Кончаем почти одновременно и снова сидим в кресле, целуемся. Вино выпили все, последние капли Тимур вылил мне на соски и слизал. Но там была маленькая бутылка, в два раза меньше обычной.
Тим говорит, «ледяное» вино все идет в таких бутылках. На одну такую бутылку нужно до восемнадцати килограмм винограда, который собирают в кожаных перчатках, чтобы он не растаял от тепла человеческой руки.
Тимур много знает о винах и виноградниках, он рассказывает о них, когда мы не целуемся. А я слушаю и думаю, что Тим говорит о себе. Его сердце такое же замороженное, как гроздья, из которых делают айсвайн.
Он панически боится растаять, и потому не подпустит к себе никого без кожаного панциря. Но если у кого-то получится испить из его сердца, то это будет вот такой головокружительный напиток — вкусный, холодный и очень дорогой.
В спальне мы снова занимаемся любовью, в этот раз Тимур берет меня сзади, но сегодня у нас все очень нежно. Проникновенно. До остатка. Как хорошо, что мы сюда приехали!
Он ласкает меня пальцами внизу, и мне кажется, что там уже одна сплошная эрогенная зона. Я еще ни разу не была такая заласканная, зацелованная и зализанная. И счастливая.
Мы снова кончаем вместе, и Тимур даже разворачивает меня к себе лицом — кажется, он решил, что я притворяюсь. А я его целую, я не стану прятать чувства, он все равно принял решение, и я знаю, что мы скоро расстанемся. Я его люблю, и хочу, чтобы он это почувствовал.
Засыпаю с членом Тимура внутри, он еще твердый во мне, он рефлекторно двигается, а силы меня совсем покидают. Последнее, что помню — его поцелуй и шепот. Но уже не разбираю смысл, проваливаюсь в сон.
* * *
Утром просыпаюсь одна, на часах половина одиннадцатого. Вспоминаю, что мы не в городском доме Талерова, где полно прислуги, и вскакиваю. А ведь с нами охрана Тимура, я здесь единственная девушка, логично, что мне следовало бы их всех покормить.
Повар с меня неважный, но уроки Робби не прошли даром. Сендвичи на сковороде, а если здесь есть микроволновка или духовка, то горячие бутерброды с ветчиной и овощами сделать в состоянии любая особь, к которой в комплекте прилагается пара рук. Этого я тоже нахваталась от Робби.
Кожу внутри бедер тянет от высохшей спермы, и я бегу в душ. Стоя под колючими струями, стараюсь не думать, на что будут похожи мои пробуждения, когда я вернусь в свою старую и такую чужую теперь жизнь. Когда туда вернусь, тогда и порыдаю.
Спускаюсь на первый этаж, никого не нахожу. Слышу шум со двора и выхожу на веранду — парни там в беседке, но Тимура среди них нет. Спускаюсь по лестнице в полуподвал и вижу приоткрытую массивную дверь.
Мне никто не говорил, что здесь нельзя ходить, поэтому тяну дверь на себя и оказываюсь в просторном помещении, отделанном камнем. Тим стоит ко мне спиной, перед ним открыта круглая, похожая на люк подводной лодки, дверца сейфа.
Сейф забит деньгами, запечатанные пачки долларов, мне даже отсюда видно. Я никогда не видела столько денег. Тимур на миг застывает, а потом оборачивается.
— Я искала тебя, здесь не заперто, и я подумала… — у меня вдруг пропадает голос. Вряд ли Тимур мечтал, чтобы я увидела содержимое сейфа.
— Ты могла мне позвонить, — он не сердится, он даже не раздражен, и я смелею.
— Почему ты держишь деньги здесь? Почему не арендуешь сейф в банке? — и в последний момент заталкиваю обратно уже готовые вырваться слова о моих собственных деньгах, которые я держу в банковских ячейках.
Я все время опасаюсь, что Тим начнет расспрашивать о моем детстве и юности. Проболтайся я о деньгах и о проданной квартире, конечно, у него появятся вопросы.
— Я не доверяю банкам, Ника. И здесь не все деньги мои, поэтому я держу их в собственном хранилище. Дом под охраной, код сейфа знаю только я. Сейф врыт в фундамент, если здесь все взлетит на воздух, он останется стоять.
— Разве так сложно подобрать код?
— Конечно сложно. Здесь шестизначная комбинация, подбирать придется долго.
— Твой очередной день рождения? — пытаюсь пошутить, но Тимур остается серьезным.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Не мой. Того, кто мне очень дорог.
И на меня будто дохнуло холодом.
* * *
Тимур улетел в Вену, как он сказал, на конференцию и на переговоры. Я помогала собирать чемодан — он всегда возит с собой много одежды. И мы все время занимались любовью: в гардеробной, в ванной, даже в машине, когда Тим обнаружил, что у него закончились зубные нити и мы поехали в супермаркет.
В доме непривычно пусто, я бесцельно слоняюсь по комнатам и все время думаю, зачем людям нужны такие большие дома. С Тимуром мне было бы хорошо даже в своей съемной квартире, а вот зачем ему одному такая громадина?
Он ведь и пользуется в лучшем случае четвертой частью — спортзал, спальня, столовая. Я не люблю столовую. Когда нет Тима, я пробираюсь в кухню, сажусь в уголок за стол и смотрю представление под названием «Супер-мега-крутой-повар-в мире».
Смотреть на Робби действительно сплошное удовольствие. Он не готовит, а священнодействует, особенно, когда знает, что за ним наблюдают. А если публика благодарная, вот как, например, я, то Робби выкладывается на все сто.
Слоняться надоело, и я иду в кухню. Напрашиваюсь к Робби в помощницы и теперь старательно нарезаю помидоры тонкими пластинками.
Кроме Тима в доме живет достаточно народа, всех их нужно кормить, но мы, конечно, не так привередливы в еде, как Талеров. Робби хорошо изучил вкусы босса, поэтому Тим к нему не придирается. Зато в ресторане запросто может вернуть на кухню блюдо, если ему что-то не понравилось.
Снова все мои мысли крутятся вокруг Тимура, как я ни пытаюсь переключиться.
— Почему девочка Ника грустит? Скучает по своему мальчику? — Робби виртуозно разбрасывает розовые ломтики ветчины на поджаренные кусочки хлеба и прокладывает между ними листики салата. Я следом раскладываю помидоры.
— У тебя было такое, что уезжает один человек, а ощущение, будто опустел целый город?
Сверху на помидоры ложится сыр.
— Моя драгоценная помощница, у меня было такое, что планета пустой казалась, а ты говоришь город! — и он тут же начинает напевать:
Опустела без тебя Земля,
Как мне несколько часов прожить?..[4]
Слушаю и глотаю слезы. Красиво. И поет Робби красиво.
— Почему так грустно? — спрашиваю, когда он заканчивает, а сэндвичи уже загружены в духовку.
— Потому что это любовь, моя милая подружка, — широко улыбается Робби, снова набирает полную грудь воздуха и заводит сильным голосом:
Две вечных подруги — любовь и разлука —
Не ходят одна без другой.[5]
— Почему? — вырывается у меня непроизвольно. — Почему так, Робби? Разве нельзя просто любить, зачем обязательно надо на разрыв?
— С Тимуром? Просто? — усмехается мой приятель и продолжает неожиданно серьезно. — Тогда надо было простого парня себе выбирать. Ты же видишь сама, какой он, какая у него душа.
— Какая?
— Переломанная, Ника. Он весь переломанный. И сшитый потом по частям, как одеяло лоскутное. Одни части за тебя голосуют, а вторые криком кричат против. А сам Тимур просто ждет, какая часть победит.
— Так что же, у меня совсем нет шансов? — говорю еле слышно. Опускаюсь на табурет, бессильно свесив руки.
— Честно? Мало. Это только если все распороть и сшить заново. Что-то выбросить, чего-то добавить. Но это чертовски сложно, девочка.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Робби садится рядом и смотрит в сторону, сейчас он предельно серьезен и даже суров.
— А впустит ли он меня настолько глубоко, Роберт? — спрашиваю все так же тихо. Мы впервые говорим откровенно, и я даже не замечаю, что называю его полным именем.
