– А кто мог это сделать? – спросила Юлька. – У тебя есть какие-то предположения?
Леночка как-то странно на нее посмотрела, словно хотела сказать, что ей известно имя убийцы, но не назвала этого имени, а лишь покачала головой и пробормотала:
– У него были враги, но его никто не стал бы убивать. Он обидел в Аксакове многих людей, но все они понимали, что он лишь пешка в чужой игре и, если убрать его, на его месте тут же возникнет следующий, точно такой же. Уберешь этого, появится еще один. Журналисты – это неистребимое племя! Всех не убьешь. Всегда найдется еще один, который захочет продавать свою способность сплетать слова в ловкие фразы. Если бы кто-то хотел отомстить газете, то убил бы того, кто заказывает материалы, кто платит деньги, кто определяет курс газеты, кто решает все главные вопросы в редакции. Но это, конечно, не Гера. Это учредитель. А убили почему-то Геру. Я не могу понять, кому это понадобилось?
– И никаких предположений? – спросила с угасающей надеждой Юлька.
– У меня – никаких! – не совсем ясно ответила Леночка и вновь посмотрела на Юлю как-то непонятно.
– Что значит – у тебя – никаких? – спросила Юлька. – А у кого они есть? У милиции, что ли?
Леночка покачала головой. Она еще раз внимательно и как-то оценивающе посмотрела на Юльку и полезла в сумочку.
– Вот, – сказала она, достав из сумочки сложенный вчетверо лист бумаги. – Это я нашла сегодня утром. Кто-то сунул его под дверь в прихожей.
Юля с интересом развернула лист бумаги. На нем корявыми печатными буквами было написано:
«Я знаю, кто убил твоего мужа. Я могу рассказать тебе об этом».
– Странное письмо! – сказала Юлька, пожав плечами. – Я не поняла, чего хочет его автор. Если бы ему нужны были деньги, он предложил бы продать тебе эту информацию. Но о деньгах не сказано ни слова. Может быть, он намекает на то, что это ты сама убила мужа?
– А какой смысл на это намекать, – ответила Леночка, – если я его на самом деле не убивала? Я-то знаю, что этим он меня шантажировать не сможет.
– Послушай-ка! – предположила Юлька. – А может быть, это кто-то из соседей? Ну, эта, как ее? Баба Наташа, например? Или еще кто-то? Они наверняка день и ночь о тебе сплетничают и строят предположения на твой счет. Может быть, это такой способ у них выпустить энергию. В лицо тебе боятся сказать что-то или спросить, вот и присылают дурацкие письма! Рассчитывают по твоей реакции о чем-то догадаться? Или думают, что ты сама побежишь делиться с ними новостями?
Леночка покачала головой.
– Нет, – сказала она. – Соседи у меня другие. Они не стали бы заниматься такой ерундой. Они люди конкретные и не боятся в глаза говорить, скажут все, что угодно. Мне уже та же самая баба Наташа все высказала. Такую картинку нарисовала! Пришла специально ко мне, чтобы все это мне выложить, не утерпела. Я еле выгнала ее из дома. Оказывается, я сама Геру убила, чтобы он не мешал мне с Машуком шашни разводить! Потому что, как она считает, я замуж за Машука хочу, а Гера мне развод не давал, вот я его и убила. Соседи у меня молчать не умеют. Они сразу все в глаза говорят, что думают. Все выложат, что у них на уме.
Леночка посмотрела на Юльку и усмехнулась.
– Самое странное, что они наполовину правы. Я и в самом деле собираюсь за Машука замуж, – призналась она. – Он уже развелся с женой. Уговорил ее дать ему развод. Ему пришлось заплатить ей большие деньги за то, чтобы она его отпустила. А у меня такой проблемы еще и не было. Я даже не говорила Гере ничего о том, что скоро мы должны были бы расстаться… Вряд ли бы он был против. Ты знаешь, – задумчиво добавила Леночка, – я иногда ловлю себя на мысли, что все случилось так, как хотела моя мать, – я с Герой рассталась. Даже если бы он не умер, я все равно с ним рассталась бы. И скоро я выйду замуж за Машука… Помнишь, мать писала об этом в своем дневнике? О том, что она и хочет этого, и боится, что так случится?
Юлька кивнула. Правда, на ее взгляд, в дневнике Леоноры Ивановны был написан какой-то шизофренический бред, но она хорошо помнила, что там так и было написано, почти дословно.
– Я не из-за денег хочу выйти за Сергея, – сказала вдруг Леночка, словно оправдываясь. – Это, конечно, немаловажно, жить с ним и легче, и приятнее, чем с Герой, у которого вечно ни гроша за душой не было. Но дело совсем не в этом…
Она посмотрела на Юльку, и та готова была поклясться, что увидела в ее глазах самую настоящую боль. Это сыграть было невозможно!
– Я осталась теперь совсем одна, – тихо сказала Леночка. – Сергей – единственный близкий мне человек. Он меня любит. Пусть по-своему, но любит – я это чувствую, я это знаю… А для женщины самое главное – чтобы ее любили. Ведь правда?
Юльку вдруг как ударили. Она подумала, что Леночка права, для женщины это самое важное. А кто любит ее, Юльку? Любит ли ее хоть кто-то? Да и можно ли ее любить вообще, если она сама никого не любит?
Ответ на это вопрос был для нее слишком мучительным. Юлька резко встала, бросила лист бумаги на столик и пошла к зданию городского морга, где во дворе стояла ее машина.
На душе у нее было отвратительно.
Глава 17
Разговор с Леночкой только укрепил Юлю в ее решении найти убийцу Геры. Она вдруг поняла, что чувство, которое у нее было к Гере, может быть и нельзя назвать любовью, но все же это единственное чувство, которое превращало ее из проститутки в женщину.
Да-да! Юля неожиданно для себя поняла, что не была, по сути, женщиной. Она была приманкой для самцов, готовых платить деньги за то, чтобы на некоторое время получить право на обладание самкой. Юля была всего лишь менеджером своего тела, и только! Но разве этим исчерпывается содержание понятия «женщина»?!
С Герой она чувствовала себя женщиной чуть больше, чем с другими мужчинами. Уже только в благодарность за это она должна найти того, кто его убил.
Разумеется, и опасение в том, что ее саму могут обвинить в этом убийстве, подтолкнуло ее к такому решению, но это опасение не было тут главным, конечно, нет…
Юля решила поговорить с сотрудниками «Аксаковского репортера». Леночка утверждает, что Геру не могли убить из-за какой-нибудь публикации в газете, которой он руководил. И сам Гера относился к такой идее довольно скептически. Но и он, и Леночка могли ошибаться. Имеет смысл узнать, что думают по этому поводу другие сотрудники редакции.
С тяжелым чувством поднималась Юля на последний этаж Дома печати. Она была здесь всего пару раз, Гера запрещал ей приходить сюда, связь с проституткой компрометировала его в глазах подчиненных. Юля хорошо запомнила первое мгновение, когда она впервые открыла дверь его кабинета. Она увидела прежде всего длинный стол, возле которого стояли несколько стульев, перпендикулярно к нему стоял стол редактора, заваленный ворохом газетных полос, заставленный приборами с авторучками, подставками для карандашей, органайзерами и телефонными аппаратами. И только потом она увидела самого обладателя этого редакторского стола – Геру. Он сидел с телефонной трубкой в руке, правой рукой что-то писал на лежащем перед ним листе бумаги. Услышав ее шаги, он поднял глаза, брови его поползли вверх, рука с трубкой опустилась на стол.
– Ты?! – воскликнул Гера.
Но на лице его уже была улыбка. Он был рад Юлькиному появлению.
Юля подошла к кабинету редактора и открыла дверь. Внутри ничего не изменилось. Да и что могло измениться за один день после смерти бывшего хозяина кабинета? Только большой венок с черной траурной лентой стоял у одной из стен, а на длинном столе, за которым редактор проводил летучки и собрания редколлегии, стояла большая фотография Геры в черной рамке.
За столом сидел другой человек. Он наклонился над газетной полосой и что-то с ожесточением в ней черкал красным карандашом. Юле была видна только его рыжая взлохмаченная макушка.
– Вы новый редактор? – громко спросила Юля, видя, что мужчина за редакторским столом ее не замечает.
Тот поднял голову и посмотрел на нее.
– Ты? – с испугом воскликнул он.
– Черт! – эхом откликнулась Юлька. – Что ты здесь делаешь?
Было чему удивляться. За Гериным столом сидел один из ее постоянных клиентов, с которым она была знакома уже больше полугода, – Вячеслав Анатольевич Сокольский.
Он был с некоторыми странностями и этим вызывал у Юльки сдержанный интерес, впрочем, исключительно познавательный, просто она любила наблюдать за людьми и пыталась понять их образ мыслей. Она пробовала называть этого своего клиента, которому можно было дать и тридцать, и все шестьдесят в зависимости от выражения его лица, и Славиком, и Толичем, но он неизменно ее поправлял и настаивал на том, чтобы она звала его Вячеславом Анатольевичем. В конце концов она к этому привыкла, но понять, зачем ему нужно, чтобы проститутка звала его по имени-отчеству, так и не могла. Ей даже иногда смешно было, когда, сидя на нем верхом, она видела, что он прикрыл глаза, а на лице расползается блаженная мечтательная улыбка, и ей приходилось произносить: «Если ты, Вячеслав Анатольевич, не прекратишь думать о других женщинах, я тебе яйца оторву!» Впрочем, она шутила, ее нисколько не раздражали сексуальные фантазии клиентов, даже если они говорили о них вслух. Сама она не питала пристрастия к групповому сексу и предпочитала работать одна, но другим думать о нем не запрещала.
