Ни один текст не сообщает нам, как приняли Павла родители. С раскрытыми объятиями, со слезами радости, с тревогой за сына из-за этого странного видения Господа? Наверное, он довольно быстро начал кроить и шить палатки в отцовской мастерской: трудно представить, чтобы Савл жил за счет родителей. Можно даже предположить, что состарившийся отец переложил на сына часть обязанностей. Вот Савл обсуждает сроки поставок, цены или просто — не забудем, что мы на Востоке, — торгуется с покупателем.
Один из биографов Савла, Ж.-Р. Армогат, изображает, как тот в течение трех лет «объезжал родную провинцию, продавая свой товар и проповедуя Благую весть», несколько напоминая тех продавцов Библии, что разъезжали по южным штатам Америки и были немного шарлатанами, торгуя разными эликсирами. Может, тогда и наметилась его единственная в своем роде судьба: он стал одновременно и ремесленником, и проповедником.
Это утверждение вызывает сомнение: даже если Савл и покидал иногда Тарc, чтобы встретиться с кем-то из членов нарождающихся христианских общин, его спокойные годы в семье, благополучная жизнь маловероятны. Разве происшедшее с ним на дороге в Дамаск и потом не доводило до кипения его разум, его память, его душу? Переходя от семейного стола к заботам в мастерской, он, может, и перестал думать об этом постоянно, напряженно, но не вычеркнул, однако, события из памяти: так, прочитав, убирают на полку книгу, запомнив содержание и зная, что при случае к ней всегда можно обратиться.
В 37 году умер Тиберий, и в Риме воцарился Калигула. Правнук Августа, сын любимого народом Германика и Агриппины, приемный сын и наследник Тиберия, он был охотно признан сенаторами и армией. Нарождающееся безумие подсказало Калигуле предстать перед своими подданными божеством — новым солнцем. Мало-помалу оно перешло в подлинное безумие. Калигула не только сделал сенатором своего любимого коня, но и проникся ненавистью к евреям. На Востоке этот императорский антисемитизм расцвел особенно пышно: в 38 году беспощадный погром разразился в Александрии, бывшей преимущественно еврейским городом; в Антиохии войска заняли иудейский квартал и устроили грабежи и резню. Конфликт между римскими властями и еврейской общиной достиг кульминации, когда Калигула потребовал, чтобы его статую воздвигли в ограде иерусалимского храма. Год спустя трибун преторианской гвардии убил безумного императора в его дворце.
Опасаясь той же участи, его дядя — Клавдий, эпилептик, заика и лишенный воли человек, спрятался там же, во дворце, забившись в угол. Его обнаружили преторианцы и тут же объявили императором. Поклонявшиеся Яхве смогли вздохнуть спокойно: один из эдиктов Клавдия подтвердил право иудеев Александрии исповедовать свою веру, а иудеям Антиохии было объявлено, что император соизволил проявить религиозную терпимость: их права будут запечатлены на бронзовых табличках. Имея собственных руководителей, еврейская община Антиохии располагала с этих пор особым законодательством, защищавшим семейное право и религиозные ритуалы, хотя члены этой общины и не были признаны гражданами в полном смысле.
В этот же период число обращенных в христианство еще выросло, и проблемы стали возникать не только у иудейских властей, но и в самой общине последователей Христа.
После гонений, последовавших за казнью Стефана, значительная часть христиан-эллинистов, бежавших из Иерусалима, нашла убежище в Антиохии. Все это позволяет предположить, что один из семи руководителей, Николай, основал там христианскую общину. Ее члены из осторожности сначала несли Благую весть только иудеям, но вскоре заметили, что немалое число язычников проявляет необычайный интерес к новому вероучению. Что удивительно: это были не единичные случаи, а некое массовое явление. Таких новообращенных даже по-особому именовали: «боящиеся Бога».
Чтобы понять суть этого названия, надо представить эллина, который с детства жил в окружении богов Олимпа и, когда нужно было принести жертву, мог выбирать любого из них. Он именовал богов то по-гречески, то по-латыни: Зевс или Юпитер, Дионис или Вакх. Он обращался к каждому из семьи богов запросто, поскольку это была часть культуры его предков: Юноне, Гермесу, Афродите (она же Венера), Эросу, Аполлону, Аресу (он же Марс). Эллин знал все о их жизни, роли в природе, достоинствах и недостатках, потому что недостатки у них были, о распрях, любовных увлечениях и потомстве. Это, без сомнения, было увлекательно, захватывающе, волновало воображение, но со временем грек уставал от подвигов слишком похожих на людей богов. От этой усталости — один шаг до низвержения в сознании богов Олимпа, но этот шаг эллин делать не хотел из чувства преданности заветам предков. И так вплоть до того дня, когда кто-то нашептал ему, что есть в городе люди, верящие в единого Бога. Единого? Это изумляло, это вызывало любопытство. А где он, этот Бог, и что он сделал? Греку отвечали, что Бог сотворил небо и землю и все сущее, что он надзирает за людьми: защищает их от опасностей, вознаграждает, если они поступают по его закону, и карает, если они творят зло. В такое эллин поверить не мог и спрашивал, кто же поклоняется этому Богу. Евреи. Встретиться с ними можно в синагогах. И случалось так, что человек, «боящийся Бога», правильнее сказать «ищущий Бога», переступал порог частного дома, где собирались иудеи. Мысль о специальном строительстве зданий для общей молитвы еще не приходила христианам в голову. Впрочем, даже из соображений самосохранения.
Христиане попробовали вовлекать «боящихся Бога» в число своих последователей и преуспели сверх ожидаемого. Они предложили согласным стать иудеями, чтобы открыть для себя единого Бога, ощутить веру в Иисуса — Бога и человека, иудея, почти современника, гораздо более близкого этим людям, чем герои Ветхого Завета. Дальнейшее рассуждение было очень простым: незачем принимать иудаизм, чтобы познать Христа. Нужно прямо обратиться к Иисусу.
Но возникало некое препятствие: с раннего детства последователи Христа еврейского происхождения подчинялись закону Моисееву. А что же было делать с язычниками, которые желали крещения, но ничего не знали об иудаизме? Можно ли было допускать «неверных» в церковь Христову? Этот сложный вопрос неоднократно вставал на собраниях иерусалимских пресвитеров. Можно ли общаться на равных с греками, скифами и иными необрезанными? Как последователи закона Моисеева могут разделять трапезу с неиудеями? Допустимо ли даже касаться мяса животных, зарезанных не по правилам?
От Иерусалима до Антиохии неблизко, и это усугубило ситуацию, так, что с точки зрения Иакова и его сторонников дело стало попахивать серой. Решили не терять времени и отправить в Антиохию достойного всяческого доверия «следователя». Им оказался Варнава, тот самый, который ввел Савла к Петру и Иакову, «муж добрый и исполненный Духа Святаго и веры» (Деян 11:24). Его выбрали не только потому, что он был по рождению киприотом, а Кипр расположен недалеко от Антиохии, но и потому, что он хорошо знал жителей Антиохии.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
