— Возьмите, это вам.
Я засовывал два доллара в руку портье. Нью-Йорк — это город, где ты только и делаешь, что раздаешь купюры: чтобы попи́сать, выйти из такси, перешагнуть порог. Я дошел до того, что не решался вернуться в отель, не наменяв мелочи в газетном киоске или в delicatessen.[81] Я скупал журналы, которые не читал, не допивал свой кофе в кафе, лишь бы разбить десятки и двадцатки. Почему портье в гостиницах одеты лучше клиентов?
В течение дня я уходил и приходил. Я не сидел на месте. Языковой барьер усиливал мою растерянность. Как вы могли заметить, мой английский всегда был очень даже средненьким. В ресторане я наугад тыкал пальцем в меню или указывал на тарелку на соседнем столе. У японцев я выходил из положения с помощью номеров. А что мне еще было делать? Иначе пришлось бы питаться гамбургерами из «Макдоналдса» на Бродвее. Когда официант обращался ко мне, я кивал с понимающим видом. Последствия: он приносил белое игристое вместо заказанного шардонне, потчевал меня салатом из красной капусты, вызывавшей у меня тошноту.
Я пил, как никогда прежде, совсем один, безо всякого повода. Ни малейшего удовольствия. Выпивка помогала мне держаться. Рекомендую этот метод всем, кого бросили. Печень — орган гораздо крепче сердца. Я влил в себя многие литры за эти несколько недель. Мне не удавалось захмелеть. Я был непрерывно возбужден. И это не было неприятно. Хотелось бороться.
Я вошел в какой-то бар, залитый светом, точно операционная. Все были в солнечных очках. Бармен не знал, что такое «джин-физз». Пришлось довольствоваться «джин-тоником». Вы здесь говорите «джин-и-тоник». Как вам будет угодно. Считаете себя жандармом человечества, и даже не знаете, как приготовить «джин-физз». Я пошатывался перед писсуаром в подвале. В раковине таяли кусочки льда. На фаянсе прилипший черный волос изображал безупречную букву «S». Я застегнул ширинку, из лени не обращая внимания на верхнюю пуговицу. Кроме шлюхи, жаждущей сделать мне минет, никто ничего не заметит. Я не брился с самого приезда. Мой подбородок стал колючим.
Вот он я, у стойки указываю на краны бочкового пива. Я из тех, кто не различает pale и ale.[82] Налейте, что первое подвернется. Наполните этот чертов стакан, не рассыпаясь в любезностях, меня это вполне устроит. Меня все устраивало. Еще порцию, please.[83] Скорее, у меня мысли путаются. Я позабыл, зачем приехал. Я больше не находил слов, моих скудных английских слов. Я не знал, чувствовал ли ярость или грусть. Я больше ничего не знал. Мир стал туманным, лишенным ориентиров. Я покупал себе свитера (хлопок) «Джей Крю», рубашки (оксфорд) «Банана Репаблик», костюмы (легкие в полоску) «Ральф Лоран», носки (шотландская шерсть) «Брукс Бразерс». Я покупал хот-доги со сладкой горчицей, журналы, пахнувшие лосьоном после бритья из-за рекламных вкладок. Я брал напрокат старые видеофильмы. Я пересмотрел «Если…» с этой мерзкой рожей Малколма Макдауэлла.[84] Он там совсем молодой. Еще не успел сняться в «Заводном апельсине».[85] Вы помните ту песенку, и как он трахнул официантку из паба, и перестрелку на крышах в конце? Я бы тоже тогда пальнул во все, что движется. У меня действительно было желание кого-нибудь убить. Как это делается? Это страшно? Кровь брызгала на вас? Повсюду были мозги? Моя борода продолжала расти. Скоро я перестану себя узнавать. Еще один вечер. Еще одна ночь. Я перелез через бархатную ленту заграждения. Растолкал людей, толпившихся на тротуаре. Вышибала с мобильником пропустил меня. На сцене педик в женском платье нес какой-то бред, из которого я не понимал и половины. Я уловил что-то вроде blow job и cocksucker.[86] Тут вам не кино. Не хватало субтитров. В баре справа от лестницы я заказал «текила-санрайз» (не заказывал его сто пятьдесят лет). Травести продолжал браниться спитым голосом посреди криков и свиста. После каждой фразы он громко и отрывисто хохотал. Зал аплодировал. Я заказал еще порцию. Девушка на соседнем табурете поинтересовалась, француз ли я. Меня выдал мой акцент. Она из Бордо, и у нее был нейлоновый рюкзачок. Работала на Уолл-стрит. Она пила мятный джулеп. Водила по губам зеленым листиком.
— Что вы делаете в Нью-Йорке?
— Приехал убить одного человека.
Она решила, что я шучу. Люди никогда не верят, если вы говорите серьезно. Надо было прихватить с собой пушку. Тогда бы она увидела, шучу ли я. Но в этом заведении на входе был металлодетектор, как в аэропортах. Чертов город. Ебаные придурки. Девушка из Бордо попыталась прикурить сигарету, потом передумала и бросила ее в свой едва початый стакан.
— В чем дело?
— Ни в чем. Я слушаю, что он говорит.
Она приходила каждый вечер. Травести звали Кристал — или Кристаль, с мягким Л. Мне даже не захотелось трахнуть эту француженку. Хотя она была ничего себе. Черные шлепанцы, изящные ножки, шелковая ярко-красная юбка, в меру расстегнутая блузка, джинсовая куртка и этот слегка изможденный вид, который так нравился мне в некоторых женщинах после десяти вечера. Но не днем. Разговор вертелся вокруг фильма, который она посмотрела в самолете, в своей последней поездки в Париж, официального бюллетеня «Ночей в стиле буги»,[87] сэндвич-бара в Бруклине, музыкального продюсера, который хотел на ней жениться, будучи при этом голубым, запаха рыжеволосых (она к ним не относилась), отеля на Сейшелах, члена Леонардо ди Каприо,[88] подъемников в Пас-де-ла-Каса в Пиренеях,[89] цвета песка в Австралии, герпеса, Филиппа Джиана,[90] который больше не жил на набережной Шартрон, рекламной кампании, которую я провел для несуществующего продукта (и не только не был уволен из агентства, но приобрел всемирное признание), Натали Мёрчант,[91] Берлина (города, в котором полно немцев), «Кафе дель Мар», вируса Эбола, скульптора, жившего в Сохо и дружившего с Филиппом Соллерсом.[92]
— Кто это?
— Один бордосец. Красивый свитер.
— «Гэп».
— Довожу до вашего сведения: у вас в Париже — точно такие же.
Она разглядывала меня с чрезмерным вниманием.
— И вы даже не собираетесь со мной флиртовать?
— Я не знаю, что значит флиртовать. Я не слышал этого слова со времен раннего Средневековья.
— Ну и сноб.
Официант поставил передо мной еще одну порцию «текила-санрайз», хотя я ничего не заказывал. Мне уже поднадоело болтать с француженкой. Она стреляла глазами по сторонам.
— Ждете кого-нибудь?
— Да, именно.
Ее рука двигалась у нее перед лицом. У нее была почти черная помада. Вот так повезло: проникнуть в один из самых закрытых клубов Манхэттена, чтобы наткнуться на эту чертову француженку, которая к тому же вкалывает на Бирже. Толпа становилась все теснее. Тела вдавливались друг в друга. Ночь была на исходе. На смену занудству травести пришла музыка. Из подвешенных к потолку прожекторов, казалось, валил дым. Обивка из узорчатого бархата должна была впитывать все запахи. Кроме табуретов у бара, сесть было не на что. Стаканы были из прозрачного пластика.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
