– Я употребил неправильное слово, – нашелся Славка.
– Он-то тут при чем? – некстати влез Гера.
Физик внимательно посмотрел на Бородина и усмехнулся.
– Так… – подошел он к столу. – Интересно. Круговая порука. За одного отвечают все. И тебе это нравится?
Тырин качнулся. Казалось, он сейчас упадет на свое место, расплачется и во всем признается. Попросит прощения и помощи.
Но Славка чуть заметно шевельнул уголками губ. Легкая улыбка. Еле видная. Сколько в ней было торжества!
– К товарищам нельзя подходить с такой системой оценки: «Нравится – не нравится». Друга принимаешь таким, какой он есть, терпишь, если надо, и уступаешь. Вы этому нас учили все одиннадцать лет школы.
– Но, честное слово, мы не ожидали, что на таких посылах вырастет монстр, – развел руками физик и так громко перекатился с пятки на мысок, что Соня опять вздрогнула. – А мне что делать? – Большой Брат сдался. Это было видно по опущенным плечам, слышно по чуть хрипловатому голосу. Он устал. Славка в очередной раз вытащил класс из пропасти. Дальнейший разговор был уже чистой формальностью. – У нас две проверочные. Старая, которая неожиданно нашлась сегодня утром. И новая, за которой я сегодня же утром ездил в РОНО, потому что по почте нам посылать уже не рискуют.
Движением фокусника он провел руками над столом: на чисто убранном пространстве двумя белыми пятнами выделялись конверты. На случай, если кто-то еще не понял, что это такое, учитель постучал по столу пальцем, привлекая к конвертам внимание. Да, да, это были они. Или вы и так в курсе, как они выглядят?
– Я хочу знать, в чьих руках она побывала. Сладкова?
Соня, успевшая вернуться на место, снова вскочила.
«Я ничего не знаю, – звенело в голове. – Ничего не знаю».
– Что же ты молчишь?
– Я не брала, – прошептала Соня, уходя от обмана.
Следующий вопрос физика был закономерен:
– А кто брал?
Соня глянула на Тырина. Лицо абсолютно спокойно.
Наверное, он взял еще до того, как Тихон упал. Падение было запасным вариантом. Надо сказать. Нельзя врать.
– Она-то откуда знает? – прервал затянувшуюся паузу Славка.
– Сладкова! – настаивал Большой Брат.
– Я не знаю, – прошептала Соня.
– Не слышу! – Физик склонился в проход. И даже голову повернул. Левым ухом вперед.
– Не знаю! – громче произнесла Соня.
Это было все равно что подписывать себе смертный приговор. До этого она еще могла считать себя не такой, как Тырин или Макс. До этого… Сам погибай, а товарища выручай. До…
– Я не знаю, кто взял проверочную! – громко повторила Соня. – Когда я заходила в учительскую, там никого не было. И конверта на столе не лежало.
Большой Брат выпрямился, вопросительно посмотрел на класс.
– Борис Бенедиктович! – Голос Тырина обволакивал. – Можно мы начнем писать? Время идет.
– Да, время идет, – согласился физик, возвращаясь к столу. – Время идет, а вы не меняетесь. Как так?
– Это уже задача?
– Это риторический вопрос.
– Тогда он не требует ответа.
Учитель стукнул костяшками пальцев по первому конверту.
– Хорошо! Слава! Раздай листочки по партам. Первый ряд, рассядьтесь. Надо, чтобы каждый сидел по одному. От урока прошло десять минут. Я вам столько же разрешу взять от перемены. Какой у вас следующий урок?
– Алгебра. – Никто и не думал отвечать вперед Тырина.
– Я поговорю с Зоей Игоревной. Я надеюсь, она не будет против. Ну? Что вы на меня смотрите? Работайте! Работайте…
– Тырин! – прошептал Макс и показал большой палец на правой руке. Он был в восторге от разговора. Катрин беззвучно, одними пальчиками изображала аплодисменты.
Славка пожал плечами. Для него это была обыденная роль волшебника. С установленной таксой за услуги.
И все начали работать. Символы и знаки прыгали у Сони перед глазами. Поминутно она ловила себя на том, что смотрит на Тырина. Видит его пухлую щеку, шепчущие губы. Он писал ровно, время от времени откладывая ручку и ковыряя заусенец на большом пальце левой руки, потом опять принимался писать. Томка грызла ручку, поглядывала в окно. Ваня с Федей писали, одинаково облокотившись на левые руки. Фил улыбался. Димочка блаженно жмурился, как кот на солнцепеке. У него был круглый детский почерк.
– Сладкова, тебе что-то не понятно? – прервал затянувшееся наблюдение физик.
Повернулись к ней все. Не из любопытства. В глазах, которые посмотрели на нее, было соучастие. Каждый был готов за Соню ответить.
– Понятно, – вздохнула Соня, опуская глаза. – Мне все понятно.
Эти взгляды что-то включили в голове, и Соня начала работать быстро, ни на что не отвлекаясь. А главное – ни о чем не думая. Только в правое плечо как будто все время дуло. Оно словно было не защищено, не прикрыто. Словно раньше справа кто-то сидел, а теперь его нет. Впрочем, это могло и показаться. Просквозило, вот плечо и ноет.
Сдавать все начали одновременно. Никто не торопился продемонстрировать свое повышенное знание предмета.
– Сладкова! – задержал ее работу в руке Большой Брат. – Тебе нравится в этом классе?
– Да, нравится.
Она сначала ответила и только потом испугалась, что спрашивает физик не просто так, что он уже выбрал, кого отсеять.
– И тебе не хотелось бы отсюда уйти? Или перейти на экстернат?
Соня почувствовала, что за спиной кто-то встал, и пробормотала:
– Нет, не хотелось бы.
– Молодец! – прошептал ей в затылок Тырин.
Кто бы сомневался, что он бдит своих подопечных.
– Ну хорошо. – И уже всему классу, чтобы слышали, чтобы боялись: – Я надеюсь, что не найду по работе того, кто взял проверочную?
– Как это может определиться? – встрял Гера.
– По почерку. Человек не волновался, когда писал, потому что все знал. Да и ответы будут короче, лучше продуманы.
Соня побрела к своему месту. Что бы ей сейчас хотелось, так это уснуть лет на пять, чтобы пережить и будущую жуткую весну, и сумасшедший июнь, и волнительный июль, и муторный август. Если бы ее спросили, куда бы она хотела вернуться, она бы ответила, что в начальную школу. Беззаботное было время…
– А не пойти ли нам в кино? – присел на край стола Тырин.
Соня складывала тетради и боролась с сильным искушением этими самыми тетрадями врезать по круглой тыринской башке. Но ответила сдержанно:
– Еще древние говорили, что в вопросе кроется половина ответа.
– И что же кроется в моем вопросе? Пойти?
– А не пойти.
Славка спрыгнул с парты.
Сейчас скажет что-то в духе: «Сам погибай, а товарища выручай» или «Один за всех и все за одного…». Откуда у нее эти никчемные выражения? Кто их говорил? Когда? Пять лет назад? Почему до сих пор они сидят в голове, мешая жить? Зачем ей нужно это вранье? Настоящее полноразвесистое вранье, придуманное умной доброй учительницей по биологии в пятом классе. Странно, они жили по мудрым правилам взрослых, а вышло, что наворотили одни ошибки. Раньше, пусть и корявыми методами, пускай порой жестоко, но все же они добивались добра. А теперь в их доброте кроется одно зло. Почему все так быстро поменялось?
– Понимаю… – с умным видом кивнул Славка. – Кое-кого выписывают из больницы. Значит, в следующий раз. И… Кстати…
Славка поднял свой сотовый, показывая, что посылает эсэмэску. В ответ Сонина трубка набухла светом, выплюнула позывной сообщения.
– Что это? – покосилась Соня на телефон.
– Номер Тихона. У тебя нет. Запиши, пригодится.
Соня с удивлением посмотрела на Тырина. Гладкий утверждал, что Славка к ней неравнодушен. Кажется, частичку «не» можно откинуть. Эмоций не было никаких. Вот он ушел и оставил пустоту. Что он делает? Зачем делает? Не понять.
Славка ушел. За ним, словно сквозняк потянул листочки со стола, ушли-улетели остальные. Они идут в столовую, будут сидеть рядом, обсуждать проверочную. Все вместе…
Соня долго смотрела на мерцающий экран телефона, проводила по нему пальцем, не верила, что эти десять цифр теперь у нее есть. Что теперь она может звонить, спрашивать, как дела, предлагать встретиться. Можно все. Но ничего делать не хотелось. Соня нажала кнопку «Сохранить», давая новому контакту имя «Забыть». И пошла в столовую. Вместе так вместе. Живем дальше – так живем дальше. Все как обычно.
Справившись с проверочной, класс зажил обычной жизнью. Падалкин вернулся. Все встало на свои места.
Да! Самое главное! Через несколько дней стало известно, что Нинель Михайловну не уволили. Тырин привел неоспоримые аргументы, что с их классом может работать только этот педагог. Русиш тоже предрекал глобальные потрясения, если еще раз тронуть «сумасшедший одиннадцатый». И его больше не трогали.
Ноябрь жег, декабрь выводил огненные узоры. Январь осыпался ледяной крошкой. Февраль умер, еще не начавшись. Март взбирался на гору и скатывался по ледяному накату. Апрель топил в лужах. Впереди маячили экзамены. Их ждали. Ожидание из глухого раздражения перетекало в радостную уверенность, что все будет хорошо, до июня еще далеко. Это состояние сменялось безысходной тоской, что ничего уже больше не будет, что жизнь заканчивается. Что там, за этим июнем, будет? Смерть, не смерть, сто баллов, девяносто пять… неважно. В какой-то момент все смешивалось, и ожидание приобретало подобие лихорадки: скорее, скорее, добежать, перешагнуть. Карета остановится, Золушка выпорхнет на ступеньки, и начнутся чудеса. Слова теряли смысл, Старуха Изергиль начинала говорить глупости, Воланд косил искусственным глазом и нехорошо склабился. Стопка книг на столе казалась неиссякаемой.
