Приказываю начальнику штаба ночью снять разведбатальон с передовой и отправить на машинах в город. Пусть бойцы отдадут последний долг своему командиру.
Вскоре едем в Одессу и мы с комиссаром — вызвали на заседание Военного совета армии. От Холодной Балки до города всего километров пятнадцать, но я еще не был в Одессе с тех пор, как принял дивизию. Едва выехав, попадаем под артиллерийский налет. Дорога изрыта воронками, которые очень трудно объезжать в кромешной тьме. В городе повсюду следы варварских бомбежек, мрачные развалины. На темных улицах — ни души.
Штаб армии помещался в подвалах бывшего шустовского коньячного завода. Здесь и заседал в ту ночь Военный совет, подводя итоги боев последних недель. Командарм Г. П. Софронов откровенно говорил о трудном положении с боеприпасами, с резервами для пополнения частей. Но упор делал на недостатки, устранение которых зависит от нас самих: плохо ведется разведка, не все возможное сделано для укрепления оборонительных рубежей, не всегда прикрываются стыки, чем и пользуется противник…
Общий тон заседания — строгий, суровый, как сурова окружающая нас обстановка. Но сквозь все это проступает неуловимо передающееся от одного к другому ожидание событий, которые — всем хочется в это верить — должны изменить положение под Одессой к лучшему. Недаром сюда переброшено морем целое соединение— 157–я стрелковая дивизия. Как и где использует ее командование района? Хорошо, если бы усилили наш Западный сектор. Тогда можно было бы не только увереннее удерживать свои позиции, но и оттеснить врага подальше от города.
Но для контрудара был избран Восточный сектор. Кроме 157–й, в нем приняла участие 421–я дивизия, сформированная в Одессе.
Мы в Западном секторе официально ничего не знали о готовящейся операции. Но кое–какие признаки этой подготовки поддерживали в нас предчувствие приближающихся значительных событий. И я не удивился, а только очень обрадовался, когда утром 22 сентября полковник Николай Иванович Крылов позвонил из штаба армии:
— Началось! Наши пошли в атаку!
Тщательно подготовленный контрудар оправдал возлагавшиеся на него надежды. Враг, захваченный врасплох, понес очень большие потери и был отброшен на несколько километров, утратив важные позиции на подступах к Одессе. Огромное значение имело уже то, что фашисты лишались возможности держать порт и жилые кварталы под артиллерийским обстрелом.
Мне не пришлось в ближайшие после этого дни побывать в городе. Но о том, как воодушевило одесситов успешное контрнаступление, можно было судить и по приподнятому, прямо‑таки ликующему настроению рабочей делегации, которая вечером 25 сентября прибыла к нам в дивизию с подарками для бойцов.
Ночь выдалась не из спокойных, на передовой шла интенсивная перестрелка. Однако делегаты хотели обязательно сами вручить красноармейцам подарки на переднем крае. Распределившись по полкам и батальонам, они провели ночь в окопах с бойцами, рассказывали им, как живет и трудится, как помогает фронту героическая Одесса.
В составе делегации была пожилая работница трамвайного парка, и я записал, как ее зовут: Акулина Ивановна Кравченко. В траншее она по–матерински расцеловала встретившегося красноармейца. Оказалось, что это ее недавний товарищ по работе, тоже одесский трамвайщик.
К утру делегаты вернулись на КП дивизии. Когда мы фотографировались на память, у всех на глазах был сбит фашистский самолет–разведчик, рискнувший спуститься довольно низко. Через несколько минут мне доложили: самолет сбил пулеметчик 241–го полка красноармеец Кузменко. Назвав эту фамилию посланцам одесских рабочих, я подчеркнул, что пулемет, который сейчас так хорошо сработал, изготовлен в Одессе уже в дни вражеской осады.
Прощаясь с гостями, мы просили их приезжать еще. Секретарь горкома партии Василий Федорович Гунчук, возглавлявший делегацию, обещал в начале октября привезти в дивизию теплое белье. Он не сомневался, что оно нам тут понадобится. Да и сами мы были уверены, что зимовать предстоит на одесских рубежах. 95–я дивизия первой в Приморской армии начала хозяйственную подготовку к зиме. Когда на фронте становилось потише, бойцы копали на заброшенных полях картошку, солили капусту, запасались соломой для утепления землянок.
После контрудара в Восточном секторе, показавшее го, что защитники Одессы способны не только сдерживать врага, но и отбрасывать его назад, все почувствовали себя как‑то спокойнее, еще более окрепли духом.
157–я дивизия, как я и надеялся, предназначалась в дальнейшем для усиления Западного сектора. В ночь на 27 сентября один ее полк занял оборону между нашей дивизией и 25–й Чапаевской.
При передаче новому соседу участка 90–го полка я познакомился с комдивом 157–й полковником Д. И. Томиловым, человеком моего поколения, тоже участником гражданской войны. Народ в его дивизии был настроен по–боевому. Все гордились, что уже приняли участие в контрударе в Восточном секторе, и надеялись не засидеться в обороне и тут. Для таких надежд были основания — в нашем и Южном секторах началась подготовка к контрудару, в котором должны были участвовать части трех дивизий.
90–й полк, выведенный пока в тыловой район, получил время для приведения себя в порядок, в чем он весьма нуждался. В ночь на 30 сентября вывели во второй эшелон и 161–й полк. Однако отдыхать ему не пришлось — на следующий же вечер полк вернулся на передний край. Противник сосредоточивал к юго–западу от Одессы крупные силы, и наше командование принимало меры для отражения возможной попытки прорыва к городу с этого направления.
А наш контрудар, не раз откладывавшийся из‑за недостатка боеприпасов, начался только 2 октября. И наносился он теперь с ограниченными целями. Участвовали в нем лишь 25–я Чапаевская и 2–я кавдивизня. Мы поддерживали их со своего левого фланга двумя дивизионами артиллерии.
Атаке предшествовали залпы гвардейского дивизиона «катюш». Они только недавно появились под Одессой. Как действует это новое оружие, на что оно способно, мы знали тогда лишь понаслышке.
Помню, как командир 57–го артполка старый артиллерист А. В. Филиппович, радостно возбужденный, кричал в телефонную трубку на своем НП:
— На позициях противника ничего не видно от дыма!.. Наша пехота поднялась, пошла!..
Огонь «катюш» ошеломил фашистов, заставил еще до подхода нашей пехоты оставить первую траншею. На участке контрудара враг понес большие потери, и наши части продвинулись на километр–полтора.
Среди захваченных трофеев было 44 орудия. Цифра эта покажется особенно значительной, если вспомнить, как небогаты артиллерией были мы сами. Большую часть этих пушек привели на буксире наши танкисты, прорвавшиеся в расположение противника дальше пехоты. Кстати, надо оговориться, что боевые машины, которые мы называли танками, были в основном просто гусеничными тракторами «ЧТЗ», которые одесские рабочие обшили броней.
Наши части врубились в позиции противника клиньями, которые он тщетно пытался срезать. Контрудар в целом был успешным. Но, как я уже сказал, в нем участвовало гораздо меньше сил, чем предполагалось. И цель его заключалась теперь главным образом в том, чтобы ввести противника в заблуждение относительно наших дальнейших намерений. Впрочем, об этом даже мы, командиры соединений, узнали лишь несколько позже.
Утром 5 октября раздался телефонный звонок из штаба армии. Полковник Н. И. Крылов просил меня немедленно приехать. Я сразу понял, что на это есть какая‑то совершенно особая причина: в дневное время командиров дивизий никогда не отрывали от командных пунктов.
При въезде в город бросились в глаза баррикады, перегородившие улицы. Во многих местах мостовые засыпаны битым камнем от разрушенных зданий — людям, видно, уже не до того, чтобы наводить чистоту. Но трамвай ходит, открыты магазины, школьники спешат на занятия, свеженькие афиши рекламируют новые кинофильмы… Все эти признаки продолжающейся обычной городской жизни, на которые раньше можно было не обратить внимания, сейчас кажутся очень важными.
В штабе армии встречаюсь с командирами других соединений и частей. Полковник Крылов объявляет, что ему поручено информировать нас об обстановке, сложившейся на Южном фронте. Бои идут в районе крымских перешейков. Враг пытается ворваться в Крым, и сил 51–й армии, которая там находится, недостаточно для обороны полуострова. В этих условиях становится невозможным дальнейшее обеспечение боевых действий нашей армии на одесском плацдарме. Поэтому Ставка приняла решение оставить Одессу, а Приморскую армию использовать для обороны Крыма…
Когда мы услышали это, в первые минуты никто не мог от волнения вымолвить слова.
Два месяца мы обороняли Одессу, все крепче веря, что сумеем ее отстоять. Под стенами города уже были разгромлены несколько фашистских дивизий. Последние наши контрудары убедительно показали, что, несмотря на неравенство сил, мы способны теснить врага, отбрасывать его назад. В самые тяжелые дни обороны мы твердо знали, что будем стоять насмерть, драться до последнего. О том, чтобы уйти отсюда, эвакуироваться, не было и мысли. И трудно было смириться с тем, что теперь это необходимо, неизбежно.
