Обширность неосвоенных пространств дала основание Р. Эмерсону, хотя и с немалой долей утопичности, писать: «Но воздействия человека на природу, взятые во всей их совокупности, столь незначительны… что в общем впечатлении, столь грандиозном, как то, которое мир производит на человеческую душу, они не изменяют конечного результата» (48, 21). Вслед за Эмерсоном Торо славил американскую природу, видя в ней прообраз возвышенной романтической природы-матери. Сравнивая Северную Америку и Западную Европу, Торо говорил: «Если луна кажется здесь больше по своим размерам, чем в Европе, то, возможно, это касается и солнца. Если небо в Америке представляется безгранично более высоким, а звезды более яркими, то я верю, что эти факты символизируют ту высоту, на которую когда-нибудь могут подняться философы, поэзия и религия обитателей Америки» (10, 5, 222).
Просторы Американского континента наделялись Торо не только физическим, но и метафизическим смыслом, легко объяснимым в контексте символического мировоззрения. «Запад, о котором я говорю, — это всего лишь иное имя для Дикой Природы (the Wild); и я намереваюсь сказать, что в Дикой Природе заключено спасение Мира» (там же, 224). Говоря о безбрежном американском Западе, Торо, разумеется, прекрасно осознавал его реальные географические пределы, но масштабность территории страны была настолько впечатляюща, что вдохновляла на идеализации. Причем в отличие от европейских романтиков у Торо грань между природой и Природой становилась порой едва ощутимой. Обращение философа к осмыслению девственного ландшафта имело определяющее значение для всего его художественно-философского творчества. Торо находил в природном мире нечто несравненно большее, чем «живую» коллекцию биологических особей. В девственной американской природе философ видел прежде всего черты романтического идеала. «Я желаю сказать слово о Природе, об абсолютной свободе и буйной дикости (wildness), контрастирующих со свободой и культурой всего лишь гражданской; и тогда можно увидеть в человеке плоть от плоти обитателя Природы скорее, чем обитателя общества» (там же, 205).
Мировоззрение Торо — это мировоззрение натуралиста и романтика. И эти две черты, эти две характеристики были в мироощущении мыслителя двумя противоположными полюсами, между которыми возникало поле большого идейного напряжения. Философская позиция Торо характеризовалась неизменными колебаниями между реалистическим натурализмом и трансцендентализмом, в чем сказалось соответственно влияние Гёте и Эмерсона.
Введением в романтический натурализм Торо может стать афористический фрагмент «Природа», автором которого долгое время считался И. В. Гёте[6]. Творчество Гёте вызывало восторженные отзывы Эмерсона и Торо, свидетельствующие о близости взглядов немецкого поэта-философа и американских трансценденталистов. Близость, но конечно же не совпадение. Натуралистическое мироощущение Гёте рисует картину всеобъемлющей и загадочной, бесконечно разнообразной и вечно «становящейся», всесильной и «доброй» природы. Такое видение природы понятно Торо (см. 14, 3, 65–67). Но в то же время, словно дополняя близкий к материализму пантеизм Гёте, Торо пытается ввести в картину мира идеи символического трансцендентализма. В этом он следует Эмерсону, который утверждает, что существуют две противоположные, хотя и сопряженные сферы — природа и дух. Духовное присутствует в природе, наполняет ее. Обилие форм, процессов, сочетаний явлений не имеет самостоятельного значения, лишь выражает подчиненное положение природы по отношению к духу, подтверждает, что природа существует для духа: все эмпирические факты суть символы этого духа, все в мире — природа и люди — подчинено «сверх-душе», разуму (см. 48, 21–30).
Точки зрения и Гёте и Эмерсона казались Торо неудовлетворительными. Философское решение проблемы природы, данное им самим, компромиссно. Как и упомянутые философы, он исходил из идеи безграничности и неисчерпаемости природы и ее великого значения для человека. Но для склоняющегося к пантеизму Гёте «таинственность», загадочность природы заключается в ней самой. Для Эмерсона как для трансценденталиста тайна природы заключается в сфере ее связи с духом[7]. Компромиссность позиции Торо коренится в его желании объединить две точки зрения и на основе этого синтеза построить концепцию, органично сочетающую в себе признание как материальности, так и идеальности мира. Это была своего рода программа преодоления романтического двоемирия. При этом Торо старался не изменить философскому методу романтизма: он избегает давать законченное определение природы и, используя принцип мозаичного повествования, «рассыпает» на страницах своих произведений отдельные, порой краткие высказывания и мысли, которые выражают различные стороны природы. При этом только совокупное рассмотрение этой философской «мозаики» может в сознании читателя создать образ-понятие природы. Познающий субъект как бы погружался Торо и романтиками в природу, в результате чего проблема природы почти полностью трансформировалась у них в проблему «природа — внутреннее Я».
Обратимся к «Уолдену». С самого начала главы «Одиночество» Торо развивает идею полного единения человека и природы: «Я удивительно свободно двигаюсь среди Природы — я составляю с ней одно целое… я ощущаю необычайно тесное сродство со всеми стихиями» (9, 153). И несмотря на то, что подчас Торо пишет о природе с большой буквы, т. е. об идеальной природе, дальнейшее повествование показывает, что автор имеет в виду реальные (физические) природные явления.
Однако в главе «Пруды» возникает тема, прямо противоположная. «Природа не имеет ценителей среди людей, — заявляет Торо. — Оперение птиц и их пение гармонируют с цветами; но где тот юноша или та девушка, которые составляли бы одно целое с роскошной, вольной красотой природы? Она цветет сама по себе, вдали от городов, где они живут. А еще говорят о небесах!» (там же, 235).
Используя эстетический критерий гармоничности, философ как бы «разводит» людей и Природу. По мысли Торо, нравственно несовершенные люди не могут войти в царство природы. Стоит людям утратить духовность, как сразу же Природа отдаляется от них, из друга людей она превращается в их врага, в холодное физическое тело — в коварного сфинкса.
В главе «Пруд в зимнюю пору» находим описание иного качества природы: «После тихой зимней ночи я проснулся с таким чувством, точно мне задали вопрос, на который я тщетно пытался ответить во сне: что — как — когда — где? Но то была пробуждающаяся Природа, в которой пребудет все живое; она безмятежным взором заглянула в мои широкие окна, и на ее устах не было вопросов. Ответ был дан — Природой и светом дня…Природа не задает вопросов и не отвечает на вопросы смертных» (там же, 328). Речь в этом фрагменте идет об идеальной Природе, иными словами, о природе, освещенной присутствием абсолютной истины: «Ночь, несомненно, скрывает от нас часть этого великолепия; но наступает день и озаряет великое творение, простершееся от земли до заоблачных пространств» (там же). Утреннее «озарение» природы в символическом контексте представляет собой раскрытие тайны идеальной Природы и установление связи субъекта с трансцендентным духом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
