Т: Расскажи о том времени.
А: Был лишь один такой момент, только проблеск…
В то время, когда для него открылись тайны прошлого, Адам обнаружил, что вопреки ее деликатности и мечтательности, его мать, в отличие от отца, могла бросить вызов их ситуации. Отец окончательно вошел в роль страхового агента, члена «Ротари-Клуба», члена комитета Преуспевающих Коммерсантов. Адам удивлялся спектаклю, зная, что это был всего лишь спектакль. Отец всегда был в характере; трудно было поверить, что он когда-то был газетчиком, борющимся за правду. («Хорошо, не совсем борьба – журналистское расследование, слишком скучная, монотонная работа, нужно было выкопать из тысячи слов одно – то, которое несет в себе правду»).
Его мать на самом деле была мятежницей. Позже она возмущенно говорила с презрением к мистеру Грею: «Я иногда думаю о том, как мы так легко повиновались, Адам, и были так наивны. Действительно ли твой отец бросил работу в газете? И так уж и не было никаких альтернатив?» Ее вызов восхищал Адама. Он понял, что она уже не была той гибкой и деликатной женщиной, которую он знал раньше. Даже когда она просто улыбалась, горчинка грусти никогда не сходила с ее лица, при этом она была способна на гнев и хитрость. Однажды, она долго наблюдала за тем, как Адам пытался очередной раз вникнуть в ее душу, стараясь докопаться до чего-либо еще. В конце концов, она махнула рукой и сказала: «Иди за мной, Адам».
Она повела его вниз, но не в панелированную комнату, а в другой конец подвала, заваленный старой мебелью и прочим хламом. Адам узнавал старые плетеные кресла, которыми они пользовались давным-давно – летом, во дворе. Мать пробиралась через все эти дебри прошлых лет, очищая площадь около ящика, замотанного старой веревкой, и табуретки, стоящей в углу. Она аккуратно развязала веревку и открыла ящик, внутри которого были плотно уложены одеяла – голубые и белые, сшитые из лоскутков. Мать доставала одеяла, словно переворачивая страницы книги.
- Смотри, - сказала она, развернув военную куртку камуфляжной окраски. - Твой отец носил ее в армии.
Потом в ее руках оказался мягкий и легкий зеленый шарф, из невесомого и прозрачного материала, напоминающего туман.
- Твой отец подарил мне его на День Святого Валентина. Он всегда был очень сентиментальным, - она держала шарф около щеки, закрыв глаза. - У нас была удивительная жизнь, Адам, и когда ты появился на свет, то это выглядело чудом, божьим даром. В то время мы имели слишком много, и затем заплатили за все сполна.
Мать незаметно вздрогнула от подвальной сырости. Она вернула в ящик зеленый шарф и сложила поверх все одеяла.
- Я, наверное, давно могла выбросить все эти вещи. Они – отмерший реликт той другой жизни. Твой отец говорил, что ради безопасности нам надо было забыть о ней. И он, конечно же, был прав. Но я его обманула, что-то ухватив с собой в ту ночь, когда мы спешно покидали ту жизнь. Ничтожно мало вещей – какая-то твоя детская одежда, старая заношенная шапка отца…
- Ты все также сентиментальна, Мом, - сказал Адам, заглядывая в ящик, догадываясь о тех его детских вещах. Главное, не его, а Пола Делмонта.
Наверху позвонили в дверь. Мать вздрогнула. Адам тоже. Звонок повторился.
- Вот, что я ненавижу, - прошептала мать, укладывая одеяла и закрывая крышку. - Никогда не знаешь. Дверной звонок… будто будильник…
- Я поднимусь и посмотрю, кто там, - засуетился Адам - А в это время ты завяжи ящик.
И поначалу, Адам ощутил то же, что и его мать: беспокойство, которое было неизменной составляющей ее жизни, и ожидание постоянной угрозы и опасности. Даже если в этот раз опасность миновала, то в следующий раз может произойти все, что угодно. Адам поднял заслонку глазка. За дверью стояла Эмми.
- Это всего лишь Эмми, - крикнул Адам матери, стараясь успокоить ее, что было правильно.
- Что это значит – всего лишь Эмми? - возмутилась она, когда он открыл дверь. - Что это за приветствие?
В последнее время Эмми находила его странным. Он встречал ее после школы и шел домой вместе с ней, но потом извинялся за то, что не может остаться с ней. И его не беспокоил очередной «Номер». Она удивленно смотрела на него, но ничего не говорила. Он извинялся за то, что не был с ней в предыдущем «Номере» на стоянке возле церкви. Главное, он находил причину не быть с ней.
- Ладно, - сказала она. - Я даю тебе отсрочку. Можем отложить это до следующей свадьбы.
Однажды он оставил ее на углу возле дома, а она ему крикнула: «Ты в себе, Адам? На тебе нет лица. Тебя что-то беспокоит?»
«Беспокоит», - подумал он о панелированной комнате внизу.
– Нет, Эмми, - сказал он. - Это моя мать. Она не в себе, и я пытаюсь проводить с ней как можно больше времени дома.
Главное, его терзали мучения, и он отчаянно хотел разделить их с Эмми, как и всю свою жизнь. Но отец по секрету сказал ему: «Жизнь или смерть, Адам».
Жизнь или смерть…
Т: В твоих глазах снова паника. Эти слова – «жизнь или смерть» тревожат тебя?
А: Я не знаю. Все время одна и та же темная туча или что-то похожее на нее, накрывает меня.
Т: Какое-то слово или какая-то мысль пригоняет эту тучу?
А: Иногда… Пустота – причина этой тучи. Не всегда, конечно. Какое-то время я могу терпеть пустоту. Но иногда, этот ужас в пустоте.
Т: На короткий момент, на мгновенье?
А: Да. Я догадываюсь, что еще может случиться. Или, вернее случилось кроме всего. И я не знаю… не знаю… в этом весь ужас… да… и этот ужас возвращается.
(пауза 10 секунд)
Т: Ты должен расслабиться. Волноваться не нужно. Пожалуй, стоит принять пилюли. Успокоиться. Это только волна тревоги. Учащенное дыхание – это всего лишь волнение. Попытайся расслабиться.
(пауза 5 секунд)
А: Что случилось еще? Что случилось?
(пауза 10 секунд)
А: Где мой отец? Где мать?
Т: Ты должен успокоиться.
А: Что с ними? Где они?
Т: Пожалуйста, контролируй себя.
А: Что случилось? Что со мной теперь? Что будет? Я чувствую…
Т: Я думаю, что необходимо медикаментозное вмешательство. Я дам команду, и они придут. Лекарства успокоят тебя. Прогони ужас.
А: Что произошло? Что случилось?
Т: Нам надо остановиться. Это лучшее.
Он идут…
А: Пожалуйста…
Т: Хватит.
END TAPE OZK013
----------------------------------------------
Я наблюдаю. От дома Варней меня отделяет Аупер-Майн-Стрит. Стемнело. Холодает. Шапка натянута на уши. Руки окоченели. Я сжимаю отцовский портфель. На меня снова давит каменная стена, отделяющая здание Армии Спасения от брошенного супермаркета. Аупер-Майн-Стрит немноголюдна даже в час пик. Время от времени, по тротуару кто-нибудь проходит, и я даже могу коснуться его локтя – меня же заметить трудно. Я смотрю через улицу и вижу свой байк. Или, точнее, рукоятки его руля. Они торчат из-за перил веранды фасада. Он так близко и, вместе с тем, так далеко. Наверное, нетрудно забежать по ступенькам веранды, схватить байк, а затем умчаться прочь. Но постоянно кто-нибудь появляется перед этим домом. У Варней, наверное, большая семья. Люди разного возраста все время входят и выходят, словно это не дом, а какой-нибудь пансион. Я не могу дождаться, когда эти хождения прекратятся.
В конце концов, головная боль возвращается. Я купил в аптеке небольшую упаковку аспирина и попросил у аптекаря стакан содовой, чтобы успокоить желудок. Я проглотил три таблетки, а остальные выкинул в мусорный контейнер. Мне не надо иметь при себе таблетки аспирина, чтобы не перепутать их c какими-нибудь другими. Я снова вспоминаю о капсулах, и теперь рад, что не взял их утром. Многое пришлось пережить без них. Но голова чиста, чувства меня не подводят, и все, в чем я так остро нуждаюсь – это собраться с силами и вернуть себе байк. Пора действовать, но без лишних движений, без запинок и колебаний.
Можно было бы обратиться в полицию. Но это неоправданный риск. Я уже так близко подобрался к Ротербургу. Белтон-Фолс и мотель всего лишь в миле или в двух отсюда. Я легко доберусь до Ротербурга утром, и мне не нужны лишние вопросы в полиции. Они будут разбираться, что в столь поздний час делает в Вермонте этот ненормальный из Массачусетса. Все, что я хочу – это вернуть себе байк, найти мотель и выспаться, дать отдохнуть своим потертым ногам и ноющим костям, и только завтра утром в сиянии солнца прибыть в Ротербург-Вермонт.
Входная дверь дома Варней хлопает, и я снова на чеку, задерживаю дыхание, подтягиваю тело. Парень примерно моего возраста выходит из дома и на мгновение останавливается, смотрит вокруг – сначала в один, а затем в другой конец улицы. Он словно чувствует, что за ним наблюдают. Я снова вжимаюсь в каменную стену. Он идет к байку и пробегает руками по рулю, словно ласкает его, затем осматривает со стороны. Из дома выходит женщина и касается его рукой. Они о чем-то говорят. Я не могу услышать, о чем. Женщина кладет свои руки ему плечи, и он одергивается.
