— Спасибо, — прошептала я.
— Пока меня не за что благодарить.
Врач ушел, а я сидела, как громом поражённая “Нет сына”. Сволочь.
Во мне вспыхнула ненависть. Если я узнаю, что это он виноват, я его уничтожу! Никогда я ещё не испытывала такую ненависть, даже к Алле, и то там скорее была обида.
Иван
Подъехав к больнице, достал с заднего сиденья белый халат и направился в здание. Сколько раз мне приходилось добивать объект в больницах? Наверное, пять, от силы. Что могу сказать, парень выиграл себе несколько часов жизни. Мне не составило труда узнать, где находится объект. Оставалось всего ничего: пройти в реанимацию, поставить укольчик и готово.
Поднявшись на третий этаж, я уверенной походкой пошёл к реанимации. Знал, что меня никто не остановит. А если и остановят, у меня всегда есть, что сказать.
Неожиданно я увидел Веру. Замер. Сердце часто забилось. Моя Вера. Хочу сделать шаг и сжать в объятьях женщину, укравшую мое сердце. Но память кричит о том, что Веры нет, уже два года нет. Передо мной сидит Катя, моя дочь. Она плачет. Мое сердце сжимается.
— Девушка, — начинаю я, подойдя к дочери.
— Я не уйду! Может не уговаривать. Я не смогу находиться дома и знать, что он здесь один. Скажите, вы когда-нибудь любили по-настоящему? — неожиданно спрашивает Катя, поднимая на меня свои глаза.
В горле застревает ком. Все считают меня бездушным убийцей, и они правы. Моя душа и сердце остались у жены и двухлетней дочери.
Перед глазами снова пролетел тот день, когда Вера узнала, чем я зарабатываю на жизнь. Я помню этот ужас в глазах. Мой единственный луч света в кромешной тьме испугался меня.
— Не уходи, — умолял я.
— Не могу, прости, — плакала Вера.
— Я умру без тебя.
— Ты уже мёртв. Ты безжалостно убил стольких людей, я видела списки! — закричала Вера.
Наша дочь заплакала на руках жены.
— Куда поедешь?
— В деревню, в дом матери, — признается Вера.
Одевает дочь и хватает чемодан. Я беспомощно провожаю её до прихожей.
— Любимая
— Нет.
— Но наша дочь
— Забудь о ней. Для неё ты мёртв. Прощай, Иван.
Она хлопнула дверью и ушла из моей жизни. Я мог вернуть, пригрозить убить. Но я не мог так поступить с ней, слишком сильно любил. Наблюдал, следил, старался помогать деньгами, чтобы она не знала. Она так никого и не встретила больше, как и я.
— Любил, — ответил я.
— Тогда ответьте мне честно. Вы бы смогли уйти спокойно спать домой, если бы ваша любимая была в реанимации в тяжёлом состоянии? — заплакав, спросила Катя.
Боже, дочка, сколько ты уже плачешь? Её глаза покраснели, под глазами тёмные круги. Где, черт возьми, врачи? Не могли поставить успокоительное.
Стоп! В реанимации?
— Нет, я бы ночевал здесь и ждал новостей, — ответил честно и добавил. — Вы девушка Велинского Дениса?
— Его невеста, — поправила Катя, устремив на меня внимательный взгляд.
Боже, Вера, я чуть не убил собственного зятя.
— Держитесь, я уверен, с ним все будет хорошо, — через силу улыбнулся я.
— Спасибо большое, извините, что отреагировала так резко, — извинилась Катя.
— Я все понимаю, не извиняйтесь.
Катя снова заплакала, а я не стал ей мешать выплёскивать свою боль. Пускай лучше плачет, чем держит в себе. Мне очень хотелось обнять её, по-отцовски успокоить, но я не мог. Я мёртв для неё.
Развернулся и пошёл к лифту.
Я виновен в слезах своей девочки. И единственное, что я могу, это устранить угрозу для её жениха. Потому что я давно знаю Велинского старшего, он никогда не остановится. Если решил убить сына — убьёт. Не с моей помощью, так с другой.
Сажусь в машину, снимаю халат и еду к особняку Велинского. Обойти охрану и попасть внутрь мне не составляет труда. Хотя я уже стар для такого, года идут быстро, все меньше заказов. Но я давно не переживаю по этому поводу, денег хватит ещё моим правнукам на безбедную жизнь. Беру заказы, потому что не в моих правилах отказывать. Но правила на то и правила, что их приходится нарушать.
Застаю Велинского в кабинете, он пьян, по полу резбросаны фотографии моей дочери и его сына. Сволочь, следил за моей девочкой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Ты? — лицо Велинского вытягивается, я вижу страх в его глазах.
— Я, — улыбаюсь.
— Что тебе надо? Ты его убил?
— Чем тебе насолил свой собственный сын?
— Зачем? Тебе же наплевать? — усмехается Велинский.
— Мне любопытно, сначала девчонка, потом вот сын? Что они тебе сделали? — присаживаюсь напротив него, закуриваю сигару.
— Алла услышала мой разговор с сыном, — поморщился Велинский. — Мы разговаривали об убийстве этой девки.
Велинский кидает мне фотографию моей дочери. Дурак.
— Твой сын хотел её убить? — спокойно спрашиваю я, не показывая, насколько взбешён.
— Он мне врал! — закричал Велинский. — Шашни крутил! Нужно было всего лишь забрать заказ у этой выскочки, а он благородно отдал ей на блюдечке. Щенок меня предал. Меня все предают!
Мне противно. Передо мной сидит не Велинский, а жалкая его копия.
— Так зачем ты пришёл? — фокусирует на мне свой взгляд Велинский.
— Чтобы тебя убить, — улыбаюсь.
Екатерина
Я всю ночь пробыла в больнице. Утром пришлось отлучиться в офис, раздать всем задачи, быстро проверить документы и мчаться обратно в больницу.
— Как, он не приходит в себя? — с испугом спросила я, когда Леонид Яковлевич провёл меня к Денису.
На любимого было страшно смотреть. Всё лицо в синяках, царапинах, кругом трубки.
Закрыла глаза. Боже мой, теперь мне будет это сниться в кошмарах.
— Я оставлю вас ненадолго, но потом, Екатерина, вам придётся уйти, — сказал врач и вышел.
— Любимый, — прошептала я, боясь к нему прикоснуться, сделать больно. — Борись, слышишь? Не бросай меня, прошу тебя.
Но любимый молчал. Он словно спал крепким сном.
Так прошло три дня. Я не могла есть, спать. И уходить из больницы тоже больше не могла.
Распустила на время всех своих сотрудников, так сказать, в незапланированный отпуск. Из реанимации меня не выгоняли, даже принесли стул, и я часами смотрела на любимого, мечтала, чтобы он открыл свои глаза и посмотрел на меня, улыбнулся, пошутил. Мой хороший, мой любимый.
Как жестоко, что только за шаг до потери любимого человека осознаем, насколько он дорог, что без него невозможно дышать, жить.
— Екатерина, кошмар! Вы давно смотрели на себя в зеркало? Вы что, хотите лечь рядом с ним? Когда вы последний раз ели? — ругался врач, придя осматривать Дениса.
Мне было безразлично, пускай говорит, что хочет. Я буду сидеть здесь и проводить каждую секунду с любимым.
— Вы очень упрямая женщина, — устало сказал врач.
— Это ты вы, док, точно прям подметили. Заразочка моя, что ты врачей доводишь? — хрипло спросил Денис, открыв, свои глаза.
Когда Денис очнулся, я не успела даже подойти к нему, как меня оттеснили врачи. Кругом началась суета. Дениса спрашивали о самочувствии, доктор осмотрел его, затем ему поставили капельницу, укол, и мне, наконец-то, позволили подойти.
— Он скоро уснёт, у вас есть пара минут, — сказал врач и вышел.
Медсестра проверила капельницу и тоже оставила нас.
— Любимый, — тихий шёпот, слезы радости текут по щекам.
Он жив. Я снова могу смотреть в любимые глаза, слышать его голос.
— Заразочка моя, когда ты последний раз спала? — хрипло спросил Денис, его веки закрывались, но он боролся с собой.
— Спи, любимый, набирайся сил, — ответила я, погладив его по руке.
— Люблю, — едва слышно говорит Денис и засыпает.
Не могу сдержаться и снова реву от облегчения. Зажимаю рот ладошкой, чтобы не потревожить Дениса. Постепенно успокаиваюсь. Наклоняюсь и целую руку любимого. Вдыхаю его запах, который сложно почувствовать из-за медикаментов. Но даже едва уловимые нотки дарят мне покой. Все будет хорошо. Мы справимся.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Следующие дни Денис много спит, восстанавливается. Мы общаемся всего ничего, в промежутках между снами, но мне хватает и этого. Нас перевели в отдельную палату, теперь у меня есть отдельная кровать, я могу поспать. Но я продолжаю проводить ночи на стуле рядом с Денисом, держать его за руку, слушать мирное дыхание.
