— По большей мере я отказываюсь безоговорочно. По меньшей мере я отказываюсь твердо. Твердо, как горошина под матрасом.
— И на основании чего?
— Каком основании и где?
— На основании чего вы отказываетесь твердо, как горошина под матрасом?
— У нас слабое основание, мы на облаках.
— На каких облаках?
— Морали, — говорит наш коллега, — я отказываюсь на облаках морали.
— Это полный абсурд, — говорит надзирательша, нарезая круги по дирижаблю, заложив руки за спину. — Никогда не слышала о такой вещи, как мораль!
— Ну, все в жизни бывает в первый раз.
— Вы знаете последствия, которые влечет за собой неподчинение, не так ли?
— Знаю, — говорит наш коллега, твердо стоя на ногах.
Будут ли мои ноги так же тверды, как его, или даже как горошина под матрасом? Мне еще не велели нажимать ни на одну кнопку, пока я не закончу обучение. Какие кнопки внутри меня будут нажаты этими кнопками?
— Очень хорошо, — говорит надзирательша, распахивает люк и выбрасывает нашего коллегу в облака морали. — Испортил все утро! — Она отряхивает руки и, качая головой, отправляется в свой кабинет, но снова оборачивается: — Гарольд, возьмешь на себя ничейные кнопки?
Гарольд кивает и опускается на свое место. Нажимает комбинации несколько раз подряд и роняет бомбу — кто знает куда, на что, на кого.
— Не смотри на меня так, — говорит он, но никто на него не смотрит.
Мы все смотрим на люк, который уже закрыт, зато наши рты подобны ему, только все еще распахнуты; мы думаем о том, как же легко туда попасть, в отличие от наших ртов, куда не попадает ничего.
Я думаю об упавшем временном, который, словно бомба, прошел через люк и летит вниз, и у меня возникает идея, своего рода план дирижабля, который может взорваться, если я не буду осторожна.
Ожерелье опять горит на моей шее.
— Что-то намечается, да? — спрашивает Председатель, устроившись на краю моей койки с горстью фисташек в руке.
— Как всегда, — отвечаю я, радуясь при виде знакомого лица.
— Никогда не думал, что попаду на небеса, но сейчас я почти на них! — заявляет он, выглядывая из окна дирижабля. — Кто же теперь человек города? Скорее, человек над городом!
— Если бы вы хотели найти определенную комбинацию кнопок, — спрашиваю я Председателя, — например, код к сбрасыванию бомбы, где бы вы стали это искать?
— Где бы стал искать? — переспрашивает он и в тот же миг исчезает.
И ответ на вопрос словно влезает из кулона прямиком в мою голову.
Когда все на борту засыпают, я копаюсь в столе надзирательши и нахожу ее кожаный ежедневник. Он выглядит в точности как мой. Может, надзирательша тоже тут временный работник? В ежедневнике есть комбинации кнопок для всех мест в городе, в море, в мире и за его пределами. Долгота и широта для всего, что я люблю.
Главное — выбрать правильный угол и попасть бомбой в тюрьму так, чтобы не навредить заключенным и их охранникам. Если я все правильно сделаю, то позволю им сбежать. Подарю немного свободы Карлу.
Это пятая кнопка, затем семнадцатую кнопку нажать и подержать девять секунд и потом трижды коротко нажать на кнопку номер шесть.
Но сирена начинает орать быстрее, чем я успеваю нажать все нужные кнопки.
— О чем ты только думала? — спрашивает Гарольд, оттаскивая меня от кнопок. — Ты же знаешь, к чему приводит неподчинение!
— Гарольд, подчинение не приводит к стабильности. — Стоит мне произнести это вслух, как я понимаю, что так и есть. В горле встает ком, и меня несет: — Я хочу твердо стоять на земле, всегда. Я хочу быть обычным человеком, с местом, где ему место. Как я могу достичь стабильности, если не пройду через облака морали?
Гарольд улыбается:
— Вот она, та ракушка, которую я знаю, — говорит он, но я понятия не имею, какой ракушкой я была и какой стала. Что он знает обо мне? Да что вообще знает обо мне хоть кто-нибудь? Вот в чем суть.
— Ты! — говорит надзирательша, подбегая к нам. — О чем ты только думала?
— Я думала не так, как все.
— Кто сказал, что тебе можно думать не так, как все?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Никто.
— И кто этот никто?
— Совершенно никто. Не вы.
— Вот именно. — Она начинает закипать. — Я не говорила тебе думать. Я вообще ничего не говорила! Как это все может работать без меня? Без меня? — теперь она буквально орет.
Остальные беглые временные тихо сидят за своими кнопками.
— Ты думаешь, можешь нажимать на все кнопки, на какие тебе вздумается? — орет она и вдруг резко нажимает на несколько кнопок разом, роняя бомбы повсюду.
— Это точно необходимо? — почти беззвучно спрашивает Гарольд.
— О, это необходимо. Еще как необходимо. Я доказываю свою правоту!
Надзирательша теряет контроль. Она отталкивает Гарольда, который стоит у нее на пути, и идет прямо ко мне.
— Спасибо за возможность, — говорю я, — но пришло время мне сделать заявление.
Я открываю люк.
Я вспоминаю прогулку по доске.
Я вспоминаю, как падать, и я прыгаю.
Облака летят мне навстречу и проносятся мимо, словно это небо движется, пока я зависаю в неподвижности. Все быстрее и быстрее, я чувствую, как мир стремительно летит мне навстречу, смертельный, как бетонное покрытие.
Председатель все же достаточно умен: предложил мне взять парашют, и когда я в нужный момент дергаю кольцо, он раскрывается у меня спиной.
Теперь меня несет ветер. Где-то там, внизу, все бурлит. Припадочная надзирательша посбрасывала бомбы здесь и там, везде. Вот убийственная хижина — исчезла. Вот банк — разнесен по кирпичику. С такой высоты сейф кажется совсем маленьким, словно игрушечным, он раскололся и открылся. Я вижу совсем крохотную игрушечную версию Лоретты, она в маске и полной готовности загружает мешки с деньгами в мешки покрупнее.
— Лоретта! — кричу я.
Может, дело в высоте или недостатке кислорода, но Лоретта смотрит вверх и машет мне рукой.
— О, милая! Куда ты теперь? — спрашивает она.
— Понятия не имею! — отвечаю я.
Лоретта истово кивает. Я дважды беглянка, дважды сбежавшая беглянка.
— Удачи тебе всегда! — говорит она и машет мне всей рукой, от плеча до кончиков пальцев.
Я пролетаю вдоль зданий, высоких, до самого неба. Вдоль окон, сквозь которые смотрят люди, смотрят на меня, смотрят на то, как рушится город. Я лечу сквозь окна, сквозь другие окна, сквозь двери, обрамленные комнатными растениями и кожаной мебелью. Переговорки, переговорки, переговорки.
Вот и тюрьма — я достигла своей цели. Ворота открыты нараспашку, заключенные выбегают оттуда и несутся в лес, через мост, в город. Я вижу приятеля Карла, бегущего в сторону холмов. Вижу Карла, стоящего у покореженной ограды, его глаза блестят, когда он узнает меня. Опять все дело в высоте.
— Эй, дружище! — кричу я в его сторону.
Он не отвечает. Может, я говорю сама с собой? Я все еще чертовски высоко.
— Эй, дружище! — повторяю я.
— Ты мне не дружище, — говорит он, — ты не мой дружище.
— Карл! Я сделала это для тебя! Ради любви и одиночества!
— Одиночества? Что ты знаешь об одиночестве? Ты оставила меня здесь гнить в одиночестве.
Чем ближе парашют подносит меня к Карлу, тем дальше он кажется. Я не могу противиться нарастающей во мне злости на него и на то, как он благодарит меня за мою тяжелую работу и за верность. Я поражаюсь тому, что, оказывается, ожидала большего, гораздо большего, чем мне обещали, большего, чем что-то временное. И понимаю, как же это глупо — ожидать хоть чего-то.
— Мы лучше проводим время, — кричу я, — когда делаем это вместе.
Карл бросает на меня последний взгляд, а затем бежит вместе с другими заключенными. Не оглядываясь.
Я вижу, как они все бегут, минуют город, мы все беглецы.
Мой парашют парит над дырой в земле, возможно, это воронка от бомбы, я продолжаю спускаться, мое сердце разбито, я опускаюсь все ниже и ниже, к самому центру земли — я надеюсь. Но парашют опадает, и я остаюсь на дне этой дыры, в которой обнаруживается тайный туннель.
