— Знаешь, Петрович, ни отца родного, ни брата не пощадил бы, окажись они в этой своре предателей… Я бы и не допытывался у них, как это случилось. Клянусь! Рука не дрогнула бы…
И вот теперь радостная улыбка, не сходившая с лица Медякова, восторженный тон произнесенной им фразы по какой-то неуловимой ассоциации живо напомнили Антонову, с какой любовью Медяков (всегда говорил о своем братишке. «Уж не брат ли его этот доктор Морозов?»- вдруг подумал Антонов.
— Так ты знаешь, кого вы тут захватили? — с еще более радостной интонацией повторил Медяков, и это окончательно убедило Антонова в том, что он не ошибся. — Это же…
Антонов его оборвал:
— А помнишь, Саша, что ты говорил в дни блокады, когда наши друзья один за другим гибли от рук вот этой нечисти? Помнишь, как говорил, что окажись среди этих предателей любимый брательник, ты, Не колеблясь, воздал бы ему должное? Так, кажется? А теперь что? Запел другую песенку?
— Погоди, Петрович, о чем ты? — остановил друга Медяков. — Думаешь, Морозов и есть мой братишка? Да ты с ума спятил?! Это же Женька Морозов! Понимаешь? Женька Мо-ро-зов! Мой однокашник!
Антонов почувствовал некоторое облегчение, но уже не мог сдержаться, говорить без раздражения. Да и оснований к этому не видел. Его возмущало, что Медяков говорит о Морозове так, будто Антонов по какому-то недоразумению считает его предателем.
— И что с того, что он твой однокашник? Такой же сукин сын и мерзавец, как все прочие предатели!
— Да ты погоди горячиться, Петрович! Это же чудесный парень! Он…
— Ты скажи мне прямо: пришел за него просить? Так я тебя понял?
— Да. За него, — твердо ответил Медяков. — Ты послушай…
— И слушать не хочу, Саша! Во-первых, этот твой однокашник и «чудесный парень» поднял лапки перед врагом. Словом, зря просишь…
— Я терпеливо слушал тебя, — стараясь быть спокойным, сказал Медяков. — Выслушай и ты меня… Женька Морозов — это же, как тебе объяснить… Ну, понимаешь, душа человек. На свете нет такого…
— И не надо нам таких, — прервал его Антонов. — Лучше бы ему не родиться, чем поднимать руку на Родину. И вообще, Саша, прошу тебя, дай мне поспать и сам отдыхай…
Антонов повернулся лицом к стенке и накинул на голову плащ-палатку. Рассерженный и сконфуженный Медяков вышел из землянки, сопровождаемый насмешливым взглядом «адъютанта» Антонова, широкоплечего, атлетического сложения Сеньки Кузнецова.
Проводив Медякова недобрым взглядом, Кузнецов отошел к землянке и, присев на пень, принялся скручивать козью ножку. Попыхивая ароматным дымком самосада, он мысленно продолжал полемику с врачом.
— Сеня, — окликнул его из землянки Антонов. — Будь добр, зачерпни кружицу холодной воды!
Разговор с Медяковым вывел Антонова из равновесия. Он долго ворочался с боку на бок, тщетно пытался уснуть.
Подавая кружку воды, Кузнецов заодно сообщил:
— Вон уж ходит с комиссаром. Небось, ябедничает… Не люблю таких…
— О ком ты?
— Да врач… Вон как обхаживает комиссара: и так, и эдак, и в лицо ему заглядывает, и руками размахивает. Адвокат какой нашелся…
Рывком Антонов вскочил, оделся и, затягивая на ходу ремень с оружием, вышел из землянки.
Медяков замолчал, как только увидел приближавшегося Антонова. Комиссар, однако, продолжал начатый разговор. Речь шла о докторе Морозове. С первых же слов Антонов заключил, что Медякову удалось в какой-то мере повлиять на комиссара. Ночью, когда Антонов докладывал о прислужнике немцев докторе Морозове, комиссар был настроен весьма решительно, а теперь он говорил о том, что не следует рубить с плеча, что надо спокойно разобраться до конца…
— Нам с вами, старший лейтенант, доверено подчас распоряжаться судьбами людей, — сказал он, обращаясь к Антонову. — А жизнь человека — это самое драгоценное. Злоупотреблять властью никому и ни при каких обстоятельствах не позволено. И никому не позволено устраивать самосуда, заниматься рукоприкладством.
Антонов понял, что пока он ходил по лагерю, отдавая различные распоряжения и проверяя посты, комиссар побывал в караульной землянке.
— Если надо — будем судить, — сдержанно продолжал комиссар. — Надо будет расстрелять — сделаем и это… Но самовольничать никому не позволено!
Антонов молчал, хотя внутри у него все клокотало.
— А вам, Антонов, давно следовало зайти к доктору и посмотреть, как он выглядит, — сказал комиссар. — Так что идите. Да и поговорить с ним вам тоже не мешает. Ведь все, что вы знаете о нем, нуждается в тщательной проверке… И тогда его вина может оказаться не столь уж большой. Я разговаривал с ним. Мировоззрение у него, конечно, не без изъянов. Говорить не приходится. Но дела, о которых он рассказывал, придется принять во внимание… Разумеется, все, что он вам расскажет, надо здесь же проверить и в зависимости от результатов проверки решить вопрос о дальнейшей судьбе доктора. Но повторяю, прежде всего надо с ним поговорить, причем спокойно, без дерганий… Вы поняли меня, Антонов?
— Понял, товарищ комиссар! — четко ответил командир разведчиков.
От комиссара Антонов ушел в таком состоянии, словно побывал в парной. Долго он не мог успокоиться. Прежде чем идти к Морозову, заглянул к разведчикам. Оказалось, что вместе с прибывшей из райцентра с последними новостями Катюшей Приходько разведчики хотели было снарядить делегацию к комиссару, чтобы поддержать Антонова, рассказать, что они знают и думают о предателе Морозове. Инициатором этой затеи был, конечно, Сенька Кузнецов. Но Антонов строго-настрого запретил разведчикам вмешиваться.
Выслушав информацию подпольщицы о положении в районном центре, он направился в караульную землянку, чтобы выполнить приказание комиссара, но снова, будто невзначай, отвлекся, заглянул на кухню, отчитал поваров за то, что слишком заметен дым, когда над лесом проносятся немецкие самолеты.
Трудно было Антонову перебороть себя, признать, что, докладывая первый раз комиссару, он без достаточных оснований утверждал, что доктор Морозов отъявленный враг и заслуживает той же участи, которая уготована всем предателям Родины. Он с досадой думал о том, что своим вмешательством Медяков опередил его намерение основательно допросить Морозова.
Теперь Антонову вообще казалось, что, допроси он Морозова до возникновения конфликта с Медяковым, все было бы иначе, и ему не пришлось бы краснеть, выслушивая справедливые упреки и наставления комиссара, не пришлось бы объяснять разведчикам, почему комиссар не согласился с ним. И, наконец, не пришлось бы ему теперь идти к Морозову, который, чего доброго, подумает, будто партизанский командир пришел к нему с покаянием…
«Конечно, — рассуждал Антонов, — обидно, что, вопреки моему мнению и не советуясь со мною, комиссар, видимо, уже твердо решил сохранить жизнь этому человеку. Не зря же он сказал, что разные бывают враги и что есть среди них и такие, которых можно и должно заставить работать на нас…»
Но обдумывая все, что произошло, Антонов с облегчением отметил доверие, оказанное ему комиссаром. Ведь он мог приказать освободить Морозова!.. И если не сделал этого, то, стало быть, полагается на него, Антонова, на его рассудительность, способность понять и исправить свою ошибку.
Продолжая размышлять, Антонов обошел весь лагерь без особой к тому надобности и наконец решительно направился к караульной землянке.
При появлении Антонова в дверях землянки Морозов встал, выпрямился по-военному. Он все еще был в одном белье. Это не было для Антонова неожиданностью.
Не здороваясь и не приглашая доктора сесть, Антонов присел на нары и, не глядя на Морозова, резким, недружелюбным тоном спросил:
— Что вы умеете делать кроме своей специальности?
Морозов пожал плечами, помедлил и с достоинством ответил:
— Кажется, все, что полагается делать мужчинам помимо их специальности.
— Фашистов бить умеете?
— Если бы пгишлось этим заняться, вегоятно делал бы это не хуже дгугих…
— Знаю, как вы это делали! Воскрешали их из мертвых…
— Пгошу пгошения, но я медик.
Антонов зло усмехнулся:
— Какие высокопарные слова! Ну, а если вашу страну оккупанты топчут? Вы это понимаете?! Топчут Родину! — начал было выходить из себя Антонов, но тут же осекся: — Впрочем, что вам… Родина. Вы — «медик»!
— Извольте со мной так не газговагивать… Я русский, и мое Отечество — Россия! — еще более коверкая от волнения слова гордо произнес Морозов.
— Ой, ой, ой… Какой тон! Скажите, пожалуйста, — верноподданный матушки-России!.. «Я — русский, мое Отечество — Россия!» — возмущался Антонов. — А скажите, пожалуйста, разве так старательно вылеченные вами немцы не топчут Россию, за которую с таким пафосом вы изволите распинаться? Разве не ваши пациенты и им подобные повседневно уничтожают сотни и тысячи русских людей?! Или не русские города и села превращают в пепел те самые фашистские громилы, которым вы служили с таким подобострастием?! Или, возможно, ждете, когда ваши хозяева дойдут до Урала и тогда ваша милость соблаговолит «постоять за Русь»?!
