Обернулась, погладила его по щеке, по губам. Лихорадочно заглянула в глаза — надеялась, что прорыв свершился, что она изменила Алана. Ни малейших признаков не нашла, снова отвернулась, поглядела на кафельную плитку Прижалась к нему спиной, рассмеялась. Однажды наступят времена, когда мир сотворит иных людей, сильнее, чем они. Времена, когда все сложится. Но до тех пор будут мужчины и женщины, как Ханна и Алан, несовершенные люди, которым заказан путь к совершенству.
XXIII
В Королевстве были выходные, а такое аморфное болото для Алана пагубно. Слишком много времени, а заняться нечем. Почти все утро он смотрел телевизор, затем пошел в спортзал. Посидел на трех тренажерах, онемело что-то попинал, что-то потягал, через полчаса вернулся в номер. Не успел поесть, а обед уже прошел, так что он заказал омлет и грейпфрут. Пожевал на солнечном балконе, глядя, как на пирсе рыбачат человечки.
В номере проверил голосовую почту и, спустив еще сотню долларов, узнал, что Джим Вон, которому он должен $ 45 тысяч, советуется с юристом.
— На всякий пожарный, — сказал Джим. — Я знаю, что ты отдашь, но хочу выяснить, каковы мои варианты.
Это первое сообщение. Второе хуже.
Кит решила осенью поработать в продуктовой кооперативной лавке в Джамайка-Плейн. Она теперь и не хочет возвращаться в колледж, сказала Кит.
Черта с два, подумал Алан.
Аннетт, вдова Чарли Фэллона, тоже оставила сообщение — просила копии писем Чарли Алану. Как ей сказать, что Алан все выбросил? Можно сказать: я думал, у Чарли едет крыша. Нет, так сказать нельзя.
Проверил почту, узнал, что молодежь отправилась в Эр-Рияд. «Надеюсь, вы не против!!!» — написала ему Рейчел. «Хотим посмотреть эту ненормальную страну!!!» — написал Брэд.
Вскоре Алан глянул на часы и получил добрую весть: шесть вечера, можно открывать сиддики. Ханна пополнила запасы, и, принеся из ванной стакан и налив первый дюйм, Алан вспомнил о Ханне с нежностью.
Глотнул — и зелье провалилось в нутро. Несколько дней назад казалось едким, омерзительным, а теперь почти мягкое, и, пока он допивал, оно ласково шептало: мой друг, мой друг.
Встал — в голове уже легкость, руки-ноги отяжелели. Посильнее пойло, чем в прошлый раз. Ханна — волосы еще мокрые — предупредила его, прощаясь на крыльце.
— В школе увидимся, — сказала она.
Плеснул себе еще, унес стакан в ванную. Ополовинил, содрал пластырь доктора Хакем. Рана красная, воспаленная — до Алана внезапно дошло, что доктор, скорее всего, ошиблась. Они ведь часто в таких делах ошибаются? Поглядят на веснушку, на шишку, скажут, что это ерунда, а потом оно загноится, разрастется, потемнеет, что приведет к смерти и судебным искам.
Допил сиддики, налил еще. Второй стакан — всякий раз лучший. Начало полета. Невесомость. Дела зашевелились. Начались события. Алан вернулся на балкон — он пьян, жизнь прекрасна.
Чарли Фэллон съезжал с катушек, тут нет сомнений. Совать Алану в почтовый ящик трансценденталистов страницами? Псих, одно слово. И везде — в письмах, в вырезках, в копиях — сплошь про Бога, про единство с природой. Вот что трогало Чарли. Величие, величие — обожал это слово. Величие, и трепет, и святость, общность — общность с внешним миром. «Алан, все ответы — в воздухе, в деревьях, в воде!» — писал он на полях того или сего манифеста Брукфарма. А потом вошел в ледяное озеро и дождался, пока оно его убьет. Считал, что это и есть общность, вот таким видел единство?
У Чарли было две дочери, Фиона и еще одна; имя не вспомнилось. Обе старше Кит, слишком взрослые, вместе не играли. Волосы прямые, глаза широко расставлены, обе ходили, повесив голову, точно шляпу на крючок.
С Фионой была история — странный пожар на дереве. Ближе к вечеру стемнело, морось, ветер слаб, но припадочен. Алан рано возвращался домой и увидел Фиону — стояла на улице, задрав голову. Лет шестнадцать ей было. Затормозил, опустил окно.
— Ты какая храбрая, что сюда вышла, — сказал он. Она уставила мобильник в небеса. — У тебя что, научный эксперимент?
Она улыбнулась:
— Привет, мистер Клей. Дерево горит. — И показала на высокий дуб через дорогу.
Алан вылез из машины и увидел, что в развилке, футах в двадцати над землей, мигает крошечный огонек. Пожар размером с белку, и сидит как белка.
— Столб упал, — сказала Фиона.
Столб по соседству треснул пополам. Кабель порвался, оголился, от искры вспыхнула кучка палых листьев.
Пожарные уже выехали; Фиона с Аланом постояли и посмотрели, как огонек вспыхивает белым на ветру.
Далекая сирена. Помощь на подходе.
— Ну и все, — сказала Фиона. — Пока, мистер Клей.
Они обе уже взрослые, Фиона и другая. Где они теперь? Видел их на похоронах — почти не изменились, почти слишком юные. Однако взрослые. У них был отец, он долго продержался. Отцовство убивает отцов. Кто-то сострил за гольфом. Но Чарли — он старался. Только это и важно. У них был отец, они выросли сильными, а потом он умер. Пожалуй, справедливо. Или нет.
Хороший человек, милый человек, замерзший человек на илистом озерном берегу, а вокруг люди в мундирах, пытаются его оживить.
Алан вошел в номер и взял бумагу.
«Кит, если жить долго, неизбежно всех разочаруешь. Люди думают, ты в силах им помочь, а ты, как правило, не в силах. И в итоге выбираешь одного-двух, кого стараешься ни в коем случае не разочаровать. Я выбрал не разочаровывать тебя».
Нет, так нельзя. Глупо. Ч-черт. Он глотнул самогона еще на дюйм и начал заново.
«Кит. Во времена моих разъездов я порой возвращался, когда ты уже спала, и знал, что уеду до того, как ты проснешься. Тебе было года три. Мы жили в Гринвилле, в Миссисипи. Тебе там нравилось. У нас был огромный участок. Десять акров. Твоя мать его ненавидела. Как же она ненавидела Миссисипи. Но я возвращался домой поздно. На заводе бардак. Рабочие — ни уха ни рыла. Мы перевезли туда весь „Швинн“ — получился кошмар. Ты еще была в подгузниках, хотя, может, из них выросла. Но иногда ты просыпалась мокрая, а я вставал и тебя переодевал. Спрашивал разрешения у твоей матери, переодевал тебя и не хотел будить, пугать, но надеялся, что ты откроешь глаза и поймешь, что это я. Я тогда мало бывал рядом и хотел, чтобы ты меня увидела. „Открой глазки, — думал я. — Узнай меня, вот и все“. Вот так я думал. „Открой глазки и узнай меня“».
Ну нет. Вряд ли это ей пригодится. Хоть чуть-чуть. Ладно, на сегодня хватит, решил Алан и вознаградил себя долгим глотком.
Вскоре его охватило довольство — в нем довольно сиял сиддики. Величие, подумал Алан. Это и есть величие. Разместился на постели, нашел давний матч «Ред Соке» по кабельному и к девяти отрубился.
С утра наконец дозвонился до Юзефа, спросил, не хочет ли тот приехать и перекусить. Не могу, сказал Юзеф. Еще некоторое время не смогу. Он прятался у родственника, боялся выходить. В СМС от мужа и его прихвостней сильно повысился градус угроз.
Алан пообедал в отельном ресторане — читал «Арабские новости», наблюдал европейских и саудовских бизнесменов за столиком через проход. Услышал смешливую трель и оглянулся. С портье беседовали две женщины, европейки. Замотали головы шарфами, но больше никаких уступок обычаям: брюки в обтяжку, шпильки. Голоса нарочито громкие, взрывы гогота. Спрашивали, где тут пляжи.
После обеда сходил в спортзал, целый час принимал разные позы на тренажерах, утешился говяжьей вырезкой и остатками самогона.
Когда жизнь наладилась, а внутренний цензор отступил, Алан попытался внятно объясниться с Кит. Поговорить о ее бедах, ее жалобах, по порядку. Колотил по клавишам как ненормальный.
«Кит, ты писала про историю с собакой».
Кит было шесть. Они втроем вышли из церкви, а мимо проходила женщина с биглем. Руби спросила, кусается ли псина, женщина сказала, что не кусается, и тут псина кинулась на Кит и укусила ее в подбородок. Черт бы вас взял! — заорал Алан — услышали священник и вся конгрегация. Отогнал собаку, та съежилась, заскулила, будто и сама понимала, в чем ее преступление и какова ее судьба.
«У тебя все губы в крови, голубое платьице в крови, ты кричала, вокруг толпа. Да, твоя мать сказала: „К среде эта псина подохнет“. Я стоял рядом. Я тоже слышал. И через несколько дней собаку усыпили. Я понимаю, ты думаешь, это потому, что твоя мать холодна и жестока, но…»
Бросил печатать. Присосался к стакану.
Как она это сказала — с какой страшной, клинической уверенностью. Но если собака кидается на ребенка, кусает — ее усыпляют, так? В чем преступление Руби? В том, что угадала?
Он помнил, каким ядом истекали ее слова. К среде эта псина подохнет. Какое самообладание! В первые секунды Алан паниковал, суетился, не понимал, бежать с Кит бегом двенадцать кварталов до больницы, или позвонить 911, или посадить Кит в машину и отвезти. А Руби уже приговаривала собаку к казни. Какая расчетливость!
