— Подожди, куда же ты под огонь? Надо выяснить… — Генерал Лопатенко схватил меня за рукав куртки. Сверкнув глазами, я с силой одернул руку и устремился прочь.
— Эх! Багратион! — крикнул он мне вдогонку.
Бежали мы с ординарцем напрямик, не выбирая дороги, через густой лес. Углубившись в него, я увидел, что рядом, чуть левее, в направлении НП нашей бригады двигаются плотные цепи гитлеровцев. Офицеры быстро шли впереди своих солдат и, подгоняя их, что-то кричали истошными голосами. Солдаты сбивались в кучи, горланили, возбужденные предстоящей атакой и изрядными дозами принятого для храбрости шнапса. Чтобы успеть к своим раньше противника, нам надо было, не сворачивая в сторону, бежать, обгоняя немцев. И мы бежали «быстрее лани», как писал поэт… впереди немцев, рискуя каждую минуту получить пулю в спину. Нас спасало то, что возбужденные немцы ничего не замечали вокруг, в том числе нас, бежавших перед ними. Задыхаясь от быстрого бега по мягкой, упругой, покрытой мхом земле, мы жаждали увидеть своих. Вдруг в 40 м от нас — наш окоп. На счастье, окоп оказался пулеметным. Два бойца лежали за пулеметом «максим». Один из них, небольшого роста, жилистый, — наводчик пулемета. Второй номер пулемета, высокий, атлетического сложения брюнет с ярким румянцем, был гораздо моложе своего напарника. Оба возились с пулеметом, стараясь наладить его на автоматическую стрельбу, но тщетно. Было видно, что они еще не очень хорошо изучили это замечательное оружие. По всей вероятности, командир роты при назначении пулеметчиков в пулеметный взвод номерами при пулемете обращал внимание не на их знания и умение обращаться с оружием, а на физическую силу солдата, позволяющего таскать пулемет на себе. Он не ошибся: молодому атлету по силам было таскать и груженые возы.
Сам я был пулеметчиком в молодые годы, командовал пулеметным взводом, ротой и батальоном, очень любил и был патриотом этого оружия. В данной ситуации мне нетрудно было найти причину отказа пулемета в автоматической стрельбе. Патронная лента была набита патронами небрежно: одни глубоко сидели в ленте, другие не доходили до нужного места. Сама брезентовая лента была сырой. Отодвинув наводчика, я лег за пулемет, вытащил ленту и приказал подать другую. Другая лента была не лучше. Тогда, быстро выровняв с пулеметчиками патроны в ленте, я зарядил пулемет и дал в сторону противника, чтобы он нас не обнаружил, короткую контрольную очередь. Пулемет сработал отлично.
Наблюдая за обстановкой, я увидел, что наши заняли оборону в открытой неглубокой траншее, готовые встретить наступающих немцев огнем из ручных пулеметов и автоматов. Всего нас было человек пятьдесят, все на своих местах. Появилась уверенность, что контратаку отобьем. Противник продолжал вести артподготовку по нашему расположению. Основная масса снарядов рвалась позади нас, у нашего КП, где не было никого. Через несколько минут распоряжением начальника инженерной службы бригады Спирина (он был самым старшим по возрасту в бригаде) бойцы подкатили 45-мм пушку и установили ее рядом с пулеметом.
Занятый наблюдением за противником, я обратил внимание на пушку только тогда, когда на открытом снарядном лотке, который лежал на боковом бруствере нашего окопа, завертелся с головокружительной скоростью, шумом и свистом, как бы вокруг своей оси, один из снарядов. Видимо, небольшой горячий осколок разорвавшегося где-то поблизости снаряда противника пробил гильзу этого снаряда, воспламенился порох, и снаряд под действием газа завертелся волчком. В нескольких шагах позади меня спокойно стоял майор Спирин. Не успел я подумать, что вот сейчас этот снаряд сорвется с места и взорвется у наших голов, как вдруг гитлеровцы перенесли огонь в глубину нашего расположения и бросились в атаку с диким гортанным криком, стреляя из автоматов. Мгновенно забыв о вертящемся снаряде, я нажал на спусковой рычаг пулемета и, рассеивая по фронту, повел огонь по вражеской цепи. Одновременно справа и слева застучали пулеметы и автоматы. Не выдержав нашего огня, цепь противника начала таять и залегла.
Быстро сменив пулеметную ленту и нацелив пулемет, мы ждали повторной атаки. Вскоре гитлеровцы оправились от первых потерь и поднялись в атаку. И снова по всему фронту бригады трещали автоматы, прямо в уши хлопала 45-мм пушка и четкой дробью «говорил» наш славный «максим».
В 30–40 м от нашего расположения атака противника захлебнулась. Немцы были видны как на ладони. Мы продолжали вести огонь, не давая им возможности подняться или отползти.
Убедившись, что противник изрядно потрепан, мы перешли в атаку, очищая ранее занятую территорию. Более трех десятков гитлеровцев были взяты в плен. Против нас в этом бою действовало не менее 400 немцев, от которых практически ничего не осталось. Наши потери были небольшими: среди убитых — комиссар штаба бригады майор В. Рахмачев, тяжело ранен разрывной пулей в руку помощник начальника штаба бригады, отличный молодой офицер В. Я. Авдеев. Я был легко ранен, пуля прошла под кожей на груди, я даже не почувствовал боли, хотя телогрейка была прострелена в нескольких местах, из которых белыми хлопьями торчала вата.
А куда девался снаряд, что юлой вращался на уровне наших голов, я так и не узнал.
Немцы могли атаковать повторно, поэтому я расположил бойцов на прежнем рубеже, организовав наблюдение как в сторону противника, так и на наших флангах. Командиром над ними был оставлен адъютант батальона связи П. И. Тарасенко.
С комиссаром бригады Б. М. Луполовером мы отправились в свои шалаши, которые находились в 100 м от рубежа нашей обороны, чтобы доложить по телефону о происшедшем бое командиру корпуса генералу H. A. Гагену.
Бурный, тяжелый день был на исходе, нестерпимо клонило ко сну, и я решил немного поспать.
Последующие несколько суток противник непрерывно бомбил и обстреливал наши позиции и НП полевой и тяжелой артиллерией. Нашу единственную землянку — шалаш — несколько раз заваливало взрывной волной разрывавшихся рядом бомб и снарядов. Противник мстил нам только огнем, не решаясь больше ни разу переходить в наступление на нашем участке.
В районе командно-наблюдательного пункта располагались подразделения бригады и часто небольшой резерв. Недалеко от землянки-шалаша разместилось в отдельной щели отделение стрелков. Бойцы по национальности были нерусскими. Не могу сказать наверняка, скорее всего, это были узбеки. Как только начинались бомбардировки или артобстрел нашего КП, бойцы этого отделения немедленно покидали свою довольно глубокую щель (в этой местности только в отдельных местах можно было открывать щели) и во весь дух бежали к нашей землянке-шалашу, где находилось командование бригады — командир, комиссар и начальник штаба бригады. Они усаживались на открытой площадке рядом с шалашом и спокойно пережидали бомбежки и артобстрел. Нас очень удивляло такое поведение. Мы не могли понять, по какой причине в самые опасные моменты, когда надо сидеть в щелях, они оставляют ее и спокойно садятся возле нас на открытой площадке. На наши вопросы они отвечали улыбками, так как не владели русским языком. Уже потом через переводчика мы узнали причину такого странного поведения: безопаснее находиться рядом с начальством, так как оно знает, куда может упасть бомба, а куда нет. И действительно, нам везло: бомбы и снаряды падали в стороне от нас. Такой была психология многих неграмотных солдат. Хотя, может, совсем и неплохо так слепо верить в командира?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
