый синяк. Глаза его были открыты и неподвижно смотрели в одну точку. Марина окликнула его шепотом и помахала рукой перед глазами. Он не шевельнулся. Тогда она бросилась в ординаторскую. Дежурный врач Инна Борисовна сидела за столом и что-то писала.
– Здравствуйте, я – жена Примакова. Его в палату перевели, но ведь ему не лучше.
– Да, не лучше, но у нас тут хирургия. Рана зажила, состояние стабилизировалось, вот заведующий и распорядился.
– А что же дальше с ним будет? Когда же он в себя придет?
Врач помолчала.
– Понимаете, это все очень сложно. Его надо специально обследовать. Может быть, поможет операция, а может быть, само восстановится все, только я бы на вашем месте не очень надеялась.
– А операция – очень дорогая?
– Да, очень, только я повторяю, вряд ли она поможет.
– Так, значит, вы его можете выписать?
– Да, я же сказала вам, что у нас хирургическое отделение.
– Понимаете, – голос у Марины срывался от отчаяния, – я же не могу его забрать.
Врач посмотрела на нее с плохо скрытым презрением.
«Вот, пока был молодой и здоровый муж, то был нужен, а чуть только несчастье, так уже сразу норовят на государство переложить», – читалось в ее взгляде.
– Вы… не смотрите на меня так, мне просто некуда его… дома у нас нет… пожар был! – Марина уже плакала навзрыд.
– Поговорите завтра с заведующим, пока, наверное, подержат его здесь. А потом переведут на другое отделение.
Марина пошла опять в палату. Муж по-прежнему смотрел на нее пустыми глазами. Неужели он совсем ничего не чувствует? Помнит ли он, что с ним произошло, расскажет ли когда-нибудь? Олег Примаков лежал неподвижно, последнее воспоминание отпечаталось в его мозгу.
Тогда в понедельник он вышел от тети Нюры расстроенный. Бабуля была хоть и старая, но бодрилась и ни за что не хотела меняться, чтобы жить вместе.
– Вот помру, комната твоя будет, делай, что хочешь, а пока мы с Тимошей уж одни поживем. Примаковы все упрямые, так что ты меня не уговаривай.
В его мысли неожиданно вторглась грубая реальность. Навстречу ему через двор шла, вернее, почти бежала взволнованная, точнее, перепуганная девушка. Вдруг из-за угла выскочил наголо бритый подросток. Он подскочил к девушке, вырвал из ее рук сумку и бросился бежать. Девушка вскрикнула, беспомощно оглядываясь по сторонам. Олег не раздумывал ни секунды: догнать вора было его первым импульсом и он ему подчинился.
Он помчался через двор, обогнул ряд гаражей и буквально налетел на похитителя. Хорошенько влепив ему по шее, отобрал у него сумку, но говорить с подонком не стал, потому что, во-первых, это бесполезное занятие, а во-вторых, надо было поспешить вернуть пострадавшей ее сумочку. Был у него, конечно, и свой расчет: девушка была симпатичная, и познакомиться он был не прочь… Он торопливо прошел на то место, где произошла кража, но девушки там не нашел. Он посмотрел во все стороны, но ее и след простыл. Это было странно. Все-таки у нее сумку украли, могла бы дождаться результатов погони. Ну что ж, в сумке наверняка есть документы, можно посмотреть адрес. Олег открыл сумку. Действительно, в боковом кармане лежал паспорт. Но кроме паспорта в сумке лежал полураскрывшийся полиэтиленовый пакет, содержимое которого заставило Олега похолодеть. Он осторожно, не вынимая из сумки, развернул пакет пошире… Так и есть, он не ошибся. В пакете лежали толстые пачки долларов в банковской упаковке.
«Боже мой! – подумал Олег. – В какую же историю я влип!»
Он машинально положил паспорт девушки в свой нагрудный карман, закрыл сумку и шагнул в сторону улицы и тут же остановился. Дорогу ему преграждали шестеро парней шестнадцати-семнадцати лет. В середине группы стоял его бритоголовый знакомец. На губах его играла зловещая улыбка, а в руке покачивалась велосипедная цепь.
– Ну что, пионер-герой, поговорим за жизнь?
Олег попятился. Драться с шестью озлобленными щенками, накачанными, остервеневшими и вооруженными всякой подручной дрянью – никаких шансов, забьют насмерть. А тут еще эта сумка в руках с огромными деньгами… Ну что у него за характер, ищет на свою голову приключений… Шел бы себе мимо, мало ли что вокруг происходит, – так нет, обязательно надо было ввязаться.
Олег резко развернулся и бросился бежать через двор. Бегал он хорошо и на какое-то время сумел оторваться от своих преследователей, но их было шестеро, и это давало им большое преимущество. Как назло, во дворе никого не было. Впрочем, Олег понимал, что в наше время редко кто решится вмешаться, увидев толпу разъяренных хулиганов. Вся надежда была на ноги.
Обогнув все тот же ряд гаражей, Олег увидел, что находится прямо под окнами тети Нюриной квартиры. Вход был с другой стороны дома, а сюда во двор выходило окно комнаты и балкон. Этим балконом тетя Нюра не пользовалась, он был в аварийном состоянии и мог обвалиться. Олег размахнулся и зашвырнул сумку на балкон, – второй этаж, все-таки не слишком высоко. И руки свободны. И за чужие деньги беспокоиться не нужно. Из-за гаражей показались преследователи. Олег бросился вперед, нырнул в подворотню, – и понял, что попал в ловушку: двор, куда он вбежал, был глухим, с одной стороны – высокий бетонный забор, с другой – кирпичная стена без окон, брандмауэр, кажется, дальше угол какого-то склада, мусорные контейнеры, никакого выхода не было. А за спиной у него уже был слышен топот и учащенное дыхание. Обратный путь был отрезан.
Олег огляделся в поисках какого-нибудь орудия самообороны, но все вокруг было покрыто полурастаявшим снегом, и на глаза ему не попалось даже приличной палки. Ему стало по-настоящему страшно. Преследователи уже столпились в подворотне и проскочили следом за ним во двор. Последним, запыхавшись, подбежал бритоголовый, и сразу же бросился к Олегу, брызгая слюной и размахивая велосипедной цепью. Остальные кинулись следом. Олег пытался отбиваться, но их было слишком много, удары сыпались градом. Он старался защитить голову и удержаться на ногах, понимая, что если он упадет, они забьют его ногами насмерть. Дыхание перехватило от жесткого удара по ребрам. Все вокруг заволокло каким-то багровым туманом. Олег прижался спиной к мусорному контейнеру. Его били молча, или он просто не воспринимал уже шум голосов – слышал он только тяжелое дыхание и чье-то натужное уханье. Все поплыло перед его глазами, мир потемнел. Он упал на снег, последнее, что он смог разглядеть, был тяжелый подкованный ботинок, нацеленный прямо ему в лицо…
Часть II
Когда-то эта квартира на Петроградской была большой господской квартирой, принадлежащей родителям Людвиги Юлиановны. Пришла новая власть, родители исчезли, квартира стала запущенной многолюдной коммуналкой, а гимназистка Люся со временем превратилась в маленькую, сухонькую запуганную старушку, ютящуюся в самой маленькой и самой темной комнатке, когда-то кухаркиной.
Бывшую детскую занимала Захарьиха – торговка с Сытного рынка, здоровенная краснорожая баба, главным жизненным удовольствием которой было травить безответную Людвигу Юлиановну. Стоило старушке крадучись направиться по коридору в «места общего пользования», как Захарьиха, неизвестно как это замечавшая, выскакивала в коридор и набрасывалась на нее, истошно вопя:
– Буржуйка выползла! Мало ты народной кровушки попила! Ты еще и при нашей власти пожить норовишь! В сортир народный прешься! Зажилась, стерва, на этом свете!
Непосредственный интерес Захарьихи заключался в том, что она мечтала завладеть комнаткой Людвиги Юлиановны – хоть и маленькая, а в хозяйстве все сгодится, – и даже заранее подала заявление на эту комнату, как жертва сталинских репрессий. Жертвой репрессий она была очень сомнительной, – отсидела при Сталине два года за воровство, – но при ее характере спорить с ней никто не решался, и комнатку ей чуть было не дали, но тут совершенно случайно кто-то из домоуправления вспомнил, что Людвига Юлиановна пока еще жива, и заявление временно отложили.
Захарьиха совсем озверела и бедная старушка, боясь лишний раз проходить мимо ее комнаты, стала пользоваться общественным туалетом у площади Льва Толстого.
Так продолжалось до тех пор, пока за нее не вступился, по странному капризу судьбы, отставной чекист, заслуженный работник органов Иван Игнатьевич Ильичевский. Иван Игнатьевич вышел из бывшего кабинета, где он проживал в гордом одиночестве, шаркая мягкими суконными бурками, в которых он ходил зимой и летом, аккуратно выбил свою неизменную черную трубку и сказал медленно и весомо:
– Для того ли вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ленин скрывался в лесах Финляндии, чтобы советская пенсионерка Людвига Юлиановна, пусть даже и буржуазного происхождения, ходила в общественный туалет на площади Льва Толстого? Это политически неверно. Каждый имеет право пользоваться местами общего пользования, – и так сурово при этом пристукнул своей черной трубкой, что Захарьиха перепугалась и скрылась в своей комнате.
